Загадка Симфосия. День пятый

нам посуху. Ну, кто еще прибывает морским путем? Всяческая мастеровщина: камнерезы, художники, ваятели, зодчие, лекари и бог весть кто. О них ли речь, не думаю, почто писать-то о мастеровом люде? По той же причине отметаем наемных воев, к ним же посольских людей, толмачей и прислугу их. Ну, а кто тогда остается? Да никто и не остался. Значит, наш подход не верный... Не про иностранных гостей сказано в книге, да и не про жителей стран закордонных. Смекаешь?..
      А не о путешественниках ли, не о паломниках до Земли Святой идет речь? Не зря говорят в народе о вернувшихся из Палестины или Царьграда: «Вона идет муж хожалый за море...» Разумею так — тебе нужно искать «хождение», по ученому книги те называются итинерариями(2). Посуди сам...
      Но я уже и так прозрел и обрадовано перебил Зосиму:
      — Истину глаголешь ты, отче! И как я не смог сам догадаться. Ай, какой же ты умница, какой ты молодец! В самую точку попал!
      Зосима с явным удовольствием воспринял мою бурную радость и изъявил готовность делом помочь в поисках той книги:
      — Ты мне только скажи, отче, что тебя в ней интересует-то? Ну, сделаю я подборку всех итинерариев... По моим подсчетам, их в хранилище штук двадцать-тридцать. Разом в твои руки их передать не получится, лучше будет, если я разыщу нужный. И внимания меньше привлеку, да и времечко сэкономим.
      И тогда, сочтя его доводы убедительными, я пояснил рубрикатору цель своих поисков:
      — Нужно обязательно отыскать вложенную в сшивку карту местности или план участка земли, — чуть подумав, добавил. — Тот лист должен быть оборван снизу, получается не полная карта, а ее половинка.
      Сметливый инок словно читал в моих мыслях, он тотчас догадался, что движет мною:
      — Все-таки вы с боярином уповаете найти злополучный клад, не иначе? Не хочу навязывать свое мнение, но то пустая затея, вас кто-то хитро водит за нос.
      Разделив его опасение, я высказал точку зрения, что, возможно, мы и на ложном пути, но следует проверить все более-менее разумные версии. И только отметая их поочередно, можно напасть на настоящий след.
      Зосима, почесав бороду, согласился со мной.
      Нещадный холод уже забрался под самые микитки, так и заболеть недолго. Было условлено, что Зосима к вечеру разыщет тот итинерарий. Связником, дабы никто не заподозрил наших сношений, останется Аким, он и занесет мне книгу. В залог возникшего союза мы обменялись крепким рукопожатием и разошлись порознь.
     
      Примечание:
     
      1. Каженик — скопец.
      2. Итинерарий — путеводитель по местам религиозных паломничеств.
     
     
      Глава 5
      Где Василий узнает, что за книгу такую следует искать, и где они с боярином гадают о «приорах»
     
      Червь сомнений не давал мне покоя, настойчиво глодал проклятущий... Вспоминая разговор с философом Зосимой, я вознамерился найти неувязку в его рассуждениях. Но не мог сосредоточиться, понуждая себя думать одно, помышлял же совсем о другом. Перед глазами навязчиво возникала горстка монет и стекляшек, найденных в келье Антипия, в связи с чем на ум пришли слова Спасителя: «Не ищи себе сокровищ на земле». Следом вспомнились три колоритные книжицы, найденные Макарием. И вот тут меня осенило: «Как же я оплошал, упустив из виду «хождения пилигримов», не он ли тот самый итинерарий, что мы собрались искать?»
      Вскочив как угорелый, я бросился в монашеское общежитие, моля Господа, чтобы каморка рубрикатора оказалась незапертой. Господь услышал мою просьбу. В чисто прибранной келье, увязывая в тюк нехитрые пожитки покойного, корпел келарев посыльный. Я дрожащими пальцами разворошил уложенные стопкой бумаги Антипия, и заветная книжечка, воистину чудо, сама скользнула мне в руки.
      Пухлый, от времени изрядно потертый томик едва ли мог привлечь чье-то внимание. Вскоре он оказался бы погребен в скрипторный шкаф, обреченный вослед незадачливому хозяину пребывать в забвении. Уповая на божью помощь, я перелистал замаслившиеся страницы.
      Кудрявая вязь славянских буквиц складывалась в забавные истории об иноческих странствиях. Монахи паломники по своей неискушенности принимали за диковинные чудеса и морской парусник, и фонтан на городской площади, и величественный античный театр под южным небом. А то попросту восхищались гладко мощеной дорогой, проложенной во времена римских цезарей. Чернецы относились ко всему увиденному с детской восторженностью. Знакомое мне состояние провинциала, взирающего на чуждую жизнь, иной раз не веря глазам, словно пред ним сказочная явь.
      И я, впервые повидав циклопические башни и храмы Царьграда, как мошка был раздавлен их величием. И я, ступив на палубу триеры (1), ужаснулся её причудливым формам, а более размерам, вмещавшим толпы людей и немыслимые горы поклажи. Лишь потом, со временем, научился я спокойно воспринимать увиденное, оценивать по достоинству, отличать истинные перлы от подражательной безвкусицы. Но сладостное чувство первопроходца навсегда угнездилось в моей душе. Ибо что может быть радостней и увлекательней, чем открытие нового, доселе невиданного мира.
      Но что это? Неужто находка? Почти в самом конце повествования оказался недавно вшитый лист пергамена, испещренный, я уже в том не сомневался, подчерком Антипия. Отвернувшись от чернеца кастеляна, пристально глядевшего в мою сторону, не веря в удачу, ощутив нервическую дрожь, я углубился в весточку «с того света»:
      «Захария, помыкая немощью моей, принуждает вершить дела сомнительные, уж если вовсе не паскудные. Заставляет списывать непостижимые разуму тексты сочинений, тайных и неправедных. Рисую буквицы чужие, а они, подобно шершням кусачим, скорбью жалят сознание, тиранят сердце мое. Почто Захария изгаляется над смиренным собратом, вводя того во грех?.. Сказывает он, якобы восполняет некогда забытую правду и мое содействие во благо тому. Но одно я знаю и трепещу — Господь накажет за своеволие... Ибо идем наперекор святым отцам, а возможно, и супротив веры православной. И лишь на то уповаю, что уподобился я греху сему по хилости и зависимости рабской. И, возможно, войдет Господь в мое уничиженное положение и не покарает меня ужасно, сколи я, доподлинно знающий, во что погряз, заслуживаю».
      Я огорошено перевел дух на сгибе странички. Неужели мы путем одних рассуждений попали в самую точку, выявили участие Антипия в изысканиях библиотекаря, разгадали саму их суть. И теперь исповедь припадочного изографа доказывала нашу правоту. Но продолжу разбирать запись:
      «Понудил он подновить оторванный клок с рисованным изображеньем тайной тропы, помеченным условными значками, и вшить в латинскую книгу о людях, принявших крест за Гроб Господень».
      У меня аж во рту пересохло: «Вот кто они такие, люди из-за моря? Ну что же, весьма разумное уподобление крестоносцев странникам на Святую Землю. А главное, карта не поддельная, и мы на правильном пути!» — но читаю далее:
      «Сообразил я скудным умишком, что запутываю начертанный Свидетелем путь к чему-то сокрытому. Боюсь очень, что ущемляю особ, коим есть дело до карты. Коль узнают о гнусности, казнят в отместку за пакость мою».
      Последние две строчки, сильно ужатые, едва умещались на листе. На обороте чернила сочней оттенком, написано гораздо позже.
      У меня пьяно кружилась голова. Разум ликовал, встав на пороге великой и ужасной разгадки! Я предвкушал разительные перемены в розыске, чуть ли не победные фанфары. Жаль, рядом нет боярина, вот бы он возрадовался вместе со мной.
      Но что там еще намарал Антипий? Всего три строчки:
      «Возмездие пришло! Захарию покарала рука ужасных в своем гневе приоров. Молюсь и трепещу... Господи, помилуй! Минуй меня, чаша сия... Мне страшно!»
      Закончив читать жуткое послание Антипия, я окончательно уразумел, что провидение существует. Оно ведет меня за собой. Ведь неспроста помыслил Зосима о поиске хождений. Чудны и недоступны слабому уму дела твои, Господи! Слава и хвала создателю за заботу о чадах своих! Аминь!
      Но вдруг следом волнение вошло в мою душу. Зацарапали под сердцем ледяные иголочки животного страха. Кольнула тошнотворная мыслишка: «Ой, не к добру, не к добру все это...». Спрятав томик в карман, я поспешно покинул келью, походившую на склеп.
      Подходя к странноприимному дому, оглянувшись, я приметил Андрея Ростиславича, покидающего игуменские палаты. Боярин ушел в свои мысли, выглядел расстроенным, я не отважился бы беспокоить его, коль не припасенная находка.
      Едва я открыл рот в надежде порадовать его — да не получилось, он пресек мою потугу безучастно и как-то обреченно отмахнулся, мол, все вздор, не суетись, потом расскажешь. Мой радостный пыл улетучился, и я тогда понял, что в сравнении с миссией, возложенной императором, наше расследование всего-навсего головоломная забава, нервная щекотка, попытка утвердиться в собственной значимости.
      Впрочем, то была минутная слабость со стороны боярина. Придя на место, я подробно известил о своих изысканиях, начав с отрока Акима. Выслушав меня, Андрей Ростиславич прямо-таки воспрял духом, даже с азартом ловчего потер ладони. Впрочем, чувствовалось, что совершенно иное занимает его помыслы. Он покуда пребывал в воображаемом споре с Владимиром Ярославичем, пока подбирал убедительные доводы, способные обратить князя в нужную сторону.
      Но я недооценил боярина. Хотя в его глазах все еще сквозила печаль, Андрей Ростиславич взялся щедро нахваливать меня. Присовокупил, что совсем не надеялся на такой успех. И, как бы оправдываясь, удрученно и кратко поведал о неудачных переговорах с Галицким князем:
      — Владимир стал невообразимым скупердяем, канючит одно: «Нет денег, нет денег!» Где же нам откопать столь щедрого заимодавца, где найти палочку-выручалочку — в каких таких краях?.. — боярин развел руками. — Опять у нас зашел разговор о мифических сокровищах Осмомысла. Я пытался разубедить князя, привел уже известные тебе рассуждения. Правда, оставил ему маленькую надежду. Лишь ради того, чтоб не отказал в поиске убийц. Уж очень мне хочется изловить злодеев. В нашем распоряжении два дня. Лоб разобью вдребезги, но катов найду! Ну а потом, — Андрей Ростиславич смял бороду в кулаке, — не знаю, как и поступить?.. Мне необходимо быть у Всеволода во Владимире. У нас оговорено с ним. Но я обязан известить императора Фридриха о переговорах с Галицким князем. Вот незадача-то?
      Помолчав, испытующе оглядел меня. Мне стало не по себе, что он задумал-то?..
      — Боюсь, как бы тебе, Василий, не пришлось ехать к Барбароссе, — и весело заключил. — А что, ты самая стоящая кандидатура: боярский сын иноческого чина, к тому же языки знаешь, на мякине тебе не провести. Самое то, что нужно! Дам в конвой двух гридней и отправишься к самому кесарю. Да не робей, ты поедешь с княжими посланцами, — предвосхитил он мой вопрошающий взгляд. — Князь в свое оправдание решил подольститься к императору.
      Ты же, Василий, будешь моим доверенным. Мне требуется верный человек в ставке императора. Сойдешься там с людьми Великого князя, я дам рекомендательное письмо. Выяснишь, что мне требуется, и спокойно возвратишься