баню. Меня ждет товарищ.
– В баню?! Ты с ума сошел! Я тебя никуда не пущу!
– Если не пустишь, выпрыгну из машины. На ходу. Буду хромым на обе ноги... – сын засмеялся.
Паркет заскрипел. Отец ходил по кабинету взад-вперед.
– Иди,– вздохнул он. – Дай-то Бог...
Я пробежал на цыпочках к входной двери, надел сапоги. Хромой Батор вышел в коридор, натянул рваный свитер.
– Ох, ох! Уже поехал, родненький! – захлопотала бабушка. – А пирог-то, пирог! Дорога дальняя...
– Я в баню, дай мыло.
– Ох, ох! В каку еще баню? С утра в ванной мылился! – вывернула из платка головку.
– Это не важно, бабушка.
Мы вышли во двор. Шофер «Волги» упал на руль – отсыпался за ночь. Увидев нас, староста Кургузов заволновался в окне, расплющил нос о стекло.
– Где ты был? Мы тебя везде искали! – с удовольствием гаркнул я во все горло.
– Товарищ заболел... Боялся один остаться... Чудной... – уклончиво бормотнул команданте.
Догадываюсь, что «товарищ» женского рода... Про чердачный разговор, ясное дело, молчок. Не сговариваясь, мы поглядели вверх... Я вздрогнул.
В окне Дома Специалистов застыла маска – неживое, белое лицо. Не мигая, Рада смотрела в небо...
– Мамаюкэру, Мамаюкэру, Мамаюкэру, Мамаю!.. – знакомый шкет голосит на весь двор. Сзади плетется на кривых ногах «такса», преданно заглядывает хозяину в рот.
Я спешно докладываю команданте о пользе карбидных гранат, «языке»,
а также о том, что Зауда готова применить в драке обрез, заряженный дробью.
Команданте молчит, поглаживает подбородок.
Я снова и снова говорю, исходя из последних данных о противнике. На дне портфеля, как у опытного подпольщика, ждет своего часа пистолет-самопал. Страх вытравляют еще большим страхом. Я вдруг обнаруживаю, что не боюсь драки, а жду ее со спокойствием гладиатора.
Карбид можно добыть возле бомбоубежища. Там идет ремонт. Услышав про бомбоубежище, команданте проводит по лицу рукой, будто хочет проснуться.
Во дворе – язык на плечо! – появился связной. С колокольни засекли на том берегу дымок и хлопок в кустах. Зауда сделала пробный выстрел. На мосту уже дважды возникали разведгруппы противника...
Команданте молчит.
Я увожу связного в сторонку и приказываю делать карбидные гранаты. Связной, заложив в рот пальцы, оглушительно свистит... Дребезжат стекла барака. Староста Кургузов приник лысиной к подоконнику – залег, как при артобстреле.
– А меня возьмете? – выныривает из-под руки сопливый шкет со своей «таксой». Собака виляет хвостом.
– Отстань,– говорю на ходу.
Мой Боливар спешит в баню на всех парах. В бой надо идти, смыв грязь, женские духи и сомнения. Я нетерпеливо оглянулся. Команданте сильно отстал. Он некрасиво западал на бок и с трудом подтягивал ногу, ту, что короче. Впервые я увидел, что Хромой Батор по-настоящему хромой.
15 час. 00 мин. «Мы будем жить при коммунизме!»
Образцово-показательная общественная горбаня № 1 – местная досто-примечательность и точка паломничества. Над двухэтажным зданием, с темными подтеками и окнами-бойницами, гордо реет алый стяг – в праздники и будни. По числу помывок на душу населения горбаня № 1 далеко опередила горбаню № 2, а по количеству посещений – драмтеатр, краеведческий музей, библиотеку, общепит, сапожную мастерскую, парикмахерские и станцию юных техников. Здесь работает коллектив коммунистического труда. Здесь добились экономии горячей воды и расширения прейскуранта. Здесь не дают пиво на вынос. Здесь воспрещен вход в женское отделение мальчикам старше шести лет.
Едва в упорной схватке одолеешь тяжеленную, на висячей гире, дверь, – на тебя выливается ушат сведений и предостережений. Вымпелы, плакаты, стенды, таблички...
Хромой Батор с непривычки вертел головой, шевелил губами. «Штраф три рэ»,– разобрал он одинокую надпись на стене, вымазанной свинцовой краской.
– За что три рэ?
Отвечать на глупые вопросы было некогда. Со всех сторон напирали, толкались локтями, словно все эти дяди и тети решили поиграть в знакомую по детским годам игру под названием «жми масло». После суматошного барахтанья в людском море меня щепкой вынесло к окошечку кассы.
– Веников нет!!! – завопила в мегафон кассирша. Уши заложило.
Людская волна схлынула. Счастливые обладатели веников ринулись вверх по лестнице. Пришлось покупать мокрый веник у свежевымытого розовощекого типа за полцены.
В предбаннике – черным-черно, но без толкотни. «Еще один!» – гнусавит за шторкой банщик в видавшем виды халате. «Еще одного» расталкивают соседи, и он, оборвав легкий сон, не веря себе, занимает тесную кабинку. Очередь парилась в верхней одежде, покашливая и всхрапывая.
15.00... С такими темпами нам не поспеть к бою.
Команданте уставился на гигантский, до потолка, стенд с трехметровым красавцем в комбинезоне и с молотом в руках.
«Моральный кодекс строителя коммунизма» утверждал, что человек человеку – друг, товарищ и брат. Строитель коммунизма обязан быть примером, хорошим семьянином, нетерпимым к проявлениям хулиганства, национализма и прочего, не пить и хорошо работать... Красавец со стенда безмятежно улыбался, здоровый румянец говорил о том, что он только что смыл все свои грехи в мужском отделении образцово-показательной общественной горбани № 1.
Хромой Батор напряженно шевелил губами...
Меня больше интересовало другое. Наискосок игриво хлопала дверка, колыхалась занавеска и на мгновение сверкала голая пятка. Сердце бухало в горле: вход в женское отделение мальчикам старше шести лет был категорически воспрещен. Я приравнен к мужчинам, но в строители коммунизма, однако, не гожусь...
Вдруг женщины загомонили. Расталкивая очередь березовым веником, к двери с криком: «Ударник комтруда!» прорвалась тетя Зина и сгинула за занавеской... Я оглянулся кругом и не заметил Семена Самуиловича, мужественно сбежавшего в дамскую парикмахерскую.
– Мы будем жить при коммунизме... – ахнул Хромой Батор.
А то как же! И песня такая есть. В праздники по радио передают. Я насвистел мотив. Дяденька у двери проснулся и погрозил пальцем.
Хромой Батор продолжал изучать программу строительства коммунизма. Я мог отбарабанить ее с закрытыми глазами. Мне даже снилась магическая цифра – «1980». Цифра эта переливалась всеми цветами и была облеплена не то повидлом, не то сахаром...
Мы с команданте переглянулись: одна и та же мысль посетила наши грешные головы. На вершину коммунизма мы взберемся в тридцать лет, по сути, стариками. Если к тому времени у нас не выпадут зубы, то будем бесплатно жрать конфеты. Тридцать?.. Лучше поздно, чем никогда.
16 час. 00 мин. Участковый проявляет участие, а команданте шутит
– Пацаны, куда спешим? – окликнул нас, таких чистеньких, Батиста. Лицо его от долгого пребывания в парилке побагровело, белки глаз окровянились. Он распахнул пальто: «Уф-ф!» По усам и вискам струился пот.
Я насторожился, убрал портфель за спину – пистолет был замотан в грязное белье.
– Уф, хорошо! – воскликнул участковый.
Мы согласились. По телу разлилась истома, воздушные пузырьки заполнили каждую клеточку – впору полететь. Не пускала лишь коварная улыбка Батисты.
– Гуляем, пацаны! Воскресенье! Айда, я угощаю...
И, как мы ни упирались, завел нас в буфет при горбане № 1.
Буфет тоже был образцово-показательным. Красный вымпел гордо плыл в табачном дыму над бочками пива и мокрыми головами помытых граждан. «Не курить!», «Да здравствует 45-я годовщина Великого Октября!» – аршинные буквы осеняли чепец с брошью. Буфетчица – размалеванная и сдобная – жевала серу, не глядя, наполняла кружки пенистым напитком, одним глазком оценивала сдачу, лениво переругивалась с выпившим клиентом, хихикала в ответ на шутки другого, помоложе, и гляделась в зеркальце.
«Штраф три рэ!» – зачитал ближайшую вывеску Хромой Батор и повеселел. Голос его потонул в перезвоне стаканов и кружек – мужики с жаром обсуждали качество пара в парилке. Столики были заляпаны пивом и рыбной чешуей.
Батиста растолкал громкоголосых любителей пива. Его узнавали и давали дорогу. Буфетчица заулыбалась, поправила чепец и брошку.
Столик насухо вытерла невесть откуда взявшаяся пьяненькая старушка.
Себе участковый взял пару кружек пива, нам – по стакану крем-соды и по пирожному в виде корзинки. Мы с команданте ошарашенно переглянулись: участковый милиционер угощает пирожным! Определенно в этом мире что-то случилось – Уда пошла вспять?
– Не робей, пацаны,– Батиста одним глотком осушил кружку и вытер усы.
Нет, здесь дело нечисто! Уж больно ласково поет наш старинный враг...
Я пнул под столиком ногу команданте. Хромой Батор, не поморщившись, ответил тем же. На дворовом языке это означало, что в случае чего крайний должен сдаться в руки милиции, а другой бежать с ценным грузом – я обхватил портфель с пистолетом покрепче.
– Товарищ участковый! – шумели с другого столика. – Просим уважить!
– В другой раз, мужики,– отшутился Батиста и сдвинул лохматые брови. – Пацаны, у меня к вам агромадная просьба...
Команданте заранее побледнел – от возмущения. Ясно: сейчас будет вербовать в провокаторы-шпики. Не на тех напал! Мы одновременно отодвинули пирожные-корзинки.
– Вы чего, пацаны? Брезгаете... – огорчился Батиста. Усы повисли. – Ну, скажите, чего я вам такого сделал? За уши драл, извиняйте... Служба! Вы ж тоже не ангелочки...
– Товарищ-щ старш-шина, товарищ-щ старш-шина,– роняя на пол хлопья пены, к столику протиснулся распаренный дядька. – Что ж в-вы в-в одиночестве...
Нас он явно за людей не считал.
– Не видите, гражданин, я говорю тута с человеками, – с железной ноткой ответствовал товарищ старшина.
Дядька исчез. Батиста помолчал, хлебнул пива.
– Сын у меня. Вот, как вы, и росту похожего... На улице пропадает... А в обед пришел в слезах: зачем, грит, батька, тебя Батистою кличут? Шпана вконец задразнила... И впрямь, нехорошая прозвища. Дюже нехорошая. Вроде как и не советская... Время-то какое! Нельзя, пацаны, мне Батистою быть. Что в мире-то деется! Сын ажна в баню со мной не пошел... Он-то за что страдает, пацаны? С такой прозвищой и подыхать тошно!
И этот помирать собрался! Команданте был белее пивной пены. У столика вновь возникла старушка, пьяней прежнего.
– Э, начальник, это тебе с того столика,– прошамкала посудомойка и выставила перед ним две кружки пива. За соседним столиком засмеялись.
– Товарищ старшина, разрешите обратиться,– сказал Хромой Батор. – Зачем колокол без колокольни? Непорядок на вашем участке получается...
Участковый поперхнулся пивом. Старушка постучала начальство по
спине.
– А я помню его, колокол-то... – она вытерла тряпкой пролитое пиво. – Как зазвонит вот эдак: бэ-эм-с, бэ-эм-с! – Посудомойка отозвалась неожиданным басом. – Так душа-то и взыграет! И так хорошо-то, и так-то жить хочется... Господи!..
Старушка заплакала и припала к кружке. Батиста отобрал ее у пьяненькой посудомойки.
– Не верите вы мне, пацаны,– насупился он. Лохматые брови шевелились... – А ить я воевал. Видали шрамы в парилке? Ну, сами посудите, какой я Батиста? Семья у меня, дети... Работа вредная... Ну хочь как кличьте, хочь по-собачьи, но от Батисты этого избавьте... Прошу!
– Хорошо, товарищ участковый, я постараюсь,– тряхнул чубом команданте.
Эх, видели б пацаны, как плакался нам в телогрейки участковый милиционер! Мы с чувством собственного
