атмосферу неудобства и напряжения, пронизывающих тьму ночи насквозь во всех направлениях.
Все потому, что звезды скрывают Их, которые прячутся за светом солнца, прячутся за светом ярких и далеких звезд, и открывают свои лица лишь в глубокой тьме. Они наблюдают. Как будто все мироздание принадлежит только им, придумано ими и подчинено их законам. Бесчисленные шипящие волны, воющий ветер, безмолвные камни и скалы – этот дом Их, и Они лишь позволяют всему сущему в Их доме быть. До определенного момента, когда Им будет угодно изменить существующий порядок вещей. Они всемогущие, Они владеют всеми секретами, Они познали все, даже Абсолют света и тьмы. Они не такие, каким может представить ограниченное человеческое воображение. И Они ничуть не боятся света солнца или сияния звезд. Просто тьма звездной ночи обнаруживает страх Их присутствия на отдалении, обостряет природные инстинкты ради того, чтобы чувствовать Их несмотря на огромные расстояния.
И голос звезд, тот тонкий и гибкий тон, парящий над первым – низким и прочным, описывающим вспыхнувшую ночь, это голос Их, пропущенный через звонкое, подобное звону металла, сияние из самой глубины Вселенной.
Следует мягкий, но глубокий толчок, разлившийся ударной волной по всему космосу, что достигает каждого уголка космической бездны. Это открыт прямой доступ к Ним, словно портал возникает в пространстве, через который можно попасть прямо в Их Логово, в Их тайное Убежище, в самое Сердце главного секрета Бытия, что подтверждает Их существование. Наступает Их время, и во мраке ночи над величественными волнами нарастает жужжание низкого гитарного риффа. Он не стремится доминировать или заменить твердый массивный тон, однако аккуратно вплетен внутрь него. Рифф принуждает трепетать и слегка колыхаться тонкий гибкий металл, прежде надежно удерживавший основу композиции на одном месте.
Новый мягкий и глубокий толчок, после чего раздаются приятные скребущие звуки, могущие напоминать ритм в силу всего одной ноты с эффектом глубокого эха, приглашая сознание внутрь открывшейся реальности, прямо к Ним, прямо из привычного окружения земли и неба куда-то прочь. Куда-то в самый Мрак, куда более плотный в сравнении с тем, что может находиться внутри любой черной дыры, где свет невозможен в принципе. Оттуда Их холодные отстраненные взгляды сквозь сияние звезд, подобных глазам. Но даже в этом Логове, прямо среди Них, невозможно увидеть Их природное естество, Их лица, Их плоть. Они реальны и ощутимы, и Их холод пронизывает тело насквозь, и холод есть Их физическое существо.
Они были всегда, Они с самого первого дня мироздания, прерываемые лишь восходом солнца. Их голоса не смолкают ни на мгновенье, стоит лишь мраку ночи вновь обрести свою полную силу. Их голоса невозможно разобрать, Их голоса фонят треском и шипением подобно старой аудио записи. Их голоса повсюду, едва ночь забирает свое, Их голоса проникают во все сущее в целом Бытие. И не остается сомнений в том, что все состоит из Них.
И не остается больше прежних неудобства и напряжения, и трек открывает свой подлинный смысл, призванный лишь впечатлять и восхищаться тем, что таится внутри мироздания, недоступное солнцу, тем, что окружает временный солнечный свет. И эта сила не имеет ни конца, ни начала. Эта сила бесконечно велика, и ничто не может устоять перед ней, на самом деле обманчивое и кажущееся обычной иллюзией. Эта сила больше не угнетает, наоборот, с каждым мгновением нарастает желание прикоснуться к ней, впустить в себя, пропустить через каждую частицу своего естества, через каждую частицу тела и духа. Чтобы прочувствовать ее всю целиком, ну или хотя бы кусочек ее, но самый насыщенный. И чем дальше развивается эта необычная композиция, тем тяжелее становится ее звучание: наливаются все элементы басовой глубиной, давящей на сознание. Но хочется быть полностью и целиком раздавленным, чтобы приятный холод Их накрыл с головой, хочется оказаться внутри каждого из Них, чтобы быть Их частью. Пусть не стать целиком и полностью, пусть не отдаться им всецело, но обрести немножечко того, что делает Их такими, какими Они есть на самом деле - вызывающими неудобство и напряжение во мраке ночи, где свет не более чем гость.
И тогда все мироздание подчинено крошечному убогому сознанию, но смирение с ним кажется сладостью, истомой ради чувства владения всем сущим, ради чувства превосходства над величием волн и недостижимостью ветра. Какими предсказуемыми кажутся они в эти бесконечные мгновенья, какой предсказуемой и жалкой кажется сама тьма ночи, покорная воле существовать, сформировавшись из Хаоса Бытия во что-то определенное. Все становится предсказуемым настолько, что кажется совсем неважным: пустым и бессмысленным, существующим самим по себе. Будто отдана часть себя и пришло время отстраниться, следовать лишь одному, тому, что сияет и звучит. И тогда легкий цикличный ритм, окруживший глубокую, звенящую металлом тональность, что звучит в моно формате, выделившись из всего остального мотива, подобен гипнозу, погружающему сознание в приятное забытье.
Время стоять над накатывающими на камни волнами с бокалом вина в тонких ухоженных пальцах. Время смотреть в темную даль, полную ветра. Время вспомнить былое, полное непоколебимой уверенности, неоспоримого преимущества, чьих-то завистливых взглядов и благоговейного раболепного трепета. Ничего не изменилось с тех пор, лишь твердь под ногами утратила прежнюю силу, довлея только над пресмыкающимися ограниченными простофилями. И это для них бушующие волны и вольный ветер таят в себе тайны и имеют большое значение. И холод заставляет их дрожать и ежиться, разгоняя все прочие мысли. И устрашающий лед трещит и крошится вокруг, пока взор направлен в бесконечную ночь, с точками сияющих звезд.
И незаметно, как композиция цельна и слажена в несокрушимое целое, как полна смысла, как правильно и удачно подобраны и выстроены каждый на свое место все звучащие элементы. Незаметно, как уходит само Время, и сердце бьется сильнее от бушующего под давлением композиции адреналина. И нет ощущения растянутости трека цикличностью нот и тонов, переходов от минора к мажору и обратно. Все точно, все так, как и должно было быть изначально, с самого рождения трека, с самого первого вдоха, с самой стартовой точки. И никому больше не под силу ни повторить эту четкость и холод безразличия, ни возвысить их в Абсолют.
Будто сама Сила, повелевающая безжалостностью волн, обрела четкость форм и размеров. И те, кто неустанно наблюдает через сиянье звезд, знают ее досконально.
Они видят ВСЁ.
Они есть ВСЁ.
Они владеют ВСЕМ.
Они наблюдают.
Да, Они наблюдают.
Всегда.
тишина
3. Проект филд-рекординг эмбиент «Гексагон»
Угол первый: сладкий (часть первая) (10мин. 00сек.)
Гудит улей. С раннего утра и до поздней ночи не умолкает пчелиный род. Восходит ли солнце летом или же под светом уличных фонарей и автомобильных фар зимой – улей не должен и не будет молчать. Из камня, из стекла и стали – кажется могучим гигантом он, и только растет и крепнет. То тут, то там слышны удары молота, вбивающего мощные сваи в твердую и непокорную землю. Шумят строительные краны, режется и шлифуется металл, рычат двигатели бульдозеров и грузовиков. Требует улей к себе внимания, требует постоянной поддержки, требует постоянной подпитки. Зудит электрический ток в проводах – голос улья звучит всегда, даже когда пчелиный род засыпает после тяжелого рабочего дня, взяв паузу перед новым продуктивным походом на благо улья.
Много в улье пчел. Не покидают они его границ, иначе погибнут за пределами стен из камня, стекла и стали. Все являются невосполнимыми частями одного целого, наделенные индивидуальностью улья, в котором пребывают с рождения до самой смерти, как будто созданы из того же вещества, что и общий дом их. И другое просто несовместимо с самой природой их существования.
И спешат пчелы трудиться. Пешим ли шагом, за рулем ли автомобиля, пассажирами ли в салоне или в вагоне метро, но устремляются все, как один (или одна, без разницы) к своему рабочему месту. И нет в улье ничего бесполезного, каждое место имеет свой смысл, служит на благо общему делу. Все равно, что стершийся винтик в огромном механизме, от неполадки которого застопорится целая система. Каждая пчела на своем месте, каждая вносит свою лепту в общее дело, продолжая существование всего улья. Не ищут пчелы смысла жизни, просто делают каждая свою работу. Ибо так и должно быть, ибо погибнет улей, а с ним и все его обитатели.
Самый разный труд в улье, самые разные усилия прилагают в нем. Есть ремесленники, есть чернорабочие, есть ученые, помощь в улучшении производительности труда которых неоценима, есть и творцы в искусстве. Помогают они остальным трудягам в отдыхе, помогают набраться новых сил. Есть и те, кто следит за выполнением поставленных задач, те, кто ответственен за обеспечение условий проведения работ, те, кто обязан контролировать состояние улья. Мерилом вознаграждения за труд в улье является сладость, и те, кто ответственен, сладостью вознаграждаются намного больше обычных рабочих. Неудивительно, что через гудение улья и прочие шумы и фрагменты его насквозь проходит неприятный: дребезжащий, режущий слух фон. Подобен он жирной точке, мерцающей с определенной частотой, пронзающим темное небо пятном света где-то впереди. Он явно лишний во всей структуре, вызывает отторжение. Но в том все и дело, что этот фон лишь кажется инородным элементом композиции, сохраняя все свое неприятное естество, на самом деле происходя из природы улья.
Каждая пчела знает свое дело настолько, что наличие надсмотрщика над собой может нанести ей только лишь вред. Однако, от пчелы требуется работать, совершать четко отлаженный алгоритм действий, и лишние вопросы и недоумения обязательно нарушат их, что приведет к самым непредсказуемым, в том числе, пагубным последствиям. Не ее это дело – спрашивать что-то, все, что пчела должна – работать на общее благо.
И даже больше: сам улей неестественен в своей сущности, возникший по чьей-то неведомой воле, собравший пчел в один рой, заставивший их зависеть от него, быть ради него вместе и подчиняться его устройству.
Есть в улье и главная пчела, и ее воля неоспорима ни для кого из всех остальных. Но в том работа ее: быть на виду, быть на слуху, вертеться на языках, оставаться в центре внимания, чтобы прислушивались к ее словам и понимали жесты. Голос же ее похож на раскаты грома, такой, каким должен быть после смертельной борьбы за место во главе улья. Голос главной пчелы заставляет все вокруг цепенеть в трепете или в восторге от его насыщенности тяжелым тоном; голос главной пчелы достигает каждого уголка улья, достигает каждой пчелы – и работяг, и их надсмотрщиков. Голос главной пчелы всегда грозен, даже если предвещает вместо грозы благо, ибо ни у кого более нет возможности велеть, как будет, и как будет лучше для всего улья.
И в благодарность за упорный труд вольны трудяги взять время на полноценный отдых куда большее, чем просто ночь или целые сутки, а, возможно и двое, вдали от рабочего места. Вдали вообще от привычных стен дома,
