в монастыре творятся радения, подобные николаитским черным мессам. Много скверного случается в приграничных киновиях — стоят на собачьих стежках, их братия в первую очередь подвергается развращению. Латинское дерьмо, перебродив, аки по желобам, стекает чрез них на Русь. Монастыри сии учинялись как оплот православия, как преграда от проникновения прели латинской в наши пределы. Но, видно, заразна заносчивость людская. Не довольствуются гордецы заведенным миропорядком, тщатся отыскать некую истину, якобы намеренно сокрытую от них. Вопрос — истину ли и для чего скрываемую? Вот и плутают в умозрениях схоластических, и радуются, обнаружив подлые откровения ересиархов, и творят обряды по учению их, не ведая, что вымащивают себе торную дорогу в преисподнюю.
Я вполне допускаю, что поводом для убийства библиотекаря явилась его сопричастность таинствам, порицаемым святой церковью. Только почему расправа с ним произошла в канун прибытия Галицкого правителя? Неужто злыдням нельзя было повременить?..
Однако при розыске нельзя отбрасыватьпусть даже несуразные версии. Поступки людские на первый взгляд бывают столь абсурдны, но при тщательном взвешивании обнаруживается их закономерность и неизбежность. Так что не будем опрометчивы.
Пока трудно предполагать что-то еще, возможно, корни преступления совсем иные? Но, разбирая, расчленяя поводы и причины, лежащие снаружи, с Божьей помощью докопаемся до истинной подоплеки, — в этом могу тебя заверить.
Не впервой мне приходится сталкиваться с запутанным злодеянием, узелок рано или поздно развяжется, было бы времени достаточно. Но вот беда — его-то у меня в обрез да и других неотложных дел по горло.
Мне нужен дельный помощник. Вот ты-то им и станешь, Василий! Как, берешься порадеть общему делу?
Я, не раздумывая, дал свое согласие.
Боярин встал, разминая затекшие ноги, неспешно прошелся по келье, собравшись с мыслями, продолжил:
— Признаться, Василий, я и не ожидал от тебя иного ответа. Ну, коль так, то мой тебе совет или поручение, считай, как знаешь. Постарайся, не выпячивая интерес, побольше выведать о покойном библиотекаре. Невзначай поговори о нем с иноками: чем жил — о чем помышлял, кто ему покровительствовал и кому он особенно насолил? Вызнай его окружение, для нас крайне важно переговорить с людьми, близкими Захарии. Впрочем, ты сообразишь и так, не мне тебя учить. Главное, будь осторожен, — боярин в задумчивости присел, видно, собираясь дальше продолжить нашу беседу.
Но тут гулко ударил колокол, призывая к обеденной трапезе. Устав монастырский нарушать никому не дозволено. И мы с Андреем Ростиславичем послушно поспешили в трапезную. Признаться, в желудке уже изрядно свербело от голода, а что поделать — человек заложник телесных оков.
Примечания:
1. Святослав Ярославич Киевский — Святослав II Ярославич (1027-1076), кн. Владимиро-Волынский, Черниговский, вел кн. Киевский.
2. Всеволод — Всеволод I Ярославич (1030-1093), кн. Переяславский, Черниговский, вел. кн. Киевский.
Глава 4
Где герои трапезничают и слушают житие Иоанна Златоустого
Трапезная являла огромную, до окон вбитую в землю бревенчатую хоромину. С задов ее облепили ветхие сарайчики и чуланчики. Крохотные оконца столовой залы плотно перевиты ржавыми прутьями кованой решетки. Отчего древнее строение казалось подслеповатым, словно нищий странник на паперти.
К источенным временем порожкам балагуря, сходилась оголодавшая братия. Заняв место в очереди, встав по парам, иноки умолкали, принимали строгий и постный облик. Видом своим показывая начальству, что не для скотского удовольствия, не ради ублажения утробного явились они сюда, а единственно для скромного поддержания тела во днях своих.
Андрей Ростиславич недовольно огляделся округ, отыскивая замешкавших сотоварищей, впрочем, те не заставили долго ждать. Без лишних слов плотным рядком группа суздальских пристроилась в хвост иноческой цепочке.
Согласно завету св. Пахомия(1) — родоначальника всякого монашеского устава иноки благочинно входили в распахнутые дверцы трапезной. Как и положено — строем, плечо к плечу, неторопливо верша уставные «метания». Первый поклон у входа — самый низкий, иконе пречистой девы Богоматери. Второй с отмашкой — сродственной братии, размещавшейся справой стороны. Третий — инокам, стоящим по левую руку. Также размеренно и неспешно проходили к столам, устроенным в виде длинной литеры «П». Располагались на закрепленных местах по раз и навсегда заведенному порядку, строго по старшинству и по заслугам своим.
Напротив входа, в глубине залы, у поперечного стола степенно стояли, поджидая почетных гостей, настоятель и четыре главных иерарха обители. Нас опять любезно встретил келарь Поликарп, подвел к иноку распорядителю омовением рук. Опосля сам обтер чистым полотенцем наши длани, опять же по древнему уставу, как дорогим гостям. Любезно пригласил Андрея Ростиславича к игуменскому столу, остальных, и меня в том числе, ласково усадил поблизости.
Все ждали Владимира Галицкого, оттого воцарилось некое тягостное замешательство, прерываемое лишь судорожным покашливанием престарелых иноков. Но вот по трапезной внезапно пробежала искрометная волна, все напряглись, внимая торжественности момента.
И тут в залу стремительно ступил властелин Галицкий. За ним, наседая друг на дружку, неловко поспешали его царедворцы, разряженные по местной моде в венгерские кунтуши.
Князь Владимир Ярославич оказался совсем не старым, лет тридцати пяти, довольно приятной наружности мужем. Его русые волосы и курчавившаяся стриженая бородка лишь чуть тронуты сединой. Лоб и щеки прорезали вертикальные складки еще не глубоких морщин, придававших лицу князя горьковато-брезгливый оттенок. Я подумал: «Отметины былых страстей», — так как был наслышан про неустроенную юность и бурную молодость сына Осмомысла. Князь, в отличие от своих выряженных вельмож, был одет по-домашнему, по-русски. Белая длиннополая рубаха с расшитым петушками оплечьем, оправленный серебром узкий поясок, зеленые сапожки с серебряными бляшками на голенищах. На голове красовалась маленькая шапчейка, отороченная куньим мехом, которую он, малость помешкав, все же сдернул с головы. По одежде и не узнать — отпрыск ли древа Рюрикова или так, боярин невеликого достатка. Но по манере поведения, по властным жестам, орлиному взору, наконец, по вселяемому в людей трепету — пред нами стоял всамделишный князь.
Вся братия и гости склонились в поясном поклоне.
Встречал Владимира Ярославича сам настоятель Кирилл. Он омыл ему руки в специально заготовленной серебряной чаше и насухо вытер рушником, расшитым парчой. Князь и свита прошествовали к почетным местам во главу столов.
Установилось безмолвие. Настоятель, выдержав должную паузу, произвел условленный жест. И братия, вдохнув как можно больше воздуха в легкие, громогласно пропела величавую молитву.
Затем назначенный чтец, ранее неприметный, встав в углу у кивота с разложенным на нем житием, вопросил к игумену:
— Благослови, честной отче, прочесть житие в память святого отца нашего Златоустого Иоанна (2), Патриарха Константинопольского, светильника миру, учителя вселенского, столпа и утверждения Церкви православной и кафолической. Ибо нынче: ноября дня тринадцатого, празднуется его память. (Экой я, грешник, совсем забыл, что сегодня светлый день памяти предстоятеля цареградского).
Игумен Кирилл торжественно ответствовал:
— Молитвами отцов святителей Василия Великого(3), Григория Богослова(4), Иоанна Златоустого, господи Иисусе Христе, сыне божий, помилуй нас!
И после заключительного «Аминь!» вновь иноки стоголосо пропели застольную молитву. Настоятель по заведенному правилу испросил у братии благословения на пищу. Иноки хором отвечали:
— Бог благословит!
Но вот дана команда: «Принимайтесь!» Все стали усаживаться, стараясь сдержать грохот скамей. Надвинули на лбы скуфейки и клобуки (у кого что), скрестили руки на коленях, потупили взоры.
Служки принялись шустро разносить пахучие чаши с едой. По древнему пустынному обычаю — одна чаша на четверых. В каждой четверке выборный старший, он первый зачерпывает варево, пробует — годится ли, солит на свой вкус. Остальная братия покорно выжидает, взяв в руки деревянные ложки, но не стучит ими, а держит, аки свечу. По себе знаю, как текут слюнки в предвкушении трапезы. Наконец можно хлебать! И все разом, сдержанно орудуя ложками, сосредоточенно, начинают двигать челюстями. При приеме пищи разговаривать нельзя, монах обязан внимать только читаемому житию.
И я вместе со всеми внимал чудесному повествованию. И душа моя ликовала уже с первоначала, стоило Иоанну посрамить своего злобного противника, философа Анфимия.
Да, вот те строки: «Когда Анфимий в споре с Иоанном стал произносить хульные слова на Господа нашего Иисуса Христа, то на него внезапно напал нечистый дух и стал его мучить. Анфимий упал на землю, корчась и извиваясь всем телом и широко раскрывая рот, из которого текла пена. Видя это, все окружающие ужаснулись, и многие от страха убежали».
И вспомнились мне недавно виденные муки припадочного Антипия. Но не решился я причислить его к стану богохульников, ибо заведомо то был больной инок.
Но уже звучали покаянные слова Анфимия: «Исповедую, что ни на небе, ни на земле нет другого Бога, кроме Того, Которого исповедует Иоанн».
Чтец продолжал: «Когда он произносил сие, нечистый дух вышел из него, и Анфимий встал здоровым. Весь народ, видевший это чудо, взывал: — Велик Бог христианский! Он один творит чудеса!»
— Велик ты, Господи! — подумал и я вослед услышанному.
Последовал удар трапезного колокола — грядет перемена блюда. Монахи кладут бережно ложки на столешницу, руки на колени, покорно ждут, пока служки произведут замену кушаний. Все размеренно, чинно, по уставу. И так продолжалось по всем переменам предложенных поварами угощений.
Но инок на трапезе, помимо вкушения еды, призван вкушать пищу духовную. И запали мне в сердце слова Иоанна, когда он, подверженный гонению нечестивцев, на приказ царя Аркадия: «Удались из церкви!», — ответствовал: «Я получил церковь от Христа, Спасителя моего, и не могу оставить ее добровольно, если только не буду изгнан силой».
И подумалось мне: неужто безбожная сила выше церковной благодати? И с глубокой грустью выслушал я об оскорблениях, мучениях и скорбях святителя до самой его мученической смерти в день памяти Воздвижения Честного Креста Господня(5). Хочется мне лишь добавить, что ради праздника Воздвижения Церковь совершает память Иоанна Златоустого не в четырнадцатый день сентября, когда святитель представился, но в тринадцатый день ноября.
И погрузился я в печаль, ибо жалко мне было несчастного патриарха. Дело его светлое восторжествовало. Гонители его примерно наказаны. Но почто он выстрадал и перенес поболее их всех вместе взятых, — вот что несправедливо.
Однако погрешу против
