от одной лишь мысли о Ледяной Анне и желание вновь увидеть ее во сне, заставившее его сердце несколько раз биться чаще. Даже музыка казалась ему насыщеннее и богаче в звуках.
-Ты очень мало отдыхаешь, и можно сказать, вообще не позволяешь себе роскошь отдыха, - сказала королева когда Генрих открыл глаза поутру и приходил в себя после неприятных серых сновидений где сырая зима была совсем непохожа на зиму.
Он обнаружил себя под бледно голубым одеялом (с недоступными его взору, но допустимыми в мыслях сосульками) полностью раздетым. И прежняя комната, предоставленная ему Элизой, теперь превратилась в просторное помещение какой-то избы посреди леса, сквозь наполовину замерзшие окна которого внутрь вливался мягкий солнечный свет.
-Где мы? – только спросил Генрих, чувствуя себя здесь как-то свободно, по-домашнему уютно, будто всю сознательную жизнь провел в этих стенах.
-Вдали от всех, - мягко улыбнулась королева, склонившись над ним и глаза ее засияли от удовольствия, - Только ты и я. Никого больше.
Она протянула к нему тонкие руки, желая, чтобы Генрих взялся за них. Непривыкший к флиртам Влад обязательно постеснялся бы сделать это, ожидая ее намерений вытащить его из-под одеяла пока он оставался нагишом. Но на Генриха руки Ледяной Анны произвели просто гипнотическое воздействие всей их плавностью и изящностью. Сжать их в своих руках было одно удовольствие, о котором Влад и понятия не имел, избегая возможностей начать отношения с девушкой. Генрих ощутил невесомость и воздушность в своих руках, но еще была еле заметная вибрация сердца Ледяной Анны, вошедшая в унисон с его собственным, будто в этот сладостный момент Генрих и королева были одним целым. В одно мгновенье он оказался вне пределов избы в окружении множества деревьев, кружа с Ледяной Анной над белоснежным покрывалом снега. Она сияла и сверкала на солнце, играя цветами и оттенками подобно какому-то кристаллу, не выпуская своих тонких нежных пальцев из хватки Генриха. На ней было все то же длинное белое платье, в котором он встретил королеву в самый первый раз, и сейчас оно казалось ее неотъемлемой частью, телом, внутри которого блистала вся суть Ледяной Анны.
-Тебе нравится? – с сиявшими от восторга глазами вопрошала она, глядя в глаза Генриха.
Вместо ответа он притянул ее к себе, повинуясь ее истинной красоте, открывшейся Генриху в этот момент, к такой какой она должна была быть в его воображении. А в этот момент растаял ее лед, обнажив нежность кожи и плавность черт юного девичьего лица. Королева почувствовала это и совсем не растерялась, наоборот, будто ждала когда наступит столь значимый для нее миг, именно с этой целью оставшись с Генрихом наедине. И когда настал, не могла сдержать своего восторга.
-Только не отпускай меня, - едва дыша сказала она и почувствовала как в объятьях Генриха ей легко и свободно, - Раскройся.
Сердце ее трепетало в восторге, Генрих ощущал его в своей груди, трепетавшее вместе с ней. И не было и не могло быть ничего важнее и великолепнее в целом мире. Она прижалась к нему всем телом, будто пытаясь войти в него, слиться с теплом тела Генриха. Смотрела прямо в его глаза, со всей своей искренностью и улыбкой, тянулась к нему, тянулась к цветку в его груди, набухавшему новой жизнью в ее руках, какими Ледяная Анна обняла Генриха.
В то же самое время Влад уже должен был проснуться в последний будний день перед короткими выходными, настроившись на пятничный рабочий аврал, и не мог покинуть столь приятный сон, перехвативший его дыхание. Королева держала цветок внутри Генриха обеими ладонями, и Генрих не хотел, чтобы она отпускала их.
-Тебе плохо там, - без труда определила она, чувствуя как цветок в его груди пришел в движение, - Там нет настоящей жизни, только холодное отражение. Мне это знакомо. Останься со мной, Вальдо, не уходи больше, мы нужны друг другу.
Не было больше вокруг ни деревьев ни снега: Генрих и королева поднялись в нескончаемую белую пелену или же она наглухо укрыла их обоих прочь от сторонних глаз и ушей. Не было вообще ничего кроме них двоих. И Генрих вдруг пришел к мысли, что знает ее лучше ее самой. Но это было уже неважно для него, оставаясь где-то во тьме глубины его мыслей. На первом же месте была Ледяная Анна, уже не Ледяная, просто Анна – имя, выхваченное из бесконечности имен, хранившихся в памяти Влада.
-Обещаю, что не уйду, - против его воли сказал Генрих, не в силах отвести взгляда от ясных очаровательных глаз королевы.
Он не мог сказать по-другому, Анна была внутри него, Анна подчинила его всего. И это не было наказанием Владу за его стены, место в которых было лишь музыке и воображению. Наоборот, в сиявших глазах Анны было больше жизни и тепла чем он мо ожидать от темной холодной бездны, в которую провалилось сознание Влада, не желавшего возвращаться в реальный мир где не было ничего кроме приятных мелодий, очарование которых бледнело и сходило на нет перед очарованием Анны. А после обещания Генриха она стала еще прекраснее, обретя долгожданную радость быть любимой им. Именно эта ее радость и была той бездной, поглотившей Влада во сне, откуда уже не было возможности вырваться. Ни возможности, ни желания.
конец
Глава 8. Она.
Поднимаюсь на пригорок. Иду с трудом: из шага в шаг ноги утопают в рыхлом снегу. Пожалуй, только ветер в лицо может сравниться с тем же безумным раздражением, почти психозом, что мог бы одолевать мной в другой раз, и я проклинал бы себя за то, что позволил себе свою слабость. Но я ЗНАЮ, что другого раза не будет – время, место, обстоятельство совпали именно сейчас, и это на каком-то другом уровне. Я не пытаюсь объяснить его, у меня нет ни времени ни желания. Да и вообще все, что я хочу – подняться наверх пока есть шанс. И пусть снег единственное, что тормозит каждый мой шаг, все же я не могу не поддаться восхищению его чудесному свойству сверкать на ярком солнце и безоблачном небе. Никакое другое время года не может сотворить то же самое со мной, заставить меня, далекого от романтики, ощутить трепетные нежные чувства, заставить меня обратить на него внимание. Даже уличный мороз, кажущийся чем-то невозможным пока находишься внутри кабины «Газельки» с отремонтированной Витькой Барсуком печкой, в городской тесноте не имеет тех преимуществ, что раскрываются на трассе в чистом поле. Для меня холод является чем-то большим нежели просто неотъемлемый атрибут зимнего сезона. Не могу без холода, это как бы часть меня, я как бы выворачиваюсь наизнанку, сливаясь с зимним холодом. Дышу им, вдыхаю его каждой своей клеткой. Холод подобен недвижимому монолиту, от неизмеримо огромного величия которого захватывает дух и кружит голову. Только зимой мне давно увидеть этого бесконечного гиганта и ощутить его твердую хватку, ощутить себя его частью. Лишь ветер способен разрушить это единство, отделить меня от этой силы, умалить, унизить. Обычно ветер всегда встречает меня в лицо, замедляет, преграждает, делая мой путь проблематичным на пустом месте. Но сейчас нет ветра, только снег, много снега. Люблю когда много снега. Зима должна быть зимой – морозной и снежной, величественной и белой. Чистой и открытой, обновляющей, открывающей и обнажающей меня таким какой я есть.
Трасса проходит через холмы и поля, сменяющиеся мелкими поселками в десяток домов. Против моей воли (хотя нет) перед глазами замелькали обрывки из моего детства, смешанные с другими, из какой-то иной жизни, образами. Как будто Витька гнал машину через некий фильтр, разделивший меня надвое. И в какой-то момент мне просто захотелось выскочить из «Газели», чтобы оказаться посреди этого белоснежного сверкающего на ярком утреннем солнце холодного царства и вкусить его воздух. А еще именно в этот момент и случилась поломка. Но в тот момент я уже знал куда мне надо идти, спешить пока мой напарник водитель будет занят устранением неполадок. Как если бы я уже видел это раньше с точностью до времени, места, обстоятельства. И тогда я должен знать, что должно находиться там куда я спешу подняться. Но в тот момент я не знаю.
Протоптанная и утрамбованная тропа начинается прямо из ниоткуда. Словно кто-то материализовался из воздуха или уже спустился с неба, чтобы направиться к одинокой и бревенчатой деревенской избе с большой снежной шапкой на крыше. Я не удивлен, но растроган. Самые яркие и положительные чувства и эмоции всегда касались периодов, проведенных мной вдали от города, и в детстве и последних лет моей жизни в деревне. Тишина, уединение, маленькие домики, свежий воздух, особенно зимний – это кажется мне родным. Всегда любил простор, чувствовал себя сдавленным в скоплении людей, машин, зданий все время, проведенное вдали от деревни. Все это никуда не делось и сейчас, а потому, стоя у тропы, я ощущаю как в меня вливается сила, которой мне так не хватает. В эту поездку с Витькой я навязался сам, только ради того, чтобы оказаться здесь и сейчас. И теперь я прохожу через незримый и почти неощутимый (ощутимый далеко не каждым на моем месте) барьер, за которым эта сила пронизывает насквозь. Ступив на тропу к избе, отделяюсь, оставляю свое физическое тело с довольной улыбкой на лице и в восторге прищуренными от сияния снега глазами. Ни изба ни тропа не доступны его взору. Никогда оно мне не нравилось. А в последнее время я понял насколько сильно я его ненавидел. За его физиологию, за его привязанность к миру, частью которого оно являлось, за его слабости. Оно никогда не было моим. Несмотря на привычку быть внутри него, я так и не смог смириться с тем, что ему подчинен. И эта тропа, и изба впереди – это мой шанс, и я не должен упустить его.
Время остановилось в этот момент, зимний холод, кажется, проник во все сущее, заставил застыть. И только внутри избы, и я знаю об этом, все остается по-прежнему. Ели окружают ее, укрытые снежным одеялом на ветвях. Совсем как в деревне, откуда я перебрался в город. Запах хвои зимой был силен как никогда. Не знаю, вдыхал ли кто-либо его еще кроме меня; этот запах я ощущал острее любого другого, и это было моей тайной, которой я стеснялся делиться с кем бы то ни было. И в то время как снег скрипит под ногами, а мороз крепчает с каждым моим шагом по направлению к избе, еловый запах становится все сильнее, заменяя собой зимнюю свежесть. Я не оборачиваюсь назад, отдаляясь от застывшего вместе со временем моего тела; мне нечего опасаться, наоборот, мне определенно рады здесь, пусть я не знаю, кто или что ожидает меня в бревенчатых стенах. Мороз подгоняет, заставляет ускорить шаг. Сейчас он нечто другое, отличное от моего с ним родства. Будто сейчас это мой враг, жаждущий моего бегства. Это из-за него у меня нет терпения постучаться в покрытую инеем входную дверь избы, ни мгновения ни медля я хватаюсь за массивную деревянную ручку и толкаю дверь от себя.
Я уже был здесь раньше. Не помню когда и при каких обстоятельствах, но память меня не обманывает. Не обманывает даже в чувствах, нахлынувших на меня. Внутри избы минимум мебели (ненавижу богатый интерьер), ничего лишнего, все на своем месте. Как если бы я сам все расставил, хотя, чего таить, терпеть не могу наводить в доме порядок. Конечно, это не значит, что на съемной квартире у меня царил
