фронта, списываются проценты, и ТОЛЬКО проценты. Но не тело кредита. Это значит, что даже после списания процентов человек, рискующий вернуться с фронта полным инвалидом, остается должником. Ростовщикам наплевать не гражданский долг перед страной, на патриотизм. Им важно получить лишь свое. Получить любой ценой. Это РОСТОВЩИКИ Родина, это их интересы должны защищаться в первую очередь, ради их интересов люди должны рвать друг другу глотки, чтобы, не дай бог, им долги не вернули. И ростовщики в самом деле так считают. Это основная идея банковской мафии: быть на самой вершине, быть выше всех норм и правил. Они же венцы творения. Они могут все. Им позволяют все, ибо они и есть нормы и правила.
17.03.1991-го года ростовщики захватили власть в моей стране, обманом отняли у моего народа государство, указали людям их место, обнажив свои мерзкие пришлые физиономии. Их законы не имеют никакой юридической силы, придуманные только для защиты их собственных интересов, распространяющиеся лишь на морское дно. Их законы лишены правовой легитимности, приравненные к требованиям обыкновенных захватчиков и террористов. У ростовщиков нет своей собственной территории, их территория там, где власть денег, которые можно содрать обманом с доверчивых физических лиц. Да, для ростовщиков граждан нет, есть физические лица. Физические лица бесправны, так хотят венцы творения.
Но они никакие не венцы творения. Это обычная мафия, преступники, вымогатели, обманщики. Не должно их быть на моей земле, на моей Родине.
Но, чисто, похуй (ЧПХ), не так ли?
1.Проект дроун-эмбиент «Вне Красного лабиринта»
В движении (40мин. 00сек.)
Интродукция.
Неприятное место, кажется, даже от солнца отгороженное беспросветной серой завесой туч. Мелкий моросящий дождь кажется вечностью, начавшийся еще с прошлого утра. Ни ветра, ни звуков воронья. Проселочная дорога разделяет бескрайнее поле именно здесь, и нет никакой возможности обойти этот памятник, надолго сохранившийся с каких-то незапамятных и в то же время совсем недавних времен. Как будто еще не растаял в холодном сыром воздухе запах дыма, но тем четче я слышу треск костра с того мгновенья, как я оказался здесь.
Я всегда там, где самый верх и самое дно. И я ступил на эту дорогу только ради того, чтобы пройти через единственное место на всем ее протяжении, сохранившее людской ужас, что творился здесь когда-то и сохранившее борьбу против животного естества, что придумал Всевышний.
Я слышу крики боли и предсмертные стоны, когда кричать больше не хватает сил. Похожи ли они на крики чаек над безмолвными волнами, бесконечно раздающиеся со всех сторон, резкие и пронзительные? Мне бы хотелось, чтобы я слышал их насыщенность неподдельными страданиями, но вместе с тем они не пронзали мой слух и рассудок стальными и безжалостными остриями. Чтобы мягко вспыхивали и затухали плавно, не оставляя ни малейшего следа после себя. Я думаю, что мне удастся достичь желаемого эффекта, стоит мне еще раз попасть сюда. И думаю, что даже сейчас я могу исправить свои впечатления, если отстраниться от эмоций и просто слушать и наблюдать.
Множество деревянных столбов, пропитанных дождем - покосившихся от времени, черных и обугленных - окружает меня, разделенных друг от друга дорожной слякотью. Объятые жгучим пламенем, они вовсю полыхают, несмотря на прошедшие годы, и сырость и холод наступившего дня. Я вижу агонию людей - смелых сильных мужчин и прекрасных хрупких женщин, обвязанных цепями для свершения казни, чьи предсмертные крики и стоны тонут в ярких языках огня. После сожжения несчастных закапывают здесь же, глубоко в земле. Но даже земля не может заглушить их прежних страданий.
Их обвиняли в самых безумных преступлениях, наказанием за которые всегда была такая ужасная смерть. Большинство из этих людей были просто оболганы завистниками, обычными невежами, или же другими преступниками, чьи показания зачастую выбивались при помощи не менее страшных физических мук. Многоголосье судей, зачитывающих приговоры, наполняет это место давящим, невыносимо плотным фоном, возвращая из небытия хаос происходящего действа. Против воли хочется слышать сжигаемых живьем людей, чтобы просто не сойти с ума.
За изучение окружающего им мира, за изучение истории и вопросы, неугодные ни их правителям, ни обычному «темному» большинству, за свои убеждения, за отвергнутую любовь – причины было нетрудно найти и озвучить. Впрочем, причина подобной жестокости заключалась в одном – в нарушении заготовленных для невежественной толпы рамок и норм, гарантирующих безопасность и удержание власти теми, кому всеобщее невежество шло только на пользу. Теми, кто хотел держать толпу в невежестве как можно дольше. Ведь далекая от естественных законов мироздания толпа непременно выйдет из-под чужого влияния, что чревато потерей власти и абсолютным крахом для тех, кто привык паразитировать на людском естестве.
Я слышу, как шипит плавящаяся кожа всех этих несчастных мужчин и женщин, как выгорает их плоть, превращая их тела в черную массу. И все это на фоне молитвенных речей священников, которым на самом деле плевать, но которым на самом деле страшно от одной только мысли оказаться в огне, привязанным цепями к столбу.
То власть священников, перед которыми трепещут в страхе даже могущественные цари, короли, и императоры. То власть священников, в своем уровне познаний о законах природы ничем не выделяющихся от невежественной толпы. Все в руках Господа, пути Господни неисповедимы, так хочет Господь – это предел их осведомленности. Хотя, конечно, им известно чуть больше чем недалекому обывателю, не задающему никаких вопросов: зачем ему знать то, что не влияет на его интересы, на его привычный уклад жизни? Большинству нужно знать лишь про вечное блаженство и вечные муки после смерти. И про то, как поведение в ЭТОЙ жизни отразится на дальнейшей судьбе по ту сторону физического бытия. Все потому, что правила поведения неграмотной толпы в ЭТОЙ жизни прописаны теми же, кто получает материальную выгоду от такого поведения.
И все, что остается охваченным огнем несчастным, слушать приторные речи о безграничной любви Господа, о прощении грехов, о прощении стремления их быть чуть более образованными, более честными и благородными, более живыми.
Молитва.
Огонь не единственное орудие. Я много слышал, например, о камнях, которыми забивают закопанных по плечи в землю людях. Или о распятии на кресте заживо. Это из-за любви или же из-за раболепия перед Творцом, пути которого неисповедимы, а потому жизнь людская ничего не стоит настолько, что с ней можно покончить самыми изуверскими способами во имя недостижимого в своих возможностях вследствие ограничений элементарным невежеством сознания. Священники разрешают поступать так во имя кормящей их религии, все подробности которой известны только им.
Там, откуда я родом, люди и слыхом не слыхивали ни о каких священниках, о том, какие величественные храмы возводят для них. Там, откуда я родом, люди почитают отца и мать, живут и соблюдают законы мироздания, не подчиняют мироздание своей воле, не губят окружающий мир ради собственных прихотей, познают и передают свои познания потомкам ради сохранения естественного равновесия. Там, откуда я родом, звуки и голоса раздаются из каждого уголка этого мира, и это бесконечное разноголосье не умолкает ни на миг.
Но я слышал о целых расах, вырезанных огнем и мечом в угоду священникам и их проповедям любви и раболепия перед Творцом, о котором даже они ничего не знают. Я прошел по тем землям, я видел потомков тех, кто сдался и пал перед священниками на колени, кто позволил надеть на себя этот Господень ошейник. Я слышал лишь тишину, сопровождаемую бледным неразборчивым шепотом.
Теперь я стою на руинах такого храма под монотонное тяжелое биение колокола, придающего неразборчивому шепоту в тишине медленный, будто погребальный ритм. Некогда это был какой-то фантастический в своем великолепии храм, самая цитадель лжи проповедников, куда невежественные толпы несли тяжким трудом заработанные деньги на пожертвования, ведомые гипнотическим колокольным звоном. Да, Господь всемогущ, но невероятно беден раз не может обеспечить своих прислужников достойными, нет, шикарными кровом и одеждой. А может быть, Господь, просто наплевал на то, как должны выглядеть его прислужники, в каких храмах они должны читать свои проповеди, насколько нарядно одеваться, пользоваться ли им для перемещения по бренной земле собственными ногами или при помощи технических приспособлений, прибегать ли им к услугам телохранителей и личных поваров? Или Господь позволил своим прислужникам больше, чем невежественной толпе? А вдруг священные писания, вбиваемые в темные головы, имеют двоякий смысл?
Но невежественная толпа идет в храм по приказу тяжелого колокола. И вот уже священники начинают свои молитвы. Да, голоса их прекрасны, голоса их завораживают. Голоса их изгоняют из головы все вопросы и подозрения, все мысли, все сомнения. Даже руины помнят всю сладость их, от которой не можно освободиться, и слезы сами собой наворачиваются на глазах.
Однако внезапен и ужасен в своем всепоглощающем раскате грохот взрыва и разрушения. Как безжалостно были замылены чудесные голоса птиц, ручьев, ветра, и звезд приторными песнопениями священников, так безжалостно раздавлены завораживающие сознание молитвы грохотом бомб, превративших построенный в некогда яркой и живой долине богатый на иконы храм в руины. Обрушились на разрушенный храм призывы работать на своей земле, развивать науку, совершенствоваться в искусстве, заниматься познанием законов природы, изучать и осваивать небеса. И занялась мирскими заботами невежественная толпа, зашумела техника в освоении земли, моря, неба.
Но не делось никуда вбитое за долгое время в сознание толпы раболепие перед таинственным Творцом. Не делся никуда страх перед его гневом, не делось никуда стремление к его милости. Не делась никуда жажда власти. Убедительны были речи священников о загробной жизни, убедительны были их деяния в отношении к тем, кто хотел изучать законы мироздания. Надолго задавили священники страхом невежественную толпу, стали еще сильнее, стали еще хитрее.
Неразборчивый шепот довлеет над шумом техники, простираясь на огромное расстояние за пределы руин в сопровождении тяжелого звона колокола.
Покаяние.
Но с каждым новым его ударом я все отчетливее слышу странный эффект. Звук постепенно расслаивается, становится резче, как если бы першил в горле, распадался на мириады стальных частиц, режущих нутро. Для меня этот звук в новинку, я никогда не слышал такого звука прежде. Но вот я посреди выжженного дотла селения, и этот звук здесь повсюду. Среди обугленных развалин я вижу забрызганные кровью тела бездыханных людей – мужчин и женщин, стариков и совсем подростков. ВСЕ ДО ЕДИНОГО они убиты, нет среди их раненых. Лишь воронье кружит над ними. И в центре возвышается неказистый деревянный храм с крестом над входом. Цепочка множества кровавых следов тянется внутрь. Как удобно: совершив злодеяние самой разной степени тяжести, вплоть до массового
