Загадка Симфосия. День пятый

             
      Глава 1
      Где осматривается келья убиенного изографа Антипия, коему не смогли помочь даже самоцветы-обереги
     
      Полуночница была в самом разгаре. Отрешившись от мирских дум, я самозабвенно, с восторженным чувством внимал службе. Как вдруг ощутил в спину досадный тычок, негодуя на нахала, прервавшего столь редкую благость, я оглянулся и увидел Филиппа. Мечник решительным тоном поманил за собой. Мы прошли в пустынный придел. Меня обуревало желание попенять гридне, что он помешал молитве. Но стоило Филиппу раскрыть рот, как я начисто забыл о том намерении.
      — Отче Василий, опять беда нагрянула! Мазилка, Антипий, да тот припадочный дурачок учудил... Ну это — из-за волнения гридня запнулся, — приказал долго жить... — и, уловив мой недоуменный взгляд, решительней добавил. — Только что нашли горемычного, странно все как-то?.. Твой боярин уже там, требует тебя. Так уж пошли скорей!
      И лишь теперь я обратил внимание, что в церкви отсутствуют начальствующие иноки. Причина лишь одна — Антипий!..
      По дороге Филипп пояснил некоторые обстоятельства. Настоятель Парфений, предвосхищая всяческие напасти и неожиданности, строго-настрого обязал иноков приглядывать друг за дружкой, чтобы все были на глазах. Старший из изографов — мой осведомитель Макарий, не отыскав Антипия в храме, послал служку выяснить причину неявки. Тут-то все и закрутилось...
      Мечника весьма насторожило то, что в каморке Антипы все перевернуто вверх дном. Злодей добрался аж до укладки с грязным бельем, определенно он что-то упорно искал. Покойный же возлежал в самом что ни на есть расхристанном виде. На припадок падучей не походило, скорее всего, несчастный оказал бурное сопротивление налетчику, но по хилости своей не справился и был задушен подушкой, из прорванных недр которой обильно просыпалось перо. Видать, Антипа не сразу отдал богу душу, помучился, сердешный.
      В келье Антипия, помимо неслышимо толковавших Андрея Ростиславича и отца настоятеля, в сторонке прикорнули старец Макарий, келарь Поликарп и новый библиотекарь Аполлинарий, в чьем подчинении и состоял усопший.
      Но вот взвинченный и измученный с виду игумен заговорил, между прочим, вполне спокойно, призывая нас рассудить его сомнения:
      — Не возьму в толк, почто ирод так злобствовал, зачем лишил жизни и без того квелого человека? — и, пристально оглядев понурое собрание, продолжил столь тихо, что мне пришлось напрячь слух. — Ну что особенного может укрывать простой черноризец?
      Не услышав живого отклика на вопрос, игумен в задумчивости ответил сам себе:
      — Неужели и в самом деле убиенные иноки причастны к чему-то жуткому, за что приходится квитаться ценой жизни?
      Боярин Андрей, погладив бороду, двусмысленно обронил:
      — Отче, тебе видней, какие секреты обретаются в обители. Ведай я, в чем закавыка, сыскать убийц не составило бы труда, да Господь не ссудил — вот и приходится елозить как слепому кутенку, тыкаться носом обо все углы, а толку-то нет. Трупы множатся день ото дня, так всю обитель скоро по выбьют?
      — Побойся Бога, Андрей Ростиславич... — сердито перебил боярина игумен, — на что ты намекаешь? Получается, я намеренно скрываю важные сведения, способные объяснить смерти иноков... А коли так, то думается мне, — вздохнул, — только ты не обижайся, более всего убийц возбуждает именно твое расследование. Оно вызывает у них страх расплаты, призывает спешно заметать следы, чтобы не быть схваченными за горло. Они стремятся опередить тебя, — добавил с едкой иронией, — и у них хорошо получается...
      Андрей Ростиславич часто задышал, его лицо стало наливаться кровью. Уразумев, что затронул наболевшее, игумен деликатно умерил обличительный пыл:
      — Грешно тебя, боярин, в чем-то винить. Я отнюдь не сомневаюсь, ты ведешь розыск по правилам, как и принято. Возможно, я не справедлив, ожидая скорый результат? Но пойми правильно, я отвечаю перед Богом за жизни людей. Думаю, будет гораздо спокойнее для всех, если ты свернешь свой розыск. Об этом стану сегодня просить князя, по всей вероятности, так будет лучше. Возможно, убийца успокоится. А мы потом сами с Божьей помощью обезвредим злодея или злодеев, когда они притупят свою бдительность.
      — Твое право так поступить, отец настоятель, — отчужденно произнес Андрей Ростиславич, но ублажать игумена не стал. — Ты, отче, прав в одном: прекратить розыск убийцы — вольны лишь светские власти. Но позволь заметить, что на карту поставлены не только покой и благоденствие обители, а нечто еще более весомое. И это хорошо известно тебе. Посему заявляю — я решительно против отмены следствия и, скажу больше, буду настаивать, чтобы оно продолжилось. — Выдержав паузу, боярин стал говорить уже совсем резко. — Но это не все... Я расшибусь в доску, но отыщу, чего бы то ни стоило, настоящих убийц! И прошу тебя, отче, самым настоятельным образом прошу, не мешайся на моем пути. Коль не можешь помочь, так не путай! Авва, в твоих интересах развязать тот узел, так что, не затягивай его. Истина вопиет!..
      — Не много ли ты на себя берешь, боярин? — Парфений вскипятился. — Полагаю, князь Владимир Ярославич...
      — Князь так не думает... — отрезал Андрей Ростиславич. — Прошу тебя, отец Парфений, — указал дланью на выход, — покинь, пожалуйста, келью, мы оглядимся тут. И вы, отцы, — кивнул иеромонахам Аполлинарию и Поликарпу, застывшим в оцепенении, — тоже ступайте. А Макарий пусть останется, — боярин вовремя упредил попытку чернеца улизнуть.
      — Помилуй, Бога ради, но я настоятель сей обители... И волен обретаться, где хочу и сколько хочу! — запротестовал Парфений, явно не собираясь уступить боярину.
      — Отец игумен, прояви благоразумие не перечь мне. Повторяю, я действую во благо обители, а значит, в интересах ее настоятеля. Будь добр, предоставь мне возможность заняться делом, — и почти извиняющимся тоном добавил. — Прошу тебя, отче, так надо...
      Парфений, смирив гордыню, малость попеняв на своеволие гостей, отрешенно махнул рукой и вышел вон. За ним, на отдалении, боязливо озираясь на боярина, последовали старцы Поликарп и Аполлинарий.
      К общему стыду, замечу, что эти взгольные словопрения происходили при покойнике. Тело Антипия, уже застывшее, со сложенными на груди руками, вытянуто на разглаженном одре. Усопший возлежал с неестественно запрокинутой головой, выставив остренький подбородок, скудно поросший растительностью. Я подошел ближе, вгляделся в исхудалые, по детски мелкие черты бедного рубрикатора.
      — Эх, Антипа, Антипа! Ты был самый знатный миниатюрист, которого я только знал. Отец небесный сполна, если не чрез меру, наделил тебя талантом. А ты презрел Божий дар. Сгинул так не за что ни про что, исполняя чужую корыстную волю. Хитрил, ловчил, подличал, запутывал следы, словно заяц пред гончими псами. А зачем, спрашивается? Рассказал бы все боярину без утайки, глядишь, остался бы цел, целехонек, по-прежнему украшал бы живописными перлами Святое Писание, жития и сочинений отцов церкви, своды летописные и прочие рукописи. Благое то дело, ибо лепота токмо к славе Божьей творима...
      Мне искренне жаль тебя, Антипий... Ведь не ради рабской покорности рожден ты матерью своей в муках и боли... Не для роли укрывателя чужих тайн пестал тебя отец твой, с ликованием взирая на твое мужское достоинство...
      Появился же ты на свет Божий для того, чтобы радовать людей дивными, красочными миниатюрами. И сама немочь твоя была не наказанием, и не бессмысленна она, а, наоборот, располагала к кропотливому труду. Корпя рукотворно, облачал ты в цветистые ризы запечатленное в веках слово, восславлял веру нашу и служил ее большему торжеству. И оставался бы до глубокой старости угодным Богу и полезным церкви человеком.
      Жалко мне Антипия рубрикатора, не ко времени окончил человек дни свои, злою рукою погубленный. Жалко мне было столь редкое дарование, в самом расцвете прерванное. Жаль просто человека, вчера еще смотрящего на свет Божий, сейчас же в кромешной тьме пребывающего:
      — Прости, Господи, раба твоего Антипия, ниспошли ему царствие небесное, упокой душу его бессмертную!
      Андрей Ростиславич между тем успел поладить со стариком рубрикатором, они уже прониклись взаимным доверием. Стоило монастырскому начальству покинуть келью, как Макарий без проволочек взялся перетряхивать бумаги покойного. Любопытный инок заслужил право ворошить секреты Антипия. Мы с боярином, располагая рачительным помощником, отошли в сторонку. Андрей Ростиславич поделился рядом соображений, назову их:
      Первое. Скорее всего, убийство Антипия связано с копированием запрещенных текстов. Что подтверждает записка, найденная Макарием. Странно, едва приоткрыв завесу тайны, мы опять лишаемся важного свидетеля. Нас вновь обезоружили. Кто-то крайне пристально следит за нами, весьма успешно предвосхищая наши шаги.
      Второе. В очередной раз мы испытали недоверие к Парфению. Опять ощутили неуемное желание настоятеля прервать наше расследование. Эти потуги игумена, памятуя заявленные ключарем Ефремом обвинения, лишний раз наводят на мысль о причастности старца к убийствам.
      Третье. И находка боярина в столе Захарии, и донос Макария, и сами убийства бедных иноков непреложно убеждают, что преступления обусловлены загадками библиотеки. Поэтому нечего тратить время на пустопорожние разговоры о кладах и закопанных тайниках. Никакой речи не может идти о сокровищах Ярослава или забытой всеми княгини Оды. А в книжных развалах наверняка упрятаны серьезные и значимые бумаги, только вот — какие?.. Исходя из обнаруженного «благовеста» Фомы, по-видимому, это списки запретных сочинений, а то и сами древние редкости, одно не ясно, почему столь строго и безжалостно сохраняется их тайна — чей в том интерес?
      Таким образом, мы должны во что бы то ни стало отыскать те манускрипты. Наша святая обязанность вырвать скорпионье жало из рук убийц, докопаться до сути творимого злодейства, из-под спуда явив ее на всеобщее обозрение.
      Тут рубрикатор Макарий перебил наш затянувшийся разговор. В забитом ветхим хламом темном углу он обнаружил футляр из бересты, где хранился обильно исписанный пергаментный свиток. Черноризец заверил — писано рукою Антипия. Также он добавил, что пару раз замечал ту укладку на столе покойного, однако не придавал ей особого значения, а теперь сожалеет о том:
      — Эх, кабы знать заранее о чинимой им крамоле, а не полагать, что каждый черноризец волен делать всякие записи. Вот он и черкал Антипа-то, а я считал, ну и Бог с ним.
      Подумалось мне, слушая неуемные ахи и охи алчного до чужих секретов черноризца:
      — Слава Богу, что хоть ты, иноче, не влез в это мерзкое дело, не то, глядишь, лежал бы где-нибудь рядом...
      Оставим Макария в покое. Нам прямо сейчас предстояло уяснить, что же все-таки кропал несчастный изограф. Я самолично взялся разбирать записи, благо изложено по-славянски. И вот к какому выводу мы пришли:
      На протяжении семнадцати лет пребывания в обители Антипий регулярно и обстоятельно отмечал буквально все исполняемые им работы, а не только