Гадкие утята. Побег из страны Ос. 20+

будто вот-вот придет и сядет папа или мама.

Сделали коллаж. В те годы фотографировались только в салонах, а фотоаппараты появились позже. Папа обещал ей подарить на 14-летие. Почему-то именно в это время, а не на юбилей.

Не успел. Поэтому их единственное за эти годы совместную фотографию, где их сняли на Первомае, вроде было так недавно, поставили в рамку. На стол.

Никто не знал, с чего начать. Поэтому начало было молчаливым.

Потом бабушка из деревни встала:

— Доченька! Я ведь привезла тебе книгу.

Конечно, стол был богатым, ведь бабуля из далека-далёка привезла гусей, кур, яйца, хлебушки на хмелю, гостинцы, чак-чак к чаю, мёд, и это она одна тащила на двух больших чемоданах, которые помог довезди аж до самого ЖДВ ее младший сын, который жил в той же деревне. Зимой в поездах были холодильники в коридоре, туда она и поместила пакеты с едой. Здесь ее встретили все, поэтому еды было много. Гусей вялили, мясо ели и пили вкуснейший бульон из деревенских кур.

Городская же бабушка баловала внучку обалденными печеньями, которые не уступали деревенским по вкусу. Ведь она тоже когда-то родилась и пожила в деревне, пока замуж не вышла. И всю войну одна воспитывала пятилетнего сына, и тетушку, которая была старше него на три года.

У тетушки сын и дочь уехали далеко. Сын при жизни был только четыре раза, и три из них — по пути, приезжал в район по делам, забегал переночевать. Не зря говорят, что сын — он чужой. Женится и уже принадлежит другой семье. А он жил очень далеко.

Дочка еще дальше. Та вообще за всю жизнь, пока жива была тетушка, приезжала два раза в десять и двадцать лет. Жила за границей РФ, ныне СНГ.

Тогда приехать потому и не смогли. Да и вообще, они были намного старше нее. Когда она пошла в первый класс, они уже один учился в столичном вузе, а сестра уже была замужем давно, и растила двоих сыновей.

Лида сначала мечтала о встрече с ними. Но, после того, как старшие приезжали и не имели дела с ней, они бежали к своим друзьям детства, гуляли до поздна, в гости не приходили. Словом, есть родня и будто ее и нет вообще. Такое тоже бывает. В наши дни — еще больше.

Городская бабушка подарила ей платье, о котором так мечтала Лида. Она сказала папе о своей мечте. А папа показал его матери, когда она спросила, что будете дарить, чтобы у нее был другой подарок.

— Бабуль! Я про это платье мечтала давно! Папе показала. Ты будто бы за него купила. Спасииибо!

Она и вторую бабушку от души обняла крепко-крепко, как умеет:

— Не задуши! — Улыбаясь, сказала она так же, как и первая.

Постепенно эмоции привели к воспоминаниям, потом о будущем.

— Объявления даже из ближайших городов нет, разве что Магнитка. Я тогда, как и всегда, буду забирать ее на все лето.

— Да, пусть у нас. Она уже привыкла — родной город, подруги, родня. Школа. А в деревне ей придется на башкирском говорить. Хотя, она устной речью отлично владеет, тебе письма пишет, а там она догонит. Да, кызым?

(«Кызым» = «дочка», бабушки тоже говорят, выходит, и как «внучка»)

Эээх, если бы она была волшебницей, она бы сделала так, чтобы любимая бабушкина деревня была на окраине ее города. Мечтать она умела всегда! Не зря, сочинения она обожала писать, ее произведения были конкурсными в городе и в республике, первые места! Пророчили стать писателем!

Вот едет она после школы к бабушке, на обед, вечером домой, к городской бабушке, на ужин. На выходные, как в деревне — за город, в бане париться, во дворе играть, полоть и сажать картошку, словом, как в деревне жила наравне с другими детьми, так и здесь бы жила. Когда она об этом сказала и за столом, то почему-то бабушки дружно пустили слезы, даже Томочка, которая следила за косметикой на красивых глазах с и без того большими, как у коровы, ресницами, тушь растеклась.

Потом вдруг все замолчали.

Каждый думал о своем.

Каждый вспоминал свои годы, истории, ситуации.

Потом уже, позже, они много рассказали ей, она много раз просила еще и еще раз рассказать им одно и тоже. Интересные сюжеты их жизни были не хуже книжных историй!

Но после Нового года жизнь стала меняться. Одноклассники стали ее жалеть и потому сторониться. Она не любила, чтобы ее жалели, да еще и глядели как на сиротку. У нее ведь бабушки и тетушка есть! И любящий дядя в деревне!

Учителя пытались завышать иногда, но она вспомнила, каково ей было, когда она незаслуженно получала из-за страха заниженные отметки от «Кузьминичны» и с ее нелегкой руки и в начале средней школе (оказывается, учителя, передавая детей в другие классы чужим учителям, говорят и недостатки, и проблемные места — слабые места рядовых учеников).

Она знала, что несправедливо завышать из жалости, при этом видела негодование… отличников! Все остальние низшие ранги в классе понимали и на их лице не было злости.

Лида же не знала, как сказать, скромность мешала несостоявшейся лидерше, перевоспитанной мамой неправильно, это мешало ей жить, она не спала ночами, не зная, как сказать учителю, чтобы не разгневать его еще больше. Как жить в коллективе класса, который стал ее игнорировать, как и некогда двоечников. Она стала в один ряд с изгоями.

Слезы, обиды, негодование, разочарования, несправедливость, нечестность, очень много мешало ей жить спокойно и полноправно после смерти родителей

Мало того, что она не могла говорить, так тут еще и на доске приходится писать, теряешься, она всегда, с первого класса, боялась выходить к доске. Непубличный человечек не мог выносить взглядов одноклассников, стеснялась ужасно, и из-за этой робости она «съехала» в средних классах с первых же месяцев до уровня «хорошистка» — это когда «четверки» и «пятерки». А тут еще немая, сказать не может, писать — руки уже болят, ведь иногда приходится письменно отвечать вместо устного, когда учитель вызывает других, ей дают задания написать ответ письменно. Этот экзамен она выдерживала с трудом. Ведь остаются еще уроки. О какой каллиграфии можно говорить, если у нее руки уже от усталости порой трясутся, как у бабушек-старушек.

Однажды она написала учительнице, которая не переваривала ее маму за красоту, ведь ее папа был одним из видных и успешных в городе! Как же было тяжело ее матери выдерживать ревностные и завистливые взгляды парикмахерш, воспитателей и учителей, продавцов, библиотекарей, даже некоторых гламурных соседок.

«Прошу вас! Вы завысили мне оценку… Я ведь знаю, что»… Как же не понравилось самовлюбленной фарфоровой учительницей в вечно одинаковой стриженной прическе и вечно отутюженными нарядами — такие есть в школах. Если ты помятый, не утюженный до стрелок на брюках, юбках даже рукавах. Да, да! Раньше гладили и рукава — стрелочки в начале неделе были четкими от мыла, а потом уже — ну кто же каждый день утюжит школьную форму?.Ты уже всёёё, неряха, «неопряха», грязнуля. А вот почему-то Лиде делали замечание, чтобы огорчить маму:

— У тебя мама вон какая, а ты гладить ленишься!

Кому хочется в школьные годы гладить вообще?

Мама ее научила гладить, она все умеет и знает, даже папины рубашки знает откуда начинать сначала, и как дальше. И брюки папины. И все с мылом. У ее мамы многие люди учились и дизайну дома. Придут в гости, увидят, к себе позовут — копии у них.

Ну, почему отличницам не делают замечания. Ну да, как же! Им же мамаши — горлопанки Родительского Комитета класса и школы, стараются быть идеальными. Не дай бог Наташка упадет и придет с порванной колготкой?!

Обычно люди, имеющие что-то или умеющие что-то больше других, способны оценивать других по одежке, прически, по макияжу, словом, по денежному состоянию и блатству.

И тут, самая вредная биологичка, которая ненавидела всех, кто не отличники у нее, встала и, возмущенно качая головой, рыкнула:

— Это ты мне записки пишешь? Может, мне еще прочитать их, раз не умеешь говорить? Из себя жалостливую строишь? Думаешь, раз немая, то можно не писать? Все пишут, не только у тебя устают руки. Я вот домашние ваши проверяю, и другие классы. Тебе лень ответы писать???

Обижать стала и географичка, копия биологички, к ним присоединилась такая же «утюжка» химичка. Просто они постоянно заглядывали в кабинет друг к другу, показывали пальцем или кивали в ее сторону, и все негодовали.

Хуже стало в классном коллективе.

— Ты учителям записочки пишешь? Просишь об оценках, поди, выпрашиваешь. Вот, вчера ты ошибку сделала, а тебе не заметили.

Если бы она говорила, то постояла бы за себя так: «Мне приходится писать, п. ч. говорить не могу. Писать для меня — еще те мУки, вам не понять! А ошибку я САМА исправила, но даже и здесь мне «пятерку» не поставили, ссылаясь на «невнимательная», а баллом ниже. Не справедливо!»

Писать это долго, нужно достать черновик, написать, ответить — это время, кто будет ждать-то?!

Даже Света стала сторониться, ведь уже родителей нет, к которым бегали их мамаши да папаши, выпрашивали, просили. Отказывали им честные родители. Воровать не умели, и другим не давали. Кто таких любит? Только женщины из второй категории, которые не мамы, а те, кто любит гулять.

К концу года она стала похожа на вянущий цветочек. А ведь когда-то она была щебетушкой, ее обожали все, она даже не могла предположить, что ей завидовала даже Света, одноклассницы, учителя. Будто бы смерть ее родителей облегчил их «страдания».

Как же! В школе на конкурсах, диктантах и контрольных, на диспутах — палочка-выручалочка — верили учителям те, кто приходил к ним учиться, на открытые уроки и собрания. А Лида наивно в очередной раз верила, раз, хвалят, улыбаются, значит, любят, зря я на них обижаюсь.

Прошел открытый урок, закрылись за гостями-учителями двери, и снова. Нет ее в классе. Только для успеваемости иногда спросят ее. Зачем ей давать задания, она опять будет капризничать, писать, видите ль, ей трудно.

Ну, разве она будет писать таблички на себе, как писали фашисты пленным «Он партизан!» и вешали на видных местах, «Я — немая! У меня болят руки после аварии!» Кому это надо?!

Бабушкам она не жаловалась, боялась, что они пойдут в школу, и уж они точно разберутся, ведь она у них единственное, что осталось от младшеньких!

Может, поэтому, она не умела плакать. Плач у нее не выходил еще с первого класса. Плакала она только ДО похорон, и то, в подушку, никто не видит и не знает. А на похоронах она уже плакать не в состоянии, выплакала уже ночью. А сердобольные соседки убеждают ее выплакаться. В первое время она силилась, да не выходило. Потом перестала. И даже тут на нее некоторые смотрели косо.

Когда-то любимейший город детства стал ей чужим. Она мечтала уехать отсюда и уже навсегда!

«Жалко бабушку и тетушку. Они будут плакать и скучать. Но я же буду приезжать раз в год на всё лето!» Лида понимала, что на всё лето приехать не получится. Бабуля работает, тетушка тоже. Одной ей делать нечего будет. Дома сидеть — скучно, телевизор скуп на детские передачи, и то, только «Спокойной ночи, малыши!» и «В гостях у сказки» по субботам. Словом, не больше двух недель.

Как обидно, когда любимые люди живут далеко друг от друга!

Бабушка не хочет переезжать из деревни, она там привыкла. Да и не может она представить себе, чтобы бабулечка жила в городе. Не такая она.

А городскую не представляет в деревне. За свою долгую жизнь бабушка стала