«изыди». Не испарился, не задымился, не обратился вновь в тучу, из которой возник.
Ионна и Пахомий, полагавшие имя Христово сильнейшим орудием против любого демона, опешили. Один Иосаф не растерялся. Он смиренно опустился на колени, повторяя молитвы.
— Дьявол! — единодушно охнули Ионна и Пахомий.
Человек-тень поклонился в знак приветствия.
— Я отнюдь не Дьявол, хотя, признаюсь, лестно, что вы приняли меня за него.
У него совсем отсутствовала мимика. Он говорил, но нельзя было заметить движения губ. Возможно, он и не говорил в общепринятом смысле.
— Изыди!
— Сгинь, нечистый!
— Успокойтесь. Вы не в силах прогнать меня.
— Молитесь мы должны молиться. — призвал Иосаф.
— Молитва вас не спасёт, можете мне поверить. Глупо искать силу в словах и рассчитывать, что какое-нибудь из них может спасти вас. Вы очень наивны.
Хоть жуткий пришелец и был само безразличие, ему, по-видимому, доставляло удовольствие издеваться над убеждениями христиан.
Иосаф, всё ещё не глядя и не поднимаясь, единственным отважился возразить ему.
— Не слушайте его! Он искушает. Всё, что он говорит — прельщение.
— Слова не имеют силы. Ни надо мной, ни в вашей жалкой жизни.
— Изыди! — не слушая, бросил Иосаф.
— Со временем я покину вас. Но если хотите ускорить мой уход, вам лучше выслушать меня. Я явился...
Иосаф снова не дал ему договорить.
— Чтобы искушать. Изыди! Возвращайся в своё пекло.
— Хорошо, если уж заговорили о пекле.
Стоило ему лишь взмахнуть рукой в сторону Иосафа, как того сразу же объяло сильное пламя. Он вспыхнул словно пучок сухой соломы. Братья тщетно пытались потушить его. Даже сбить огонь у них не получалось. Всё равно что тушить подожжённый смоляной факел.
Несчастный Иосаф меж тем и в агонии продолжал молиться. Попытался. Очень скоро имя Господне, слетавшее с его уст, стало свидетельствовать лишь о муках и боли, им переносимых. Наконец, он затих. В отчаянии пали на колени Пахомий и Ионна, ожидая с секунды на секунду, что и их постигнет та же участь.
— Сам виноват. Не терплю когда меня перебивают. — потирая руки, произнёс тёмный человек.
— Господи, Господи... — тихо причитал Пахомий.
— И это не Бог покарал его. Я сжёг его. Можете не сомневаться.
— Боже, Боже...
— Ну всё, хватит о Нём. Начинает раздражать. Так или иначе выслушать меня вам придётся. Вы видели, что сталось с одним из вас? Та же участь ждёт и всех остальных. Вас всех. Мужчин. Женщин. Детей. Стариков. Всех. Я сожгу вас. Живьём. И не сразу. Смерть ваша не будет лёгкой. Уж я за этим прослежу. Вы сполна изведаете самые страшные муки, какие только возможны.
— Господи!
— Опять вы за своё? Он не поможет вам. Он не отвратит от вас смерти. Вы умрёте. Страшно. Мучительно. Матери станут свидетелями страданий и гибели своих детей. Жёны будут умирать на глазах своих мужей.
— Господи, заступись...
— Да-а.. Надейтесь. Я заставлю вас мечтать о смерти. Чтобы избежать тех мук, что я вам уготовил, вы будете жаждать самоубийства, смертного греха по вашим понятиям. Вы будете умирать так, как никто ещё не умирал. Люди поднаторели в пытках. Но вы ещё мало знаете о боли и почти ничего о страданиях. Я покажу вам их во всей красе. Вы всё это сполна изведаете. Однако всего этого вы можете избежать.
— Что тебе нужно от нас? Зачем ты явился?
— Вот это уже разговор по делу. А не пустые молитвенные заклинания и стенания. Чего хочу я? Я могу с лёгкостью убить вас всех. Но это мне не нужно. Отдайте мне семь человек. Семь самых чистых из вас, самых преданных своей вере. Пусть они добровольно уйдут со мной. Я заберу их, но пощажу остальных. Вы почитаете слово, верите ему. Так я даю вам своё слово, что, если явятся ко мне семь добровольцев, жертву которых одобрит вся община, то тогда я не стану убивать остальных. Вы все останетесь живы. Однако эти семеро лишатся самого драгоценного, что есть у человека — души, но зато этой своей жертвой спасут всю общину. Спасут женщин. Спасут детей. И столь любимых вами стариков. Выдайте мне семь человек. Вот чего я хочу.
— Мы не можем пожертвовать тебе наших братьев. — отрезал решительно Пахомий. Как ни было ему страшно, но он смог найти в себе силы для отказа.
— Ах да, забыл, что все вы тут братья. Ну что ж, дражайший брат, семеро ваших братьев, пожертвовав собой, спасут от гибели остальных своих братьев... и сестёр. Подумайте над этим. Я даю три дня. Через три дня в то же время я вернусь. И горе всем вам, если ко мне не выйдут семь человек. Засим, откланиваюсь. Запомните, три дня... Три дня.
Слова демона ещё звучали в ушах каждого, а его самого уже не было. Улетел ли он, испарился или провалился обратно в преисподнюю, из которой явно и вылез.
Пахомий и Ионна поднялись. Они ещё раз перекрестились, искоса поглядывая на обугленные останки, только что бывшие живым полнокровным человеком, более того, их братом.
2
В доме, где собирались для общих молений, было не протолкнуться, как на службах в честь святых праздников. Хотя отнюдь не радостное событие согнало всех сюда. Пахомий и Ионна рассказали о произошедшем с ними и передали, насколько уяснили, слова жуткого человека, его страшную угрозу и ещё более страшное предложение. Христиане были столь дружны и искренны между собой, что никому и в голову не пришло усомниться в них.
Обычно пресвитер начинал каждое собрание, но сейчас ему впервые нечего было сказать. Прежде служивший столпом веры, тем, на кого все равнялись, он силился выдать какую-нибудь утешительную речь, но только жевал губами и так и не смог ничего придумать. Он как-то вмиг состарился. Годы, доселе не властные над ним, проявили себя. Это уже был не пресвитер среди оглашенных, самый знающий, самый праведный, а просто немощный старик.
— За что нам это? За какие прегрешения? Словно проклятие всем нам. Мы чтили Бога, жили дружно по Его заветам. Один закон был у нас — вера. Женщины наши благочестивы. Мужчины смиренны. Мы жили в любви и мире. За что всё это? Уж лучше голод, засуха. Уж лучше бы поганые язычники напали. Или неурожай. Всё будет лучше, чем такая участь. Мы жили, как велел Господь. По Его слову, с Его именем. И тут такое наказание.
Раньше, пока говорил старейшина, все слушали, не перебивая, но сейчас со всех сторон посыпались возмущённые возражения.
— Наказание за что? Мы не нарушали Его законов. Соблюдали посты. Мы сторонились языческих храмов. Мы были верны Богу. За что же тогда наказывать? За что же, Господи?
— За что казнить моих детей? — заголосила мать двух малышей.
— Твоих детей? Все наши дети в опасности. — перебила её другая.
Возражали и друг другу.
— Может быть, это был какой-то кудесник, внушивший обманные видения?
Фома, оправдывая своё имя, засомневался. Конечно, не в том, что говорили его братья, а в том, чем это было вызвано.
— А как же Иосаф? — перебил Фому Антоний, агност общины.
— Жрецы огнепоклонников владеют колдовскими силами. — не очень уверенно развил свою мысль Фома. Он сомневался уже и в том, что говорил сам.
— Никакой язычник не мог сотворить такого. Это мог быть только Он, Лукавый.
— Нет, тогда мы обречены. Хватит ли наших сил изгнать Его?
— Такое под силу только святым.
Сначала высказывались отдельные люди, либо самые старшие, либо самые активные, вскоре загомонили все. Женщины стенали и плакали. Мужчины гневались. Смирявшиеся перед силой, они не готовы были смиряться с воплощением зла. Принялись перебирать все известные обряды экзорцизма. Многие начали спорить между собой о том, правильно ли они молились. Проявилась разница в понимании предписаний веры, которая не раз впоследствии будет раскалывать единую Церковь.
Сплошной беспорядочный ор остановила окриком пожилая женщина, сестра Мария.
— Успокойтесь братья. Мы должны уповать на Господа. И перед лицом неминуемой смерти христианин должен сохранять веру в непогрешимую мудрость Его провидения.
Мария имела полное право выступать с увещеваниями к остальным. Уважением она пользовалась не меньшим, чем клирики. За примерное благочестие её метили в диаконессы, поскольку в то чистое и простое время женщинам не возбранялось деятельно участвовать в церковной жизни. Ведь именно благодаря женщинам христианство и получило столь широкое распространение. Вдовицы и жёны богачей, чиновников, равно как и простолюдинки с отзывчивостью воспринимали учение о сострадании. Мягкая к братьям Мария была тверда в вопросах веры. В общине она состояла с самого её основания. Лучшего кандидата в диаконы не видели. Но её увлекла любовь иная, нежели любовь к Богу, хоть и та, и другая рождались из одного источника. Клирики же по негласному правилу должны были быть безбрачны.
— Раз мы знаем, кто явился по наши души. Что же будем делать? — Мария повторила вопрос, который мучил всех присутствующих. Даже её твёрдой веры не хватило, чтобы найти ответ.
— Вы не видели его. И не знаете, какой страшной силой он обладает. Мы все обречены. — Пахомий всё ещё не мог отойти от ужасной смерти, какой погиб его собрат.
Ионна чувствовал себя не лучше. Обречённость проглядывала и в выражении его лица.
Их настроение передалось прочим.
Диакон Дионисий смог воскликнуть лишь.
— Спаси нас, Господи!
— Это испытание нашей вере. Мы не должны страшиться. Бога защитит нас. — Амвросий, один из немногих, не потерял присутствия духа, а был всего лишь алтарным прислужником.
— Но Он не защитил брата Иосафа. Этот страшный человек просто сжёг его. Одним лишь мановением руки. — возразил Пахомий.
— Как он кричал. Как кричал. — простонал Ионна.
— Мы обречены. Все обречены.
— Нет, если найдутся семь человек. Помните, что он обещал? — Антоний не потерял ни душевного равновесия, ни способности здраво рассуждать.
— Как можно? Отдать семь наших братьев этому дьяволу.
— По-моему, это что-то иное, не дьявол. Ведь он и сам так сказал.
— Дьявол и должен был это сказать.
— Неважно, кто он и что он. Демон, бес, нечистый.
— И как тогда мы сможем пожертвовать ему наших братьев?
— Что же делать?
— Мы же должны что-нибудь решить.
— Молиться, мы все должны молиться. Уповая на Господа нашего. Ищя у него защиты. Он не оставит нас. — повторил Амвросий.
— Мы молились. И Иосаф молился. — не выдержал Пахомий. — Как будто у него было мало веры. Как будто он был хуже нас. Но это не так. Брат Иосаф был чист и благоверен. И вот он умер страшной смертью.
— Страшной. — покачал головой Ионна.
— Не жалко умереть во славу Господа. С Его именем на устах.
Амвросий не считал смерть самой страшной из возможных участей, а крепкую веру полагал самым сильным из орудий. Но следующий довод обезоружил и его.
— А как же дети? Наши дети? Ужели, они тоже заслужили эту участь. Этот человек сказал, что будет мучить детей на глазах матерей.
Несколько женщин надрывно зарыдали.
— Дети, дети...
Жёнам сопереживали мужья.
— Наши дети. Наши семьи.
— Мы должны спасти их.
— Бог не оставит нас.
— Братья, братья. Это проверка. Проверка нашей вере. Мы должны достойно перенести это испытание. — воззвал Дионисий. Но и его быстро заткнули.
— А дети? Неужели они должны умереть?
— Я готов отдать свою жизнь, если это спасёт жизнь хоть одного ребёнка. — тихо, но уверенно объявил Антоний. Он некоторое время молчал, собираясь с мыслями.
К нему присоединился Амвросий. Он, похоже, и сам подумывал о том же и только
