что напитался ею сполна, и будет жить еще долго. Это всего лишь творение, безмолвное и безвольное, но, надо признать, величественное. И в грандиозности и неповторимости его смысл. И бесчисленное множество раз его воспевали, пытались запечатлеть и отобразить навечно на холстах самыми яркими красками, описывали на страницах многотомных книг. Были те, кто ненавидел Красный лабиринт всей душой и каждой клеточкой своего естества. Были и те, кто любил его столь же страстно и преданно, кто клялся защищать Красный лабиринт во что бы то ни стало от всего сердца. И если прислушаться сейчас, то можно со всей ясностью расслышать торжество в голосе красного сияния, льющегося из холодных стен.
Однако, Красному лабиринту все равно. Не чувствует он ни торжества, ни горести. Лобзали бы его облака и звезды, ласкали бы лучи солнца, омывали бы дожди или накрывали снежные шапки, не чувствует он прикосновений. Будто безвозвратно уходили бы они в пустоту. И все такой же низкий мертвый гул окружает его громадину.
Окружен Красный лабиринт бездонной тьмой и туманом, страхом неизвестности и тайнами. За бесконечностью лет лишь единицам удалось войти в него извне, как будто это ОН позволил гостям оказаться внутри. Как будто знал, что однажды бездонная тьма и неизвестность наполнят его, чтобы не осталось никого из его привычных обитателей. И тьма вошла, и поглотила все живое, сделала частью самой себя. Но даже будучи заполненным тьмой и туманом, Красный лабиринт остается самим собой, и тело его все еще не подвластно им. Тьма и туман царят в бесконечности коридоров, не в силах заглушить красного сияния, не в силах заставить замолчать его навсегда. Оттого оно звучит так завораживающе, настолько гипнотически, настолько насыщенно.
И не найти источника этой силы, питающей стены, пробивающейся сквозь непробиваемую толщину их, и даже тьма и туман, победившие все живое, проникнувшие в каждый уголок Красного лабиринта, так и не смогли найти и погасить его. Скорее, это они стали его рабами, пронзенные красным сиянием насквозь, запертые воротами изнутри.
Только один вход и выход из этого места. Нет даже окон. И невероятная слышимость: любой звук в Красном лабиринте достигает самых дальних стен и загогулин, доносимый красным дыханием. Больше не выйти бездонной тьме и туману, навсегда поселились они в Красном лабиринте. Оттого торжество красного дыхания сменяется на безжалостный вой, на победный клич, на страх и безысходность. Кажется, можно услышать плач, о котором даже не подозреваешь во время барабанных дробей бесконечных отрезвляюще отупляющих маршей.
И будто разорвана бездонная тьма снаружи, стиснув несокрушимые стены, и Красный лабиринт как еще одно состояние Бытия, разливший хаос вокруг себя.
И в этом превосходстве гаснут его стены, пытаясь скрыть свое неповторимое и непостижимое могущество подобно угрозе, спрятанной во тьме. Красный лабиринт вечен, и только смертные обитатели его могут сменить друг друга, чтобы вновь заняться взаимным истреблением, когда не будут писать грандиозные чарующие симфонии и слагать величественные поэмы, славя тусклое красное сияние, придающее жизнь тяжелым стенам мириад коридоров.
тишина ли?
2. Проект нойз-эксперимент эмбиент «Ад»
1. Круг (60мин. 00сек.)
Из тишины постепенно доносится цикличная мелодия одного-единственного атмосферного пэда (одиночного тона), пробивающегося откуда-то с той стороны физической привычной реальности, и простирающегося, кажется, на всю бесконечность Бытия. От горя и печали до радости и восторга замкнут его смысл. Будто открыты ворота между пространствами в этот миг, будто все формы Бытия кажутся родными и знакомыми до самых своих мелочей. Будто определения жизни и смерти сливаются воедино, безвозвратно утрачивая свое значение. Пэд похож на старую забытую дорогу, отпечатавшийся во времени след - единственное, что неподвластно всесокрушающей силе времени. Будто только дорога значительна во всем сущем, и только в конкретный момент Бытия она доступна для перемещения во всем мироздании.
И дальше ночь, и тусклая комната, освещенная лишь тонким и слабым светом лучины (свечи). Голос матери, качающей колыбель. Усыпляющий и сладкий, кажущийся единственным звуком во Вселенной, единственным звуком, из которого образовано все возможное существование. Голос пронизывает все сущее, наполняет свежестью все живое, насыщает некоей жизнью само солнце и привыкшие быть бездыханными камни по ту сторону детской люльки (кровати). Голос матери стелется вдоль дороги, проходящей через время и пространство, постепенно заменяя ее, пытаясь скрыть в скрепляющей все возможные пространства тишине.
И становятся звонче голоса птиц, яснее слышится ветер далеко в облаках, сочнее шумят воды ручьев и рек. Оттого разнообразна в своих нотах дудочка, чья игра похожа на танец самой Жизни. Будто только-только возникла она, наполненная всеми тонами и звуками, которые должны быть в самом начале, накопленными до критической массы в самом сердце Хаоса и смятения чьих-то идей и эмоций. И хочется наслаждаться только что родившимся мирозданием, хочется чувствовать каждую его частицу, хочется не думать ни о чем, хочется просто пойти в пляс, повторяя каждую ноту точным движением. Хочется только играть с дудочкой в унисон. И нет ничего, что могло бы омрачить Бытие хотя бы на миг, и голос матери неустанно и беззвучно звучит в каждом пассаже игривой мелодии.
В какой-то миг с правой стороны вливаются в живые ноты электронные звуки и вспышки, будто насыщая танец жизни каким-то особенным и новым чувством, будто скрепляя ноты в некую сеть и позволяя увидеть их воочию, чтобы сохранить на карте и найти каждую, когда придет время. И в тот момент пока естественная жизнь, нарушенная шумами пил, топоров, и двигателей техники уходит влево, справа щелкают клавиши клавиатуры, кликает мышь, работают сенсоры и идет передача дынных. Но не смолкает голос матери, ничто из разнообразия звуков не может заглушить его, кажется, зависимых от него, направляемых им параллельно друг другу. Это Бытие разделяется надвое в определенный день и час, скрепленное лишь материнской заботой.
Будь то труд на земле, разбавляемый радостями беззаботного приволья, что всегда тянется к солнцу, или же рутина виртуального общения в каменных джунглях, сияющих неоновым светом, прерываемая постижением знаний в школьных учебниках – материнский голос приводит в состояние приятного гипноза и расслабления. Сердце матери с самого первого вдоха как сердце самого мироздания, как сердце самого Творца, как его слово, придавшее мысли форму. Но настолько обычно оно, настолько привычен материнский голос, что неприметно, но неизбежно стирается он в нескончаемых метаморфозах смешения естественных и искусственно образованных звуков и их оттенков. Постепенно добавляются новые шумы и справа и слева, объединенные одним смыслом, сливающим их в пространстве в единое целое.
То женский смех (мужской голос), порождающий целый цикл, важный фрагмент общей концепции Круга. Элемент, привязывающий все прежние окружающие шумы в неразрывную цепь всего существующего Бытия. Именно в этот момент Круг спускается в моно формат, в черно-белых ретро тонах. Именно в этот момент вновь обретает силу пэд, изначально проложенный через бесконечность мирозданий. Вновь звучит голос матери, поющей колыбель. И в то же время естественные и искусственные электронные шумы молниеносно мелькают сквозь расслабленное, будучи ведомым дорогой пэда, сознание. Будто иллюзия и реальный мир существуют в одном месте в одно время, вплетенные друг в друга. И еще плач новорожденного, чьи глаза впервые увидели Бытие вне материнской утробы.
Восторг Круга прекрасен, скрашенный пэдом, что подчинил своему звучанию все прочие звуки. Восторг Круга продолжается, кажется, целую вечность и будто все должно закончиться в этот миг, и кажется, что Круг разгадан и прост и не так значителен каким мог бы быть изначально.
Но вот звук тяжелого погребального колокола пробивает восторг и безмятежность, ставшие частью Круга, от которых невозможно оторваться, затянувших сознание в самый их эпицентр. Само мироздание сгущается, твердеет, приходит в движение холодным биением. Крошится и трещит Бытие, скребет и царапает все вокруг, распадаются с треском все прежние звуки, неприятно першат в голове. Голос матери хрипит, будто записанный на старую виниловую пластинку, хрипит первичный пэд, покрывается сеткой трещин проложенная им дорога. Их подхватывает поминальная песнь, сопровождаемая тяжелыми колокольными ударами. Треск и шипение тянутся нестерпимыми для сознания мгновеньями, это самая отталкивающая часть Круга, самый неприятный и тяжелый для восприятия момент его, кажущийся находящимся в самом его эпицентре, на котором держится все остальное, и именно он не позволяет Кругу распасться на части. И все остальное, что составляет Круг, стремится именно сюда, чтобы заставить отторгнуть родной и наполнявший прежде все Бытие материнский голос как нечто чуждое, лишнее, как нечто, что кажется тяжким грузом.
Но, наконец, наступает благостная беззвучная пауза. И из тишины нарастает негромкий гул, а прямо по центру, где-то в середине сознания рождается ноющий и пульсирующий звук. Он похож на яркую звезду в темном небе, отвлекающую внимание от всех остальных его объектов, поймавшую сознание в силок, откуда невозможно, но если хорошо обдумать, нет желания выбраться. Первичный пэд, дорога сквозь Бытия, сжата в одной крошечной, но такой сильной точке, далекой от темной окружающей бездны. Будто под ногами непрочное место всего для одной ноги, и даже еще меньше. Будто целая Вселенная вокруг, и только одна точка имеет значение.
И вновь Бытие разделяется надвое, вновь два потока – естественный и искусственно созданный ограниченным неполноценным разумом – существуют параллельно и обычно. Все, как было прежде. Все, как должно было бы быть прежде: на приволье или же среди каменных джунглей, шум ветра и клацанье клавиш. Лишь ноющий пульсирующий звук по центру не унимается, только близится и становится все шире и могущественнее. Вселенная забирает свое, непреклонная, безжалостная, холодная, четкая и точная. Кажется, можно расслышать ее речь – звуки звезд и галактик, черных дыр и темной материи. Непривычные и сложные для восприятия на слух, но богатые на воображение. И, кажется, они намного важнее дуновений и воя ветра или кликанья мыши, намного осмысленнее. Так хотел Творец ее.
Вселенная вечна. Но вечна ли?
Ноющий пульсирующий звук приобретает объем, обретает форму, сам становится и природным естеством и виртуальной реальностью. Но уже можно расслышать цикличную мелодию знакомого тона, неспешно разжимающегося из критической точки. Как будто портал открывается вновь, замыкая и заново начиная Круг. Дрожащая картинка по ту его сторону с уходящей за горизонт и разбитой от времени дорогой становится все яснее, все материальнее, теряет свою прежнюю прозрачность. Приходит неожиданное, и вместе с тем должное быть неожиданным понимание того, что прежние шумы Круга все вместе, хором, и образуют дорогу между всеми формами
