убийства, сразу же грехи замолить, покаяться, чтобы Господь простил. И все равно, что полученный прибыток останется при себе, и даже Господь не отнимет и не вернет все, как было. Главное, как можно убедительнее пустить слезу, найти слова как можно красивее, вздохнуть тяжко – глядишь, на иконах изобразят с нимбом над головой, или причислят к рангу мучеников. И найдут веские оправдания злодействам.
Например, смешают предков с грязью, представят народ варварами, дикарями, грязными и обросшими, пьющими кровь собственных детей. Даже придумают им новую историю, выдавая ее за реальные факты.
Кайтесь, потомки, за своих неразумных отцов и дедов, без помощи Господа друг друга жрущих! Грешники это, в ад на вечные муки они попадут, если не хуже! Кайтесь за все, кайтесь вечно! Вы ведь такие же дикари по своей сути! Дурна ваша кровь, душа требует свободы от велений Господа, быть мудрее Творца, вас придумавшего, а потому совершенного! Кайтесь и деньги несите! Карма ваша такая, отличная от других народов и рас!
И внемлет невежественная толпа, и кается за свою волю вольную. И прощает невежественная толпа. Все простит: и обман и убийство что на костре, что ударом меча. Господня воля, против нее не попрешь со всей людской убогостью перед Всевышним. Велит Господь одним народам истреблять другие народы, если нет ему веры от них, если хотят по-своему жить, по законам мироздания, по справедливости. И благословляют священники воинов на беспощадное изничтожение неверных. Рассказывают священники о Дьяволе, о его хитрости, о его коварстве, принудившем людей к изучению законов природы и развитию науки и техники. Все от Лукавого. Человек должен прозябать в хибаре хлипкой, а не в доме каменном с удобствами, и только слуга Господень имеет право, данное свыше, на удобства. Ведь без Господа не имеет человек рассудка, такова воля Творца. Ну и еще прислужников его.
И я слышу, как отчаянно рубят сильные храбрые воины и противников и безоружных. Я слышу лязг мечей, крики мольбы и жалобный плач детей и женщин, охваченных новыми молитвами. Льется кровь ручьями – нескончаемые жертвы Господу. Торжествует хаос, трубит какофонией раздирающих сознание звуков и тональностей, перемешанных и звучащих в унисон.
«-С нами Бог!», и это значит, что не страшно умереть самому в бою теми, кого никогда не видел прежде, кого никогда не знал, и даже не подозревал о его существовании. И даже язык его в диковинку. «-С нами Бог!», и это значит, что оправдание гарантировано и моральная поддержка невежественной толпы не пустой звук. «-С нами Бог», и в этом подлинное предназначение. Ни семья, ни продолжение жизни, ни ответственность, и даже не возможность оставить важный след в развитии своего рода, ни стремление добиться успехов в познании мира ради, нет, по воле Лукавого. Ничего важнее служению Господу, ничего важнее смирения с ЕГО волей. Надо бояться прогневать Творца, надо бояться всегда, в каждом своем действии. Надо просить прощения, а еще не забывать жертвовать грош всякий раз при походе к священнику, что отпустит грех.
Там, откуда я родом, не винят никаких бесов, не благодарят никакого Творца. Там, откуда я родом, осознают каждое свое решение, понимают значение каждого своего слова. Там, откуда я родом, у каждого свое место, каждый занят тем, что умеет, что ДОЛЖЕН делать благодаря своим знаниям.
Кайтесь же, убогие!
Аутро.
Однажды я умру. Так должно быть, это естественно, это неизбежность. И никакие достижения в медицине не остановят физическую смерть. Слава же моему роду за его успехи в исследовании физиологических процессов. Однако смерть обязательно придет. И я не боюсь ее. Я делаю свое дело для моего рода, я – неотъемлемая часть его, и у меня обязательно будет замена, чтобы дело мое продолжалось. Мой род будет помнить меня, уважать мой вклад в общее дело, будет стремиться развить мои достижения. Ради этого стоит жить, ради этого стоит знать об опасностях вне моего рода, например, о священниках с их речами и о невежественной толпе, одурманенной россказнями о материально бедном Господе и об ученом Дьяволе. О праведниках и грешниках, и еще о крови, проливаемой как одними, так и другими во имя их повелителей.
Буду ли я жить после смерти? Зачем мне знать об этом? Имеет значение СЕЙЧАС, чтобы деяния твои помнили, чтобы играл торжественный марш с момента рождения до самого конца (и я слышу его сейчас). В этом смысл. Заниматься тем, чем должен, тем, что знаешь, быть в движении. Только так, и не иначе.
тишина
Черное вино (25мин. 05сек.)
Неторопливый, низкий колокольный перезвон, раздающийся повсюду, пронизывающий насквозь все вокруг. Он кажется вечностью, то поднимается вверх, то спускается вниз, будто внезапно пробудившись от долгого сна, и потерявшись во времени и пространстве. Но вот серые тучи начинают говорить, возвращая из небытия то, что теперь представляет собой черные бесформенные руины. И жалобный плач их так же тяжел и цикличен, наполнен тоской воспоминаний и невозможностью изменений. Жалобный плач их раздается на бесконечные расстояния, отчего кажется каким-то фантастическим исполином, когда-либо придуманным законами мироздания или же чьей-то непостижимой для скупого сознания волей, отчего все вокруг приходит в трепет и подчиняется без промедления.
Руины же образуют прежний черный замок среди бескрайних камней и бушующих и грозных волн. Здесь, на камнях, у подножия его женщина в белоснежном платье сжимает в хрупких своих руках бокал с черным вином. Много лет пила она его, но совсем не пьянела. Много лет она стояла у подножия замка, смотрела вдаль, наблюдая холодные безжизненные камни, и совершала один глоток черного вина за другим. И много лет тускнели ее прекрасные глаза, один лишь взгляд в которые мог надолго заставить забыть покой и сон. Глоток за глотком мутнел и ее рассудок, отчего черное вино с каждым разом делалось все слаще.
Статная, фигуристая, изящная - за эти долгие годы женщина стала только прекраснее. Но некому оценить ее красоту. Прошло много лет с того дня, как осталась она одна, как впервые вкусила черного вина, от чего боль утраты исчезала бесследно, а на губах оставался сладкий дурманящий привкус. За все эти годы никому не удалось заменить ей любимого, никого она не пускала в свой дом, в свой мир, в свое сердце. Была сильна поддержка в полном черного вина бокале. А между глотками занималась женщина делом, большое хозяйство оставалось в замке, требовало внимания, требовало времени и сил. Так что было много работников, за которыми был глаз да глаз.
И боялись ее, и уважали. За ее стойкость, за ее ум, за ее крепкую хватку. Сильной женщиной называли. И никому не довелось за долгие годы увидеть ее с полным бокалом за пределами ее дома. Выходила она через тайную дверь, через тайный вход в ее личных покоях. Никому неведомо было о черном вине, что пила она, но не пьянела; что было ее верным союзником, обладавшем над ней могуществом; что убивало ее медленно, но верно и безболезненно.
За тем она пила его, за тем отведала его в самый первый раз в ожидании упокоения. И получив желаемое, не отвергла этот таинственный яд. Узнала она когда-то рецепт его, оттого было черного вина у нее в достатке.
И самый первый глоток ее сопровождался сильным холодным ветром, громом и молниями. Под их аккомпанемент она узнала о том, что ее любимого больше нет на свете. Черное же вино внушало ей не бояться природного буйства, наоборот, предлагало примириться с ним, даже хотеть его силы. И эта сила была в каждом новом глотке. Сверкали молнии, грохотали раскаты грома, ветер раздувал ее густые золотистые локоны волос, раздувал длинное платье. Природное буйство било ее по лицу, шатало, грозило поднять в небо и унести далеко, чтобы разбить на кусочки о жестокие камни. Лишь в одурманенном черным вином сознании ее бушевал этот хаос, в то время как солнце проливало на нее свой мягкий ласковый свет, оставаясь с ней, не отворачиваясь от нее ни дня.
Но вот вышла она с последним бокалом черного вина, предчувствуя близость своего конца. Закрыли настоящие черные тучи небосвод, похоронили под собой теплое солнце. Взвыл ветер высоко над ее головой, пронзил ее насквозь, не унимаясь ни на мгновенье. Потемнело небо, засверкали молнии режущими сознание вспышками, загрохотали тяжелые устрашающие дроби грома. Но не остановила ее буря, как будто то было самое удобное ее время, ее вершина, откуда предстояло ей сорваться прочь от бесконечных черных камней и ужасных морских волн. Как будто ожидала она настоящего хаоса, разыгравшегося вокруг.
И вновь неторопливый и низкий колокольный перезвон. Это в свете непрерывных молний показался знакомый силуэт. Вдалеке, но очередной глоток из бокала заставляет Его неумолимо приближаться. Однако, не забилось ее остывающее сердце чаще, пусть и ЗНАЕТ она, что Милый ее жив, что добрался, наконец, Он до нее, добрался до дома, где она ждала Его пока не объявили о Его смерти. Взгляд ее только на силуэте, и сладость черного вина все сильнее. Прекрасные глаза не слезятся от счастья, теплое трепетное дыхание не замирает в ожидании неизбежного момента знакомых и нежных объятий Его рук, в которых она таяла льдинкой, и хотела растаять без остатка.
Последний глоток, последний и самый сильный удар ветра из всех, что были. И Милый еще не встал рядом с ней. Последний удар ветра лишает несчастную женщину сил. Опускается она на холодные камни. Как будто не было ничего, что поддерживало в ней силы, как будто и не было никакой сильной женщины, которой восхищались, которую уважали. Разбивается опустошенный бокал, выпущенный из тонких женственных пальцев, о твердые камни.
И нет больше хаоса вокруг. Нет ни туч, ни ветра, ни грома с молниями. Лишь сладость внутри: сладкий привкус во рту, на губах, в воздухе. Пронизывает сладость черного вина все ее умирающее нутро. Не умирает женщина сразу, но не испытывает она физических мук. Направлен не увядающий в агонии взгляд в мягкую лазурь неба. Но неумолимо бледнеет оно, становится все темнее, все дальше, оставляя вместо себя тугое и тяжелое цикличное звучание прежних туч, что расступились над ней ради последнего ее вздоха, провожая из реального мира.
Но прежде опускается Он рядом с ней на колени, дойдя, наконец до этого места. Он пришел только, чтобы увидеть ее обаяние, ее очарование, неподвластные смерти, напитанные черным вином, сохранившиеся под его сладостью. Гром и молнии сотрясают все вокруг, раскалывают черный замок на части, превращают в руины. Но это кажется совсем неважным, это просто исчезает, растворяется перед ликом смерти для женщины в белом платье, испившей черное вино до последней капли. Перед ликом смерти, недосягаемой ни для души ее, ни для тела. Кажется, даже смерть не может исказить природное естество ее, и тем величественнее то, что происходит у Него на коленях, взявшего ее в руки и ощутившего все ее физическое бессилие.
Он смотрит прямо в ее глаза, и взгляд ее проходит насквозь, устремляясь в бесконечность пустоты над ней. Наверное, Он тоже может услышать тяжелый низкий плач, оставленный тучами, которые узрят ее смерть. И больше ничего, что могло бы отвлечь Его внимание от нее, ради которой Он пришел, гонимый стремлением
