ничего не предвещало. Каким бы он ни был, он был рангом выше, чем все остальные, ибо он учительский сын. Таким детям по факту рождения достаются особые привилегии. И тогда, и сейчас. Мы завидовали не только учительским детям, но и детям доярок и рабочих. Никто их не клеймил, не гнобил, не обзывал.
Девочки постарше, которым повезло родиться в рабоче-крестьянской семье, оставляли нас после уроков и пытались довести до слёз. Как выше я говорила, при людях я не плакала. Слёзы берегла для более важных дел. Лучшего средства для манипуляций и не придумаешь. Чтоб поднять мужа с дивана, лучшая моя угроза: «А то сейчас начнётся страшный плач…».
Не плакала и не жаловалась. Ябедой я точно не была. Зачем стучать, для мести есть более интересные средства. Начальная школа стояла подальше двух остальных школ. Часть начальной школы, ибо в избе было всего два класса. Выходит, эти девочки после уроков бежали специально, чтоб над нами поиздеваться? Между школами была построена трибуна для ораторствующих 1 и 9 мая, 7 ноября. В остальное время никто ею не пользовался. Зато я попользовалась – исписала её так, что приличные люди глаза прятали. Всем «врагам» достались названия «нехороших» органов. Надо было на передке образцово-показательной трибуны написать несмываемой краской, а не мелом.
Меня, может, и не вычислили бы, только нашлись свидетели этого страшного преступления. Первый мой «неуд» по поведению я заслужила. Каяться я не стала. А кличка «Писарь трибуны» была, наверное, предвестником корочки «Писатель России». Может, тут надо плашку ставить, типа, «запрещённый бывший писатель России»? С припиской «Не виноватая я, само прёт!».
В «расстрельном» списке
Как там у алкоголиков? После первой и второй перерывчик небольшой – вскоре второй «неуд» прилетел. Раз в полугодие в табеле об успеваемости в графе «Поведение» у меня всегда стоял он самый. Есть хулиганы, драчуны, но опаснее молчуны – неизвестно когда рванёт.
Потому, я думаю, я изначально оказалась в «расстрельном» списке. Второй «неуд» влепили, когда вычислили автора «листовки», намертво приклеенной к столбу. «Листовка», естественно, была с «нехорошими» словами. На этот раз они предназначались учителю физкультуры. Этот предмет пора переименовать в физвоспитание, там культурой никогда и не пахло. Конечно, мне доставалось от преподавателя. Максимум, что я умела – это сделать кувырок вперёд. Назад – тоже не получалось.
Как они меня вычислили – свидетелей не было, камер видеонаблюдения тоже. Ах, да, я же в том самом списке, просто решили, что это я. Требую реабилитации! Проведите хотя бы почерковедческую, даже лингвистическую экспертизу. Физруку, который, будучи пьяным в стельку, будил среди ночи всех детей, строил их перед трудовым лагерем (не помню, зачем), выговор не давали. Да в то время было в порядке вещей, унижать, ударять. Физрук мог и печаткой припечатать, если что.
Потому, наверное, именно меня обвинили, что я смеялась во время линейки «в честь» смерти вождя Брежнева. Можно подумать, они сами плакали. Тогда я была постарше, давно научилась скрывать свои истинные эмоции. Смерть – не повод для смеха, если даже усопший – герой анекдотов. Не то время, не тот час – это сейчас желают здоровья покойнику, землю стекловатой. «Неуд» за это был или не был, этого я не помню.
Он точно был, когда я пропустила первомайскую демонстрацию – предпочла взрослую женскую маёвку с мамой. Зачем туда ходить? Мои шарики всё равно проткнут ненавистные наши мальчики. Их у меня всегда бывало много. Папа надувал и прикреплял к прутику с голубем мира. Только вот к той самой трибуне на праздник мира и труда я подходила только с голубем. Затем я пропустила торжественное мероприятие в честь 7 ноября, уже намеренно. Я не протестовала против советской власти – просто не хотела в очередной раз читать со сцены какой-то стих. Монолог слепой матери, потерявшей ребёнка, с надрывом – пожалуйста, даже первое место на районном смотре художественной самодеятельности заняла. А стихи – просто надоело с ложным чувством, с придыханием читать на публику.
Такого социопата, как я, публика почему-то не смущала. Я обречённо выходила на середину сцены, поворачивалась лицом к залу, деловито подтягивала толстые рейтузы или вовсе ватники, и начинала громкую читку патриотизма в рифму. Моё отсутствие только организаторы и заметили, наверное. Не сорвала же я весь праздник.
Со временем я привыкла к «неуду», как своему фирменному клейму. Без него уже никак. Стала уже систематически срывать номера, игнорировать мероприятия. Только вот ума не хватило прогуливать уроки, хотя бы опаздывать. Это всё наверстала в других учебных заведениях, являясь только на экзамен и сдавая его на «пять», естественно, со шпорой.
А так учёба мне легко давалась. Зубрить всё подряд я умела. Зачем надо было восемь лет торчать в школе, если все эти знания можно было дома вызубрить? Я на уроках в облаках летала, не понимала, не ловила суть. Это сейчас начинают говорить, не знания важны, а привитые навыки и умения, прежде всего, умение жить. Нужно понимать, а не запоминать. Нас учили запоминать, всё наизусть, будто от этих синусов и косинусов будет зависеть наше будущее. Учили и учат всему, на всякий случай, авось, пригодится. Вот ничего не пригодилось, по крайней мере, из точных наук. Сейчас я даже сдачу в уме посчитать не могу. Зачем, если в век умных машин, всё само считается, делится и умножается. Спрашивается, зачем математичка, пол урока плакала чёрными от некачественной туши для ресниц слезами, стараясь достучаться до одного только ученика, который, кстати, все эти восемь лет со мной за одной партой сидел. Он не только меня все восемь лет бил, деловито, не очень больно, правда, зато каждый день, он так издевался над всеми учителями женского пола. Не все красили ресницы тушью, потому запомнилась только наша классная руководительница.
Бог с ней математикой. Надо отдать должное, она пыталась учить нас, девочек, как жить. Приглашала домой, показывала, как лепить пельмени. Таким образом, она готовила своим обеды и ужины, спихивая на нас ребёнка. При этом всё говорила и говорила, обо всём на свете: о том, каким успехом она пользовалась у мальчиков, какой у неё муж хороший, но пьющий. Говорящий рот с дипломом математика, Молекула, до сих пор уверена, что она дала нам путёвку в жизнь в ущерб своей личной жизни. Я только в том последнем восьмом классе готовилась к экзаменам по-настоящему, ибо собиралась свалить оттуда и поступить в какое-нибудь училище, неважно в какое. Для этого на велике ехала в лес за деревню, чтобы где-нибудь под деревом, в тишине, где бабки с чёрным ртом нет, зубрить билеты. Молекула до сих пор уверена, что это я к приезжим строителям ездила, да ещё с рубиновыми серёжками в ушах.
Соседу по парте математика очень даже пригодилась. Он больше нас всех умеет считать деньги и вполне преуспел в жизни. «Вы, зубрилы, мне ещё завидовать будете», - сказал он однажды, так и вышло.
Пригодилось бы домоводство, но вместо него у нас был урок труда. Бывший учитель математики на пенсии учил мальчиков столярному делу, а в это время мы шили, что хотели. Я ему показывала наспех сшитый матрасик для кукольной кровати раз сто и получала свое заслуженное «5».
Не думайте, что мне в школе, да и дома было настолько плохо, наоборот, у меня было обычное советское детство со своими радостями и горестями. Не голодала, не бедствовала. Оно было таким, как у всех. Просто у всего обычного есть изнанка, где и кроются истоки фразы «не всё так однозначно».
Пожиратели чужого времени
У нас с подругой была феноменальная способность видеть в обычном неординарное, в заурядном особенное, превращать жизнь в игру, а игру принимать за жизнь. Казалось бы, вокруг ничего интересного, но мы умели удивляться. Могли бы и других удивлять, да публика смотрела сквозь нас.
Времени для раскачивания было достаточно. Мы наслаждались этим даром, не тратили его впустую. Гёте говорил: «Худшие воры – это дураки: они крадут и время, и настроение». То ли дураков было меньше, то ли они, нас самих дураками считая, не лезли.
На лето мы расставались, проводили его по отдельности. Моей вотчиной был берег реки, благо, она была в двух шагах от дома. Три долгих летних месяца целыми днями играла на камнях. Это был мой собственный мир. Без дураков и полоумной моей бабки.
По весне мы уже вдвоём гуляли у реки. Однажды мы обнаружили огромную нору в обрывистом берегу. Вернее, дыру. Мы решили, что это вход в подземелье. Мы изнывали от любопытства, но пролезть туда не решались. Из-за боязни перед неизвестностью или, скорее, из-за опасения тупо там застрять. Пролезть пролезли бы, только обратно вылезти точно бы не смогли.
Нашли мальчика помельче, поглупее. Засунули в нору и стали ждать. А вдруг что-то пойдёт не так: грунт обрушится или застрянет навеки. Неизвестность будоражит воображение, мы в предвкушении чего-то необычного, опасного. Удобно бояться со стороны, будучи уверенным, что тебе лично ничего не грозит. Хоть какая-то польза от пожирателей чужого времени. Ими можно заткнуть все дыры и пустоты – не жалко.
Тому мальчику не суждено было застрять в разломе того застойного времени. Уготовано было судьбой иная участь – спиться и слиться со тьмой в эпоху безвременья.
Список использованных мужчин
Это удивительно, что нас двоих не смогли одинаковить, обезличить. Всё наше детство могло бы раствориться во времени. В унисон со своим поколением могли бы с умилением вспоминать на склоне лет песни у костра, походы под конвоем, пионерские забавы, тимуровскую суету, комсомольские будни, всякие мелочи из копилки коллективной памяти. Ведь мы все родом из страны, которой нет.
Исток один, итог, слава богам, разный. Список прочитанных книг – одинаковый, методы воспитания – одни, среда – одна. Из этого месива получилось то, что получилось.
Наш список прочитанных книг отличался от списка рекомендованной и обязательной литературы для нашего возраста. Мы проглотили всю детскую литературу, имеющуюся в сельской библиотеке, что библиотекарша вынуждена была разрешить нам брать все остальные книги. Потому “взрослая” литература прошла через нас, не оставив следа. А перечитывать их нет ни времени, ни желания.
Есть пресловутый список прочитанный книг, который был обязателен для того времени (наверное, чтоб казаться умным). Но у нас были свои предпочтения. Пару книг я просто обожала. Эти книги и подруге навязала, чтоб черпать из них сюжеты для новых игр.
В списке моих жизненных потерь названия любимых книг занимают особое место. Когда поехала жить на родину первого мужа, по глупости вскоре туда перевезла все свои вещи. Ладно, мебель, одежду, зачем книги-то надо было везти? Видать, до гробовой доски собиралась там жить. Кто знал, что уже через полтора года сбегу оттуда. В чём была, с двумя детьми, оставив всё. Уж, конечно, не прихватив с собой хотя бы свои любимые книги.
Сейчас у меня только второй том книги Александры Бруштейн “Дорога уходит в даль” и пара других совсем уж неизвестных авторов. На чужбине осталась зелёная книга еврейского автора. Это был Исхок Лейбуш Перец. Каюсь, потом погуглила. В то время книги для нас были без авторов и
