Филипп повернул в последний раз и увидел белые шкафчики с перекусочной снедью: булочки, соки, чайные пакетики, сахар, бутылки с водой – газированная и без газа, жвачки…
–Салаты свежие! – женщина за прилавком попыталась обратить на себя его внимание, – молодой человек, всё только сейчас. Тут овощной, смотрите, есть винегрет…
–Простите, – Филиппу совсем не хотелось есть, более того, к его собственному горлу подкатывала тошнота, с которой всё труднее было бороться, – я тут…тут должна была быть девушка.
Филипп сбивчиво попытался объяснить этой женщине с простым и добрым лицом кого именно он ищет. Она внимала ему терпеливо, но и она осталась беспощадна:
–Тут не было девушки. Никакой.
–Вы уверены? Она должна была пойти сюда.
–Не было, – упорствовала женщина, – я тут с самого утра, тут была старушка, мать с детьми… молодой не было.
И куда она делась, спрашивается?
Филипп вернулся к Игорю. Тот, надо отдать ему должное, нашёл решение быстрее и направился к стойке администратора. Грозный вид Игоря подбросил из кресла девчонку, вытянул её тельце по струнке и в считанные два вопроса дал ответ:
–Она ушла. Минут пятнадцать назад оделась и ушла.
Филипп метнулся к гардеробу. Посетителей было мало и в просветы плетеного оконца можно было легко увидеть, что вешалки и впрямь почти пусты.
–Куда она пошла? Позвони ей! – предлагал Игорь.
Но куда бы он мог позвонить? Мёртвым не нужен телефон. У мёртвых их нет. У тех, кто возвращается из смерти – тоже.
–Может к тебе? – это была надежда, последняя надежда на то, что ситуация ещё сохраняется под контролем.
Филипп хотел бы, чтобы она направилась к нему. Но почему не дождалась? Почему не предупредила? И потом – ключей у неё нет. И всё же, всё же…
***
Не надо иметь ученую степень, чтобы понять, когда ты пугаешь людей. Я это и сделала сегодня – я напугала их всех. Сначала они мне ласково улыбались, предлагали присесть, а потом началось!
Два раз мерим давление, три раза держим градусник – и это только начало. А дальше всё мрачнее, мрачнее и переглядок всё больше. не надо иметь много мозгов, чтобы понять, что что-то не так.
–Не хочешь знать что? – удивился Уходящий, когда я напряжённо вглядывалась в аппарат для измерения глазного давления, ожидая, когда там дунет обещанный ветерок.
Уходящий не покидал меня ни на минуту. Он сделался необычайно болтливым и спешил высказать всё, что только можно высказать. Он шутил надо мной и комментировал новые, видимо, незнакомые ему приборы…
–В моё время таких не было…удобно, удобно! – одобрял он, а мне приходилось сцепить зубы, чтобы не заорать на него и не выдать себя.
Стоматолога аж перекосило и что-то мне подсказало, что дело не в двух кариесах, которые я не успела вылечить до смерти. Но он мне ничего не сказал, даже вопроса мне не задал, только мрачно что-то внёс в листы и постарался на меня не взглянуть.
У психиатра было сложнее. Он спрашивал насчёт того, как я сплю. Отвечала я честно: плохо сплю.
–Зато вечным сном, – ехидничал Уходящий.
Потом он спрашивал меня о моих друзьях, о моей семье, о моих отношениях. Я чувствовала, что тону – кто у меня остался из близких? Филипп, который смотрит не просто с ужасом, а с отвращением! А остальных нету. Мамы нет давно, отца и вовсе я не знала. Агнешка…
Агнешка, бедная Агнешка.
–Голова тонула, тонула, да из песка поднималась опять, – немузыкально прохрипел на ухо Уходящий, и я едва не разревелась перед специалистом.
Потом почему-то были вопросы о моём питании. Пришлось рассказать честно – ем много, да, потому что мне нравится вкус еды.
–Вкус жизни, – подсказал Уходящий, и я сжала зубы.
Какой там жизни? Разве это жизнь?
А дальше снова переглядки, мрачное молчание, сухие строчки и приказы:
–Сядьте. Откройте рот. Дайте руку. Повернитесь. Одевайтесь.
Никто не говорит ничего плохого, но я читаю, читаю в глазах и в лицах испуг. И то же самое отвращение. Знакомое, черт возьми, отвращение!
–Что со мной? – я спросила уже внаглую.
Но мне сухо ответили:
–Идите в следующий кабинет.
Нет ответа, нет привета, нет тепла.
–Думаешь, смерть проходит без следа? – поинтересовался Уходящий, пока меня снова осматривали, проверяли рефлексы.
А что я думала? Я ничего не думала. Я просто хотела жить, получила жизнь, но оказалось, что удача, улыбнувшаяся мне в том проклятом зимнем лесу – это не совсем про ту удачу. Я живу, я ем, я чувствую, но я вызываю ужас.
И, видимо, со мной всё-таки что-то не то. Совсем не то.
А потом я увидела Игоря. По его мрачности, по его бледности, походящей на трупную (уж кто-то, а я разбираюсь), я поняла, что дело моё совсем дрянь. Он позвал Филиппа, а я…
Это было глупо, но с меня хватит. Я больше не могу выносить отвращения в глазах всех, кого встречаю на пути. Я не виновата в том, что я умерла – я даже момента смерти толком не ощутила. Я не виновата в том, что я вернулась – это было наказание, и сейчас я отчётливо понимала, как это наказание работает.
–Надо было остаться с нами, вернулась бы собой! – Уходящий издевался. Я не могла прогнать его из своих мыслей, а он не желал уходить. Иной раз мне казалось, что его и вовсе нет, но он снова и снова напоминал о себе, впился в меня словами-крючьями, тянул, тащил.
Я взяла куртку, хотя обещала идти в буфет, наспех застегнулась.
–Уходите? – спросила администратор. – А как же ваш молодой человек?
–Я подожду его на улице, – солгала я, – душновато, надо подышать. Он сейчас подойдёт.
Разумеется, никого я ждать не стала, просто выметнулась на свободу, впрочем – свободу ли?
Куда мне податься? Куда мне сбежать от самой себя?
–А куда ты хочешь? – спросил Уходящий.
–Заткнись! – попросила я.
Я шла, толком не зная куда иду. Район был мне незнаком, а я, откровенно говоря, и в своём не очень хорошо ориентировалась, а теперь, разбитая чужим отвращением к себе, я не знала дороги. Я просто шла. Желудок болел от голода, требовал еды, но я не ела, не останавливалась, не просила передышки для тела, хотя были у меня наличные и карточка Филиппа. Но я шла.
В движении была иллюзия смысла.
–Дорога не будет вечной, – напомнил Уходящий и голос его был полон доброжелательным ничто.
Ветер лютовал на улице. Прохожие торопились покинуть негостеприимную улицу, прятали лица в шарфах и воротниках, а иные и просто за перчаткой. Конец зимы – самое поганое время, ещё нет тепла, а зима уже бесится, сдавая свои позиции.
Ветер прохватил горло, выдул и мои мысли, заслепил глаза. Мне приходилось останавливаться, чтобы отвернуться от ветра, чтобы вдохнуть, и только потом идти, сделать пару-тройку шагов, остановиться…
Идти по-прежнему было некуда. Что делать? Софья Ружинская прожила поистине бездарную жизнь, не приобретя за собой ничего – ни семьи, ни друзей, ни врагов. Она жила серой и тускло, думала, что у неё всё впереди, а потом она просто умерла, точно так, как умирает множество людей каждый день. Умерла безо всякой выдумки и не надо вам знать, люди, что она потом вернулась.
–А главное – какой она вернулась, – ввернул Уходящий. Его голос прекрасно гармонировал со скрипучим и противным ветром, делался ещё противнее.
–Ну пощади ты меня! – я прохрипела это, не отдавая и себе отчёта. Мне было больно. Больно от ветра, а ещё больше было боли от пустоты, которая ширилась во мне, во моём существе, в душе моей с каждым шагом, обнажалась чернотой, которую нечем было заполнить.
Она пузырилась одиночеством, нарывалась тоской и безысходностью.
Я жива, но теперь как будто бы мертвее прежней. Неужели так будет всегда?
–Ну пощади ты меня. Ну прости…– хрипеть в унисон с ветром – вот и всё, что мне оставалось теперь.
Без надежды на спасение, в одном бесконечном утоплении чувств идти, а куда? Куда? Каждому человеку надо куда-то идти. Кому-то на работу, кому-то в больницу, а кому-то домой. И только не некуда.
–За что тебя, живую, мне щадить? – ехидничал Уходящий. Я плохо слышала машины и жизнь вокруг, зато прекрасно слышала в завываниях ветра голос Уходящего.
За что? за то, что меня презирают. За то, что я не виновата. Я не дала вам вернуться, я предала вас, оборвала ритуал, но поймите меня – я не хотела возвращаться такой. Я хотела жизни, а что получила?
–Наслаждайся, кто не даёт? – удивился Уходящий.
Кто не даёт? Ты! И я сама себе. И Филипп. И те люди. Хорошие, наверное, люди, но они все боятся меня, словно видят что-то, видят…
–Девушка, у вас кровь! – из сетей ветра ко мне прорвалась усталая, замученная женщина с добрыми глазами. И сколько сочувствия было в них! мне стало неловко, я инстинктивно коснулась лица. Так и есть – кровь идёт носом. Погань. А я и не знаю.
–Спасибо, – я приложила перчатку к носу.
–И шарф тоже, и на куртке…– Женщина сокрушенно качала головой, – может вам присесть?
–Не надо, – я слабо улыбнулась, – всё хорошо, спасибо, что сказали. Странно, что я не почувствовала.
–Может у вас давление или, хотите, я могу позвонить кому-нибудь? Мужу, родителям?
Она не отставала от меня со своей заботой. Я помотала головой:
–Не надо.
–Вам нужно домой, – сказала она, всё ещё не желая отступать.
Домой? Милая женщина, да если бы у меня был бы дом – я бы пошла домой! А так – я всё потеряла. И себя, похоже, тоже. Найду ли?
Да и нужно ли искать? Может быть мне не надо было возвращаться?
Позади меня оставалась добрая женщина, которая на мгновение заставила меня верить во что-то лучшее, вырвала меня из плена ледяного зимнего ветра, но впереди у меня не было защиты. Зато надо было продолжать идти, не мерзнуть же совсем.
Люди на меня поглядывали. Крови было много.
–Ты не умрешь, пока нет, – утешил Уходящий, – ты же мало жила? Мало. Сама хотела жить.
Вот именно – я хотела жить. Чтобы как прежде! как раньше! Кафедра, работа, друзья, Агнешка, а не холод, презрение и отвращение в глазах всех, кто со мной сталкивается, да неприкрытый ужас. Этого я не хочу. Я хочу тепла, я хочу жизни.
–Заслужила, – напомнил Уходящий.
Заслужила! Такова цена за предательство. Такова цена за то, что меня убили ради ритуала, а я не пожелала к нему присоединиться? Поганые у вас расценки, смерть!
–Не надейся, – оборвал Уходящий мои мысли, моё возмущение, – жизнь адо заслужить. Первый раз она даётся всем без исключения, и никто не смотрит на то, достоин человек этой самой жизни или нет. Зато второй раз, если побывал ты за порогом смерти – заслужи своё право! Ты, вон, живёшь…
–Не живу.
–Ну хорошо – не живёшь. Ты ешь, пьешь, идёшь, думаешь, бесишься, но что это? Софья Ружинская осталась ничтожной и слабой? Софью Ружинскую никто не встретил овациями? Возрождение Софьи Ружинской – это великая тайна?
Убивает не ветер, и даже не слабость. Убивают слова – жестокие слова. Правда, я уже мертва, поэтому даже если я сейчас упаду на асфальт, и буду захлебываться собственной, не желающей останавливаться кровью, я просто ничего не добьюсь!
Зато я знаю куда идти. Я иду домой. Моя квартира не моя – это я понимаю, у меня не было наследников, жили мы уединённо, значит, квартиру пока опечатали. Вскоре она перейдёт к государству и это будет правильно. Но пока это мой дом, верно?
Имею я право туда вернуться?
–Зачем? – поинтересовался Уходящий, – дома и стены помогают?
–Нет, – я улыбнулась, отнимая окровавленную перчатку от лица. Кажется, кровь больше не шла, ну что же – это уже кое-что, а то
