Гатчине, она вдруг увидела в небе аэроплан. И ещё несколько летательных аппаратов на земле. Прямо с вокзала не шла, а бежала к единственному на поле кирпичному зданию. У входа сидел на ступеньках крыльца щеголеватый офицер. Он внимательно смотрел на Шаховскую и встал, лишь когда она поближе подошла.
– Да, я заведующий аэродромом. Нет, женщин в офицерскую воздухоплавательную школу не принимаем!
Она представилась, и он посоветовал тихо:
– Я знаю вашего мужа и разделяю вашу мечту. В Берлине кайзер набирает школу будущих военлётов – похоже, война будет, мадам…
Евгения не раздумывая помчалась в Германию. Как на крыльях любви летела – вот как страстно в небо хотела. И судьба смилостивилась.
Шеф-пилот германского «Общества летательных аппаратов братьев Райт», весь затянутый в кожу, в шлеме с огромными очками, поднятыми на лоб, молча выслушал её и небрежным кивком головы предложил покататься. Он протянул Шаховской мохнатую шапку-ушанку, помог забраться на сиденье, долго цеплял аппарат за что-то сзади, потом сел рядом, завёл мотор. Катапульта вытолкнула их, словно пулю, они помчались по полю и – взлетели. Женечка слышала лишь бешеный стук своего сердца. Крылья, у неё выросли крылья! Она пыталась что-то кричать, но ветер заталкивал слова обратно в горло. Вниз старалась не смотреть. А когда через пять минут они приземлились, выговорила пилоту по-немецки прямо в глаза:
– Что хотите делайте, но я от вас никуда не уйду!
Шеф-пилот лётной школы ответил ей по-русски:
– А я вас и не отпущу никуда!
Сева Абрамович был всего на год старше Жени. Он уже давно жил на аэродроме. По небу летал, как ангел. Этот сын небедного еврея из Одессы приобрёл на свои деньги несколько аппаратов братьев Райт и сейчас обкатывал их. Учил немцев управлять аэропланами. Барышень по кругу не катал, а по Шаховской сразу понял, что она не может не летать. Отныне их всегда видели вместе – на земле и в воздухе.
Надёжность у аппарата Райт была примерно такой же, как у книжной этажерки без ноги. Однажды в полёте полотняные крылья стали гнуться и ломаться, словно тонкая рябинка в непогоду. Сева сумел-таки приземлиться, а вот этажерка развалилась на дрова. Это незадолго до Жени было. Теперь же она готовилась к экзаменам в школе военных лётчиков, помогала жениху в мастерской. Оба до ночи что-то чертили, учили, над чем-то ломали голову, спорили и тут же мирились.
Сева Абрамович полностью переделал фюзеляж, гондолу и крылья, всю систему управления, шасси поставил колёсное, двигатель поменял на четырёхцилиндровый – получился совершенно новый биплан. All right, сказали бы братья Райт. Отныне машина называлась «Абрамович-Райт». Она умела делать мёртвую петлю, планировать с выключенным двигателем, выходить из штопора. Женя рвалась показать все эти фигуры на выпускных экзаменах, но Сева запретил. Он даже не взял её в свой полёт в Петербург.
В начале июня 1912 года газеты сообщили, что умер от тифа старший из братьев Райт. Сева решил в память о нём установить очередной рекорд по дальности. Через месяц с берлинского аэродрома поднялся в небо биплан «Абрамович-Райт» – начался первый в истории международный авиаперелёт.
Когда Шаховская на поезде приехала в Петербург, Сева рассказал:
– Летел так долго, потому что постоянно приходилось садиться: то ветер сильный мешал, то облачность. А когда русскую границу пересекал, очень помогло личное знакомство с генералом Веймарном, иначе пограничная стража расстреляла бы меня ещё в воздухе…
Началась их жизнь в Гатчине – там, где почти два года назад она впервые увидела аэроплан. Но сейчас в её сумочке лежал документ, удостоверяющий, что княгиня Евгения Шаховская является первой в мире женщиной – военным лётчиком.
Эта пара авиаторов не раз показывала высший пилотаж в присутствии царственных особ. Так, перед началом военного парада Абрамович посадил самолёт прямо перед палатками, разбитыми для великого князя Александра Михайловича – шефа Императорского военно-воздушного флота. Своим мастерством привёл родственника Николая II в «полный радости восторг».
Журналисты наперебой брали интервью у княгини-авиатриссы.
– Авиация не требует ни физической силы, ни особенных познаний, – с удовольствием отвечала им Евгения. – Она, конечно, опасна, но если человек не боится, то авиация может сделать его счастливым…
И фото было крупно на обложках: стоит княгиня в лётном шлеме, раскинув руки, словно крылья, и смотрит гордо в объектив. Авиатрисса стала знаменитой. Так что письмо от подруги по Смольному институту нашло Женечку без труда. Мария с радостью сообщала:
– Я обручена! Той осенью на зимние квартиры к нам в Пензу прибыл полк гусар. В нашем доме поселился командир их эскадрона. И я влюбилась, Женечка! Он так красив, он смелый, и папеньку он сразу покорил. Мы гуляли с ним по саду, танцевали на балах и каждый вечер ездили верхом. А после Рождества – святые, Боже, дни! – мы целовались, представляешь? И, уезжая на манёвры, он попросил моей руки! Подруга, я так счастлива – после Пасхи жду тебя на свадьбу!..
До свадьбы-женитьбы ещё бы дожить бы. Вроде бы чего проще, а оказалось – не всем суждено…
Как раз в день Пасхи, 27 апреля 1913 года, влиятельная российская газета «Новое время» написала: «Телеграф принёс печальное известие о гибели одного из самых видных представителей современной авиации Всеволода Михайловича Абрамовича…»
Они взлетели вдвоём, Женя на месте пилота, Сева – на пассажирском. Молодые, счастливые. Четыре крыла на двоих, огромное небо – одно на двоих. И любовь. Только вот жизнь – на одного. У самой земли аэроплан попал в воздушную яму, завалился набок, чиркнул крылом и перевернулся. Шаховская упала на Севу, и это её спасло.
В больнице они лежали в соседних палатах. У Евгении сломаны нос и два ребра, плюс сотрясение мозга. Какие травмы у Севы, врачи не говорили. Она лежала молча и слушала, как они суетились, переговаривались за стеной, потом вдруг забегали, хлопая дверями, – и всё стихло. Её Сева умер.
Она орала, срывая бинты, дралась с медсёстрами, кричала, что всё равно покончит с собой. Ей дали морфий. Это была врачебная ошибка: она попробовала – и покатилась у княгини Шаховской иная жизнь, полная проб и ошибок.
Кажется, совсем недавно она писала подруге Маше в Пензу: «Сильное ощущение – лететь над пустыней, сеять смерть с высоты пятьсот метров и слышать, как жужжат мимо пули неприятельских стрелков, охотящихся за аэропланом. Погибнуть при таких условиях – красивая смерть, а я всё равно погибну рано или поздно. Я – обречённая». Писала так, словно чувствовала свою судьбу. Телеграфный ответ от Марии нашёл её в больнице: «Я теперь не Лысова, я теперь Михно». Похоже, подруга ещё не знала о случившемся.
Навещала Евгению лишь Анна Вырубова – фрейлина и ближайшая подруга императрицы. Анна и ввела Шаховскую в круг Григория Распутина, который к тому времени уже намертво приклеился к царскому двору. Это был даже не круг, а скорее кружок, членами которого мечтали стать многие статс-дамы. Они обожали неграмотного тобольского ходока, считая его не просто ходоком, а целителем всех людей, «особливо женскаго полу».
О кружке шла дурная слава. Дескать, входили туда люди высокие, но «нравственности крайне низкой, расплывчатой». Они много пили и обычно заканчивали коллективные гульбища в бане «по-чёрному». Там, в облаках мутных страстей, среди удушливых миазмов французских духов и крымской мадеры, Евгения нашла то, что хотела, – забытьё. Она сутками пропадала в доме старца-целителя на Гороховой, где по-всякому пробовала изгнать из сердца боль.
Уже год, как она поклялась больше не подниматься в небо. Но почти каждую ночь ей снятся крылья, только почему-то они теперь грязные, словно всосали в себя не русский воздух, а что-то земное, вязкое, тёмное. Она знала, что за спиной о ней давно шепчутся: «Княгинечка не обременяет себя моралью!» Но Евгении уже всё равно, жизнь стремительно катится вниз и кажется ей большой ошибкой.
В августе 14-го, как только началась война, Шаховская решила идти на фронт. Лётных «кавалерист-девиц» в действующую армию не брали – царь запретил. Пришлось начинать сестрой милосердия в санитарном поезде. Надоело быстро, умоляла Вырубову и Распутина походатайствовать перед царём. Ходоки помогли: Николай II распорядился зачислить в 1-й армейский авиаотряд в чине прапорщика.
О, крылья! О, небо! Я снова с вами, я лечу! Так и писала подруге Марии Михно:
– Словно птица в небесах, кружу над германскими позициями. И вот он, свист пуль, о котором писала тебе раньше. Я вижу вражеских солдат, я смеюсь им в лицо. Есть божественное упоение в моей новой жизни. Я – вольная птица!
– Дорогая моя подруга! – писала в ответ Мария. – Когда началась война, я поехала на фронт с Ванечкой, жила у него в полку. Муж был тяжело ранен в первых же боях, и я повезла его в Пензу. Думала: пусть хоть какой, хоть калека – а я буду за ним ухаживать. Но Бог не смилостивился. Ванечку похоронили в саду, напротив нашей беседки. Он даже не успел увидеть нашего дитя. Мне надо бы плакать, а слёз нет. Сердце моё переполнено жаждой мести. Завтра уезжаю на фронт на правах вольноопределяющегося Елисаветградского гусарского полка. Потом напишу. Твоя навсегда Мария…
А прапорщик Шаховская летала каждый день. Данные авиаразведки, привезённые военлётчицей, всегда были точны и чрезвычайно полезны. Она с неба корректировала огонь нашей артиллерии. Однажды попала под сильный обстрел германской пехоты. У аэроплана осталось практически одно крыло, но она, сама раненая, не угробила подбитую машину, сумела её посадить – и получила престижный военный орден Святого Георгия.
Княгине прощалось всё. Она крутила роман с командиром, а когда тот обвинил её в изменах с другими офицерами, засмеялась полковнику в лицо:
– Любовникам не изменяют, их – меняют!
У неё была масса друзей-покровителей. Но и число врагов-завистников росло стремительно. Особенно после крупных поражений русской армии. Николай II взял главнокомандование на себя, и это лишь ускорило разгром. Но не царь же виноват – ищите предателей! Хоть под землёй, хоть в небе – найти и обезвредить врагов!
Армейская контрразведка обвинила Шаховскую в шпионаже, припомнив давние немецкие связи, лётный диплом от кайзера и земные грехи от отчаянья. На допросах Евгению не били. Кроме одного. Рыжеволосый поручик с закрученными кверху усами хлестал её по щекам, приговаривая:
– Я тоже человек! Я тоже хочу целоваться, любить и быть любимым!
Так он мстил за то, что ранее не сподобился княжеской милости: сильно помешали его неисправимая плюгавость и абсолютная бескрылость.
Приговор военного трибунала был скоротечен и суров: смертная казнь. Всё те же Вырубова с Распутиным уговорили Николая II пощадить орденоносную княгиню-героиню, и царь благосклонно заменил расстрел пожизненным тюремным заключением.
Потянулось долгое и печальное существование за решёткой. Без солнца, а главное – без неба. Невыносимые условия Евгения Шаховская смягчала проверенным способом, и это помогло ей выжить. В тюрьме родила ребёнка, но её обманули, не выпустили.
А в это время…
Марию Михно под мужским именем поместили в общую казарму
