того, что с ним происходило. Ему лишь не стоило отвлекать взгляд от здания, рядом с которым строительные работы за прошедшую неделю все еще не сдвинулись с мертвой точки. Образам, казалось, не было конца, они входили и входили внутрь, будто желая забить голову Костяна битком. Но он чувствовал, что их количество совсем ничтожно. И эта ничтожная часть контролировала все его сознание, требуя от Костяна целиком сосредоточиться на ней, обратиться к их сути и изучить.
-Это похоже на память, - пытался понять он, вернувшись в машину, пробыв на улице минут пятнадцать, - Память этого места, а скорее всего, память всех тех кто когда-либо был здесь.
-Земля живое существо, - пожал плечами Максим, - Таких мест много. Но меня больше интересует почему мы с тобой можем видеть и слышать их воспоминания. И есть ли тому предел.
3. Условия
Про себя Костян уже знал ответы на эти вопросы. Знал и ничуть не пытался вникать или осмыслить. Вместо этого просто наслаждался открывшемся ему уровнем зрения. Ему и прежде приходилось видеть и слышать что-то, следовать за собственным воображением, достаточно богатым, благодаря, наверное, гуманитарному складу ума. Еще покойница бабка рассказывала, что читать Костян научился раньше чем ходить, а уж за свою жизнь он прочел книг целую библиотеку самых разных жанров. Его воображение прежде ни разу не доставило Костяну неудобств, скорее открыло новый мир, за которым он с удовольствием наблюдал. Мир без изменений, мир, который он хотел видеть, основанный на секретах мироздания, лишенных возможности быть раскрытыми. И в какой-то степени тот мир заменил реальный. И вот теперь было что-то новое. Как если бы Костян увидел разгадки своего воображения, о которых старался не думать. Теперь он видел другую жизнь, другое время, фрагменты которого проносились за окнами кабины во время его поездок по области. Не было больше ни полей, ни перелесков, ни посадок. Теперь были сплошные населенные пункты – от единичных строений до целых поселений и деревень, канувших в Лету. Машина будто то и дело ныряла из одного временного промежутка в другой, и в каждом Костян становился свидетелем каких-нибудь событий – грустных или же торжественных. Например, Костяну удалось наблюдать праздничный хоровод юношей и девушек в поле. Одетые в рубахи и сарафаны, с цветочными венками в волосах они были уж слишком похожи на призраков в какой-то момент доступными специально для зрения Костяна. Они никуда не ушли, не исчезли, они до сих пор оставались здесь, на своей земле, живя своей прежней жизнью, продолжая радоваться и водить хороводы в честь важных событий, а то и просто из чистого веселья. А вот там была ярмарка – яркая, бойкая, людная. Точно таким же призраком машина мчалась мимо торговых рядов, незримая для тех кого Костян сам воспринимал за чудеса. А вот и поле брани со множеством порубленных и пронзенных стрелами тел и еще живыми воинами в кольчугах, бившихся покуда оставались силы с чужеземцами в кожаных доспехах. Дорога прошла прямо по мертвым телам. Но больше всего было привычного быта – распаханных пашен, жатвы, возов, набитых собранным урожаем.
Пусть это были призраки, в чьи миры периодически нырял Костян с каждым пройденным километром, но они оказались настолько насыщенными, что он не удивлялся собственному стремлению выскочить из машины, чтобы вступить в контакт или принять участие в том или ином событии. Хоть и знал, что ничего не останется покинь он пределы кабины. Нет, наблюдать было просто захватывающе. Наблюдать и чувствовать свою принадлежность тем мирам, что сменяли друг друга на всем протяжении той или иной поездки. Он всегда чувствовал что-то такое, определение чему смог подобрать только когда увидел эту новую реальность. Это было основной и единственной причиной нового зрения. Как для самого Костяна так и для Максима чье прошлое начиналось в деревне. Костян же родился в городе, однако попав на село и проведя там полтора десятка лет, нутром он ощущал свое подлинное место вдали от непригодной для него бездушной городской машины, вдали от ее безмозглых роботов. Лишь в этих новых условиях его поездок по области Костян задавался вопросом как ему удавалось выдерживать этот каждодневный серый ад. Как удавалось выдерживать этот ад Максиму, на плечах которого была семья. Новый уровень зрения поддерживал их обоих, приходивших к мысли, но пока не решавшихся сбежать куда-нибудь в один из миров, мелькавших снаружи автомобиля. По крайней мере, Костян так думал, что чувствует это растущее напряжение внутри своего напарника водителя, о чем тот старался благоразумно не распространяться. Костяну было чуть проще – ни семьи, ни детей, ни обязательств. Даже жилье было съемным. А реальность снаружи с каждым новым рейсом становилась все насыщеннее и красочнее во всех смыслах. Миры притягивали все сильнее, предлагая избавление от серости, давно покинувшей городские пределы. Там, среди призраков, которые были призраками лишь пока Костян оставался в кабине, можно было найти неприступное укрытие, свое будущее, благодаря новому зрению. Он это чувствовал наиболее остро, инстинктивно, как если бы так и сделал когда-то. Но пока не решался, выжидал нужный момент, сигнал, должный послужить руководством к действию. Однажды, совсем скоро, миры за окном казенного «бычка» наберут максимум своих красок, и тогда уже Костян просто не сможет оставаться на одном месте, ведомый силой приобретенного зрения. Ни Костян, ни Максим, ни один из всех прочих, услышавших и узревших – никто не сможет остаться на одном месте.
конец
Глава 7. Не от мира сего (сказка)
Вопреки рассказам и предостережениям местных жителей королевский лес встретил Генриха лишь мертвым запустением. Генрих, впрочем, не убрал своего меча, однако по мощеной дорогим камнем дороге он шел уверенной походкой, не озираясь по сторонам в ожидании внезапного нападения хищного зверя. На собственную реакцию он никогда не жаловался. Настроение Генриха было бодрым, с того момента как он прошел через ворота, обозначавшие границу владений Ледяной Анны, он неустанно насвистывал незатейливый мотивчик. Много снега и легкий морозец, щипавший щеки и нос приводили Генриха в восторг, окрыляли; он давно соскучился по зиме со всей ее легкостью и белизной, и сейчас как ребенок радовался яркому золотому солнцу, разлившему нежные цвета и оттенки по этому молочно белому покрывалу. Довольная улыбка не сходила с лица Генриха ни на миг. Он позволил себе даже поиграть с мечом на ходу, вертел его в руках как заправский воин, хотя держал оружие впервые в жизни.
А между тем, хищники, о которых ему рассказывали перед этим походом, следовали за Генрихом целой стаей, выныривая из-под снега, прыгая откуда-то со спины, выпустив когти и обнажив клыки. Вот только вокруг него была бледная черная пелена, дымка, о которой Генрих, кстати, и не подозревал, но оберегавшая его от возможных ран и увечий. Он попросту не видел ничего из описанного горожанами, ни единого живого существа.
-Ты видишь то же, что вижу я, Элиза? – смогла лишь спросить Ледяная Анна, вместе с верной служанкой наблюдавшая за очередным посланцем, вошедшим в ее владения.
-Он ничего не видит, ваше Величество, - в сильном волнении и тревогой кивнула та, - Не видит и не боится.
-Посмотрим, как он поведет себя в замке, - успокоила Элизу королева, впрочем, она уже понимала, что этот гость станет для нее последним.
Генрих же добрался до входной двери часа через полтора – два после того как оказался в королевских владениях. Он так никого и не встретил за это время, кого следовало порубить в капусту. И толкнув массивную дверь парадного входа в замок королевы, заправил меч в ножны. Лед окружал его со всех сторон, множеством слоев покрыв пол, стены, потолок – все, что только было можно. Еще здесь было множество обледенелых статуй всех тех кто приходил сюда до Генриха, намеревавшихся покончить с Ледяной Анной, по чьей вине все королевство оказалось во власти вечной зимы. Но все это было недоступно для глаз Генриха, отметившего про себя шикарный интерьер и уют внутреннего убранства замка. Здесь все было так как в кино, хотя поклонником фэнтези Генрих никогда не являлся. А последние несколько лет телевизор вообще не смотрел. Так что первые его впечатления были совсем кратковременными: да, цивильно, по-королевски, ничего особенного.
Однако здесь его и встретила Элиза – пухлая женщина средних лет в бело-голубом фартуке прислуги. Естественно, что Генрих не видел ни сверкавшего на солнце через большие окна инея, покрывшего лицо Элизы ровным слоем и впитавшегося в кожу, ни ее обледенелых синих губ, ни холодного пара когда служанка заговорила с ним. Ни ее растерянного взгляда, пока она так близко рассматривала его пожухлое сморщенное лицо с бездонными черными трещинами, как если бы оно высохло и полопалось на вечно палящем солнце без капли влаги. То, что увидела Элиза Генрих не видел никогда сколько бы не смотрелся в зеркало. Он увядал как увядает яркий цветок, забытый дождем. Увядало его сердце, отчего лицо Генриха стало таким ужасным, увядала и его душа, оставляя после себя беспросветную тьму и пустоту в темневших глазах. Для Элизы подобная картина была в диковинку, и даже обледенелое лицо ее госпожи выглядело куда приятнее.
-Мое имя Генрих, - представился он с легким задором в голосе, - Я пришел по просьбе горожан: у них серьезные проблемы, и в них они винят Ледяную Анну, их правительницу.
-Так значит вы переговорщик? – строгим тоном задала вопрос ее Величество, вставшая на ступенях широкой лестницы на второй этаж.
Вопреки ожиданиям Генриха увидеть дородную бабищу средних лет с кислым выражением на квадратном лице с двумя или тремя подбородками Ледяная Анна оказалась вполне привлекательной женщиной за тридцать с хорошенькой фигурой и всеми возможностями встретить принца на белом коне. На ней было ослепительно белое платье (настолько ослепительно белое, что неприятно резало глаза Генриха) до самого пола, идеально подчеркивающее стройное тело. Генриха вполне бы устроили еще всякие блестки и украшения, характерные для женщины статуса королевы. Густые черные локоны ее, незримо для Генриха покрытые инеем, спадали по узким плечам на грудь и за спину, лишенные каких-либо заколок или шпилек. Лицо же сияло своей природной красотой без помощи килограммов макияжа, который однозначно испортил бы весь естественный цвет, запертый под прочными корками льда. Приятный взгляд больших светлых глаз, однако, обжигал, скользил по Генриху с намерением изучить каждую его клеточку. Королева однозначно увидела то же, что и Элиза, даже чуть больше. Взгляд Ледяной Анны на секунду замер на груди Генриха, во всех деталях рассматривая умиравший цветок его сердца, и едва колыхнувшийся в ее сторону, будто заметивший, что за ним наблюдают. Ее гость был примерно одного с ней возраста, но за все годы жизни Генриха цветок в его груди ни разу не получил ни одной капли живительного дождя. Это была воля самого Генриха, будто забывшего об уходе за своим сердцем, не знавшем светлых чувств. В то время как сама Ледяная Анна познала боль предательства, ставшей причиной этого льда
