любви к мысли, а о половой любви в мысли или, того хуже (хуже для мысли), в теле. Почему же хуже? Потому что для мысли не хватило бы силы - силы подумать после возбуждения при расслаблении. Кстати, такого рода медитация в качестве возбуждения для торможения мысли есть мастурбация в мысли, ментальный онанизм. Именно он практикует так называемыми "восточными мудрецами". Правда, они, в отличие от непросвещенной публики, не растрачивают мысль, а накапливают ее, выводя из актуального, оперативного обмена умов, и складируют в хранилище, сокровищнице сознания, все выше поднимая его потолок (сверхсознательное) и углубляясь в подпол (бессознательное).
Расширение пространства мысли в настоящем за счет прошлого и будущего возможно не при последовательном (продольном) сечении мысли, прорубании просеки мысли через дебри, заросли недомыслия и не при перпендикулярном (поперечном) врубании в нее, но при параллельном (синхронном) рассечении. Для чего нужно это расширение, а не усечение сознания? Для перехода ума в более развитое состояние уже не мысли, но идеи, которая вечно существует. Это суть другой идеи - идеи вечно настоящей мысли в идее или по идее.
И, наконец, третья идея - это идея того, что мыслители в нынешних условиях существования есть не просто редкое, не частое явление в обществе, но явление исключительное, прямо-таки чудесное, сверхъестественное, вроде явления духа или инопланетянина, как разумного существа. Речь не идет о мифических существах, вроде рептилоида или крокодила.
Речь идет о разумном существе в образе человека. Трудно встретить его в обществе, которое теперь работает на принципе не аффективной, традиционной или ценностной имитации, но прагматической симуляции, с которой можно управиться с помощью цифрового кода. Только то из жизни сознания, что может быть закодировано и соответствующим образом раскодировано с помощью машинного шифра, получает информационное подкрепление, все прочее, включая глубокую (философскую) мысль и высокую (ценную) думу или сверхценную идею, цензурируется ввиду своей идеальности, которую невозможно конвертировать в материальность. Любая материализация идеального, его имманентизация приводит не к реализации идеального, но к идеализации материального, к исчезновению самого материального и подмене его иллюзорным образом, заключенным в материал. В результате такой материализации объективная реальность превращается в лучшем случае в субъективный образ. Душа, сознание человека служит отражением того, что является.
В данном случае мы имеем дело не с самим реальным, а с его представлением в себе. Насколько этот субъективный образ соответствует реальности? Само отражение двулично, двусмысленно, амбивалентно. Оно не только материально, но и душевно в человеке, ведь материализацией своих проектов занят именно человек, а человек является душевным существом, он одушевляет то, что делает, используя материю в качестве подручного, наличного материала. Так в мире благодаря человеку появляется искусственное. Ныне это искусственное представляет превращенным образом не только сущее в качестве вещи и его действие, энергию, как имитацию, но и его проекцию в своем сознании, субъективную представленность в виде представления, как симуляцию его объективности вовне сознания. Есть нечто, вроде природы, но это уже не природа, натура мира и не натура человека, как его вторая природа или культура, а мир техники, как отражение не природы в сознании, а сознания в природе.
Это отражение отражения, тень тени реальности, виртуальный мир иллюзии. Такая иллюзия есть иллюзия не только реальности, но и иллюзия идеала, идиллия, техническая утопия. Вот почему в мире техники нет места мысли, но в нем уместна информация, как не столько материал для мысли, сколько вывод из мысли самой мысли, ее редукция к числу. Не подумаем, а посчитаем. Вот такой расчет мысли. Мыслящему нет места в мире чисел. Его мысль активируется, если он имеет дело не с числом, а с идеей числа, не с числовым значением, а со смыслом.
В начале истории человек имел дело с мифом в ритуале, как магическом действии. Мир действовал на человека в массе, в коллективе магическим образом. Этот образ имеет символический характер; он связывал его непосредственным, чувственным образом и поэтому человек переживал себя, как мир, отождествлял себя с миром, представлял, что это не он чувствует, думает и действует, но сам мир.
Потом человек выделяет себя из мира, противопоставляет мир себе. Но на самом деле это мир противопоставил себя человеку. Символом такого противопоставления стала религия, которая сменила магию и миф в качестве общественной формы существования его сознания. Мир удалился от человека. Абстрактным образом такого удаления стал бог, как трансцендентный, то есть, потусторонний, уже не естественный, а сверхъестественный дух. Человек удвоил мир, разделив его на мир духа и мир природы. В представлении, то есть, представленным, превращенным его сознанием, субъективный образом бог незримо присутствует в мире уже не как перводвигатель мира, но как его творец в творении, в мире.
Бог отстранен от мира вещей, ибо пребывает в своем мире духов, но ему причастен человек в душе, в своем сознании. Объективно бог является потусторонним, но субъективно он внутри человека, ему имманентен. Имманентен не в собственном качестве, а в качестве даже не идеи, не мысли, но представления, образа или символа веры, того, в кого можно только верить.
Следующим этапом существования человека в мире стало уже его, человека, отчуждения от мира природы посредством построения своего общественного мира. Для этого природа стала материалом такого творения. Необходимо было сделать его чужим. В нем уже и так не было духа, а теперь потребовалось лишить его и души, человека, чтобы было легче использовать, эксплуатировать его. За это дело взялась наука. В научном представлении, которое выдается за парадигму, образец мира, научную идиллию, мир есть тело, как факт, энергия, его функция, операционная производная и вторая производная, знание.
Вслед за наукой в жизнь человека пришла техника, как практическое применение науки в качестве абстрактного, теоретического знания к миру. Техника оперирует уже не знанием, которое добывается в научном познании, правда, в урезанном опытом виде мысли, но информацией, которая уже не нуждается в мысли, а нуждается в знании для собственной обработки, то есть, для преобразования, хранения и передачи дальше по списку (реестру) адресатов.
Если прежде человек созерцал мир и мысль была его зерцалом, зеркалом, в кото ром он любовался им, не приближая к себе для своей идентификации в магическом символе, художественном образе или религиозном знамении, но предельно его отстраняя от себя для того, чтобы понять в понятии в идеальном виде, то теперь, преобразовав его в социальный мир, более сложный, чем он сам, пытается его упростить до мира техники, чтобы с ним управиться. Такая простота хуже воровства, ибо теперь человек ворует у самого себя, лишая себя Я, подменяя себя машиной, которая не думает мысль по идее, а считает по алгоритму, вычисляет, считывают информацию. Теперь читать – значит считать, как прежде читать означало считать, полагать истолкованным в чтении. Теперь люди не начитанные и толковые, а считанные и информированные.
Всю историю, как об этом говорят документы, людьми управляли обезьяны. Поэтому волей-неволей люди за такое продолжительное время, наконец, научились быть обезьянами. Если вам, щепетильный читатель, не нравятся приматы, то возьмите рептилий, крокодилов и будет в самый раз, точь-в-точь, один к одному.
Только что мой автор ехал в автобусе на работу (вот такой мой автор - не заработал своим ремеслом даже на личную машину). В автобусе толкались пассажиры, поэтому он спустился на ступеньку к входным дверям. Двери открылись и, естественно, прищемили ему левую (толчковую) ногу. Писатель в детстве занимался легкой атлетикой, в частности прыжками. И он сразу вспомнил о том, что только что ему дорогу перебежала кошка. Но он дал себе слово не быть суеверным. Писатель подумал: "Плохая примета - это тест на вшивость, на суеверность". Вот история! После такого совпадения не верь приметам, в приметы. Понимание приметы, как только суеверия является неверной стратегией существования. В приметы не следует верить, но следует быть внимательным к ним и понимать, как лишний повод быть осторожным. В этом смысле примета не случайна. Но она имеет не сущностный, а методический характер средства сосредоточения на наличном объекте ради собственной самоорганизации. Закономерным следует быть не случайно.
Суеверность навела автора на мысль о суете. И в самом деле вокруг развелось столько суетливых людей культуры, искусства, науки, конкурирующих друг с другом в суете, что нет ни одного толкового человека. Во всяком случае он таких не встречал ни на работе в университете, ни в театре (вертепе суеты), ни на улице, на этой ярмарке тщеславия, где чуть не каждый хочет выпендриться перед другими, распустить свой пестрый хвост. Не только не встречал, но и сам уже потерял в этой суете, цифровой кутерьме толк, смысл жизни. Зачем он "преподает мысль", если никто или почти никто не то, что имитирует чужую мысль, нет, он симулирует мысль, к тому же не свою, а неведомо чью. Ему даже невдомек, кто ее подумал: явно не он. Уже не хватает не только ума, но даже культуры, грамоты. Сначала идет грамота, потом культура и, наконец, образование. Образование не знания, а личности.
Разве возможно образование в условиях сверхэксплуатации Маркса и естественного отбора Дарвина? Искусственный отбор идет среди машин. Люди еще полностью не стали машинами. Поэтому между ними еще действует естественный отбор на рептилоидность. Нет, человек человеку не волк - это мягкое выражение. Человек человеку рептилия, крокодил. Потом человек человеку будет насекомое, клоп (Париж уже находится в их осаде). И, в конце концов, будет так: человек человеку машина. Когда станет так, вот тогда все остановится и установится вечный покой в царстве мертвых, то есть, машин. Такова скрытая установка современного порядка вещей.
Прежде, в доисторическое время, людям поклонялись своим мертвым родственникам, культивировали их. Это был культ предков, мертвых, машин. Ныне машины мертвые живут между, среди вас, живых читателей. Что же произошло? Случилось чудо - люди стали поклоняться искусственным вещам, машинам, как своим предкам. Такая инверсия магии является реактивной и предсказуемой. Она стала делом техники и означает не просто перемену знака, но изменение образа бытия, существование уже в качестве пока еще живой, но уже машины информации.
Машина информации - это машина счета, вычислительная, математическая машина. Но как тогда быть с теоретичностью математики? Математика - это практика, только теоретическая практика. В этом сказывается ее роль в качестве теоретического, формального языка, языка теории как исчисления и измерения и преобразования, форм, формул, роль
