никто мне не поверил, в наших краях змеи не водятся. Мужу первому не изменяла, но он не верил. Вначале искал меня повсюду, даже в собачьей конуре, затем, уходя, закрывал снаружи, приходя, заглядывал под кровать – искал моего любовника. А я на девятом месяце беременности.
Если бы по второму кругу всё пошло, мой передок был бы на передке, нахрена верность, когда не верят. По второму кругу я бы наверстала упущенное, основной инстинкт затмил бы всю творческую хрень. Все членства в союзах, премии, местечковая слава ничто по сравнению с торжеством плоти. Хотя вдохновение и экстаз там и там почти одинаковый.
И это говорит та, у которой список использованных мужчин конкурирует со списком прочитанной литературы. Если бы моё нутро навсегда застыло в той стране, ей-богу, я бы застрелилась. Затянувшаяся прелюдия дала мне шанс быть в тонусе дольше.
Но я не хочу по второму кругу – назад в прошлое. Не хочу понарошку, с оглядкой и опаской, дайте жить по-настоящему, смачно, звучно. Не хотелось бы из страны, где секса нет, оказаться в стране, где всё нельзя. Даже, если так, нельзя – значит, можно, если только осторожно.
Кто-то только едет на ярмарку – весь в предвкушении, но и возвращаться с ярмарки тоже кайфово – немного пресыщенным, утомлённым, удовлетворённым. Негоже ставить жизнь на паузу перед самой ярмаркой. Надо вкусить, чтоб было послевкусие.
Ой, намудрила, а хотела рассказать, как мы с подругой впервые увидели голого мужчину. Оставляю вас в предвкушении…
Нет члена, нет дела и евнух на тракторе
Из всех возможных вариантов приемлемых, приглаженных только парочка похабных. Истина где-то рядом: за изнанкой, между строк. Эзоп снова в тренде. Иль молоком писать, как некто Вильям Фрей?
Первая ночь, первая любовь – пазлы вытащенные рано, не в том порядке всё идет. Я вся здесь и сейчас. Раз молоком не умею я писать, возвращаться в безопасное прошлое, видимо, придётся не раз.
До первой порнографии ещё жить да жить. Нас с подругой спалил её отец. Я непотушенную сигарету спрятала в карман. Не минус 15 минут жизни, а 7. Подругу и так бы дома вычислили, чисто по запаху, а у меня мама сама курит. Вот откуда у нас сигареты, одну-две стырить не проблема. Родители, как правило, предпочитают не знать, раз не в силах предотвратить. И не убедительно ругать ребёнка за то, что в чём сам замешан.
Раз Бога нет, значит, он где-то есть. В книгах, например. Если бы не «Давид» Микеланджело из учебника истории в седьмом классе, мы бы понятия не имели о том, как выглядит обнажённый мужчина. Изваяние ветхозаветного героя послужило нам натурщиком. Мы нарисовали своего Давида мелом на доске. Долго мучились с членом – не член, а какая-то карикатура. На всякий случай, причинное место прикрыли тряпкой для вытирания доски. До сих пор не могу понять, как наши безупречные педагоги просмотрели такое безобразие? В классе средь бела дня на доске почёта красуется неумело нарисованный мужской член, и никто не в курсе. Если что, мы бы успели стереть это самое место, но всего мужика – вряд ли. Нет члена, нет дела.
Просмотрели они и кое-что похуже. Осенью вся школа должна была отработать на уборке картошки. В соседнюю деревню съезжались дети со всего района. Нас помещали в старом здании с гордым названием «Физзал». Все спали на матах: на одной стороне девочки, на другой мальчики. Надзорные учителя в раздевалке.
Мы с подругой больше заняты были собой, картошка нас особо не волновала. И даже мальчики из других школ. Для наших игр придумали новый сюжет. Нас, наверное, вдохновил сам Микеланджело Буонарроти. Если я не путаю, мы раздевались догола среди бела дня и прямо в углу физзала на матах играли в мужа и жену. Кто был мужем, кто женой, не помню. Скорее, мы менялись. И что смешно, при этом был кто-то третий, который закрывал нас от остальных большим павлопосадским платком. Это жесть! Где были учителя, да и дети постарше? И кем был третий лишний? Ему (скорее, ей) бы ещё свечу бы в руки…
Ну, мы же просто играли. Нет секса, нет дела. Позже мы в такие игры стали всем классом играть. Правда, без мальчиков. В летнем трудовом лагере – то есть, в заброшенной избе. Мы только целовались, некоторые даже взасос. Таким образом, тренировались друг на друге. Надо же уметь целоваться ещё до… К тому же шарфиком душили одну из девочек. Мол, когда так давишь на сонную артерию, можно одним глазком увидеть потустороннее. Никто ничего не увидел, и, слава богу, никто не умер. Нет тела, нет дела.
В качестве смотрящего был поставлен один деревенский дурачок. Так он, по-моему, в тот момент тупо спал. Наверное, этого асексуала в качестве евнуха к нам приставили. Правда, он был трактористом, косил, а мы убирали, стоговали скошенную им траву.
Евнух – это ради красного словца, мы в трусы не заглядывали.
В темноте и так сойдёт
В то же лето, когда мы под предводительством «евнуха» убирали сено за рекой, случилось нечто непонятное.
Приехала на побывку домой – а родителей почему-то не было. Зато гость из столицы был. Командировочный из минсельхоза. Дядя ещё замечание мне сделал, что, мол, я так много смеюсь, заигрываешь с этим мужиком. Вот именно – с мужиком. Нафиг он мне дался – ботан в очках с толстыми линзами. И что он мне, ребёнку, сделает. В то время в голову не могло прийти, что взрослый мужчина что-то может сделать школьнице.
Но спать легла почему-то в родительской спальне. Бабка с дядей за стенкой, рядом. Сплю я крепко, сплю. Вдруг просыпаюсь и вижу: мужик ползёт в мою сторону. Учуяв всё же нехорошее, я так вытаращила глаза, что ботан замер, затем отполз назад.
А я опять заснула. Я давно избавилась от своих экзистенциальных страхов. С удовольствием спала, но не до полудня, как некоторые. Проснулась от того, что чьи-то шершавые пальцы в трусы уже лезут. Надо было так завизжать, чтоб бабка за стеной с кровати упала, и дядя с топором ворвался в комнату. А мужик ошибся комнатой. Бабке, которой всё мерещилось, что это я к ней в трусы лезу, надо было показать, как это бывает, когда реально в трусы лезут. Я, гадина такая, опять молчу, как партизан. На этот раз сама застыла, замерла, ожидая, что будет дальше.
У меня такой дефект – когда реально что-то угрожает, я молчу. Ни мольбы, ни слёз. Помню, в далёком городе, куда я от бабки и всей карательной системы школьного образования сбежала, на меня сзади напал мужик. Обычный грабитель. В кошельке пара рублей, он их деловито забрал. Я говорю: «Ты хоть билеты в баню оставь». В баню ехала, да не в тот автобус села и вышла куда-то не туда. В пустыре он на меня и напал. Краем глаза видела, что мужик за мной идёт. Слышала приближающиеся шаги, а я молча шла, как шла. Он говорит: «Брать будешь?». Я тут же прикинулась дурочкой, несла какую-то ересь, что я ещё девочка-припевочка, что было правдой. И мужик сжалился, отпустил с билетом в баню. Или подумал о рисках, зачем зимой член оголять, дуру какую-то @бать. Он ушёл. Потом вижу толпа бежит. Их много, я одна. Только тут до меня дошло – затрепетала моя девственность. И я, кинув на землю сумку с банными принадлежностями, бросилась бежать прочь. «Эй, стой, дура, сумку зачем бросила? Мы – спортсмены». Я им о мужике том рассказала, они побежали в сторону, куда ушёл несостоявшийся насильник. Догнали или нет, не знаю. Но знаю, что мужик мужику подножку не ставит.
И тогда ничего не произошло. Как только я проснулась, мужик развернулся и вышел, уже не ползком, а на своих двоих.
Повезло нам с бабкой. Педофил легко мог бы переключиться и на неё. Какая разница – в темноте и так сойдёт.
Утром проснулась, его уже не было. Товарищ Томский (надо же фамилию помню) пошёл проверять поля и посадки. Я бабке начала рассказывать, та только огрызнулась. Ни сочувствия, ни участия. Ну и фиг с ней. Зато есть, что рассказать одноклассницам, с которыми целовались.
Режь последний огурец или первый поцелуй
Натренированные, но всё ещё не целованные. Так тоже бывает. Вскоре воочию увидели, как это бывает. Подглядывать мы любили и умели.
Как всегда, до позднего вечера околачивались в школе. Оказалось, не мы одни. Двое уединились в столовой у окна. Мы давай подглядывать в дверную щель. Стоять в весьма неудобной позе пришлось долго – те двое уж очень долго приценивались друг к другу, всё никак не начинали целоваться.
Мы-то со стороны не могли их поторопить. Да мы даже не дышали, боясь вспугнуть парочку. Это, как у Достоевского – Раскольников никак не решится зарубить ту старушку.
Вот мы попали – ни уйти, ни дождаться. Прелюдия слишком затянулась. Это, как сейчас #слишкоммногобукв. Каюсь, в то время в книгах мы пропускали затянувшееся предисловие, описание природы, чтоб быстрее дойти до сути. Только вот в некоторых книгах из нашей сельской библиотеки вся суть была в пустом многословии. Кто знал, что со временем я сама начну этим грешить. Когда надо в день по несколько газетных полос сделать, ты начинаешь выстукивать на клавиатуре автоматом всякую хрень – лишь бы количество знаков довести до заветного количества. Когда толстые книги сулили больший гонорар, бедным классикам приходилось из кожи вон лезть, лишь бы растянуть текст. Сейчас же в тренде только короткие тексты. Когда очень прёт, ты бешеным темпом выдаешь такое количество слов, предложений, что потом столько же времени тратишь на их удаление.
Потому, скажу сразу – они поцеловались. Прильнули друг другу и будто застыли навеки. В столовой темно. Виден только их силуэт у окна.
Всё, кина не будет. И мы, как рванули оттуда, как будто чёрта увидели. Наверняка, вспугнули парочку. Такой момент испортили, ни стыда, ни совести. Чай, не маленькие, а ума нет. В таком возрасте другие бы уже рожали, а мы только козни устраивали.
Память навсегда зацепила этот чужой поцелуй, утаивая свой. Всему своё время. Он у меня, конечно, был. В ближайшем лесу за столовой, куда вываливали картофельные очистки, объедки, помои, одним словом.
Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец…
Голодные игры, бей слабого
Мальчики вечно воевали: то с деревянными автоматами бегали, то с такими же саблями носились. Девочки с куклами возились. В одно время был бум бумажных кукол, будто других не было.
У меня кукол хватало, но мне иногда больше нравилось с деревянными человечками играть. Раз полено, два полена – их не жалко, можно обращаться с ними, как батраками или рабами. Во всём художественном была одна идея: о классовой борьбе, о том, как могли бы мы жить, если бы не октябрьская революция. Примеряя на себя те или иные образы, приходишь к выводу, что не хочешь быть на стороне ни тех, ни других. Уж очень безобразно описывались буржуи, империалисты. Быть униженными и оскорблёнными тоже не хотелось. Бесчисленные образы революционеров, героев войны и труда тоже не впечатляли. Быть партизанкой, чтоб вешали, как Зою? Разведчиком, нет, лучше шпионом, но чтоб не убивали, как во всех фильмах в конце.
Бедность – не порок, вот основной урок, выученный на зубок. В ней была какая-то романтика, что-то далёкое, нам наяву не грозящее, потому столь манящее. Потому в играх мы сводили концы с концами, выкручивались, как могли, стараясь прокормить семью.
Мы наяву никогда не испытывали чувство голода. Сытыми были всегда. За этим строго следили наши мамы. Основная их забота – накормить досыта своего ребёнка.
