назад. Ну как, поедешь? — интригующе вопросил боярин.
Признаться, я растерялся. Чего-чего, но такого поворота событий никак не ожидал. Моя цель скорей добраться до родной обители, повидать мать с отцом. А затем мирно предаться любимому занятию: читать в удовольствие и начать писать собственную книгу. А тут вон какие открываются горизонты...
— Надо подумать, боярин, — единственное, что я нашелся сказать в ответ.
— Хорошо, подумаем вместе, — обнадежил он меня. — Ну а теперь давай пораскинем мозгами над тем, что ты выведал. Где те «хождения», ну-ка покажи, — боярин поудобней устроился в кресле, даже обшивка затрещала.
С трудом разбираясь в мудреном подчерке рубрикатора, он углубился в послание. С минуту поразмыслив, Андрей Ростиславич задался вопросом:
— Ты вот, Василий, весьма осведомленный человек. Что за приоры (2) такие, само собой разумеется, не в буквальном смысле. О ком намекает Антипий? Может, ты знаешь? Получается, они вершат произвол в обители. Что за люди такие?
— Приорами или верховниками, в латинских землях порой именуют вождей тайных сообществ или еретических сект. Я слышал, точно так же зовутся наставники Лангедокских катаров, избранная верхушка «чистых». — И вдруг в моей голове прояснилось. — Дай-ка, Бог памяти... Помнится, в тирольской харчевне один опившийся до чертиков рыцарь-крестоносец живописал свои приключения в Святой Земле. Бражник ненароком обмолвился о негласно учрежденном франками «Ордене Сиона», с его слов, дабы вершить «горнее правосудие». Правда, протрезвев, пропойца всячески открещивался от сказанного, но мне хорошо запомнилось, что он называл предводителей того ордена — приорами. — По наитию почувствовав, что ступаю на правильный путь, поспешил не дать мыслям разбежаться. — Больше ничего определенного вспомнить не могу. Замечу лишь, у нас то слово не встречается, наверняка заимствовано у католиков. Сам рубрикатор не мог такое вычитать (мы знаем, он не владел латинским), придумать и подавно... Скорее всего, просветил его отец библиотекарь. А уж какой смысл Захария вкладывал в слово, одному Богу известно...
Пришел черед высказаться Андрею Ростиславичу:
— Выслушай внимательно, Василий. А не о богомильских ли иереях идет речь? Посуди сам, богомилы и те самые катары — одного поля ягода. Сам знаешь, насколько близки учения еретиков, да и пошли они из павликанского корня. Вполне возможно, что именно так именовался причт эконома Ефрема.
Ну а коль Ефрем?.. Многое ставится на свои места. И тогда не три, а все четыре убийства связываются воедино. А само поведение «святоши»?.. Крутится как уж на сковороде, путает нас всячески... Смотри-ка, ведь именно он возвел поклеп на старца Парфения. Обвиняет иже с ним травщика и ученого Аполлинария в заговоре супротив старого Ярослава и Настасьина ублюдка Олега. Он желал, чтобы порядочных иноков сочли адским исчадьем, заподозрив в убийстве. Умно, нечего сказать!
А я ведь взаправду поверил, развесил уши. Да и сейчас не могу переубедить себя, что Парфений ни в чем не виноват. Тоже касаемо и лекаря Савелия. А уж куда богоугодный человек... И смотри: Ефрема и Захарию связывали грязные делишки, начни с малого — сводничество ключаря, остальное и поминать не хочется. Они и есть первые греховодники — они, а не старцы, в гроб смотрящие. Все предстает в другом свете.
Внимательно выслушав Андрея Ростиславича, забыв о своём, я вдохновился его догадкой. По всем видам боярин прав. Если и есть в обители что незаконное, так-то богомильские радения. Вокруг них и крутится жуткое смертельное колесо, косящее иноков. Ну а апокрифы и прочая книжная напасть не что иное, как горнило еретических страстей, ядовитое болото их обретения. Окажись мы по ту сторону Карпат, папскому суду вполне достало бы улик, чтобы сжечь мерзких еретиков и развеять их пепел по ветру.
Пожалуй, лишь одно непонятно, кто тогда же убил изографа Антипия, коль все богомилы за решеткой? Я набрался наглости и задал сей каверзный вопрос, введя боярина в смущение:
— Я могу допустить, что сорная трава сполна не выкошена, — боярин явно вымучивал собственное оправдание, — возможно, кое-кто остался в сторонке, вот и вершит кровавую расправу. Да, так оно и есть, — заверял он себя, но, не отыскав вразумительных доводов, продолжил размышления. — Однако, братец, для очистки совести мы должны обнаружить злодея и доказать его вину. Но, к моему стыду, улик-то у нас кот наплакал. Так что же, будем искать, кстати, заодно проверим и Афанасиеву карту. Ты как думаешь, ведь дыма без огня не бывает?..
Боярин ждал моего ответа, но я молчал, как воды в рот набрал. Тогда он стал подводить итог:
— Бог даст, раздобудем ту «важную реликвию». Ты, Василий, куй железо, пока горячо, свяжись с Зосимой, надо обязательно отыскать книгу о крестоносцах. Пусть скорей разыскивает! — Помолчав, добавил. — Да, совсем забыл. Сегодня мне повстречался боярин Судислав. У него дельце имеется, старик вспомнил давнюю историю о засекреченных свитках. Обещал рассказать. Весьма любопытно? Для нас любая наводка, что хлеб насущный, особенно не из чего выбирать-то. Вот и сходим к Судиславу, — и наконец похвалил меня. — Скажу честно, ты, брат Василий, весьма силен в книжном деле, без тебя не обойтись.
Примечание:
1. Триера — многоярусный морской корабль.
2. Приор (от лат. prior — первый, старший). — Настоятель небольшого католического монастыря. Должностное лицо в духовно-рыцарском ордене, ступенью ниже великого магистра.
Глава 6
Где послушник Аким остается нам верен, а боярин Судислав рассказывает то, что обещался забыть
Окрыленный добрым словом боярина, я по-мальчишески резво сбежал вниз, с разгона выскочил на крыльцо. И лоб в лоб столкнулся с настоятелем, чуть не сбив старика с ног. Парфений будто специально подкарауливал, опередив мои извинения, изрек:
— Отче, до тебя есть нужда, зайди после утрени, нужно поговорить наедине, — и, не пояснив, зачем я потребовался, важно прошествовал наверх.
Я даже оторопел, так все быстро случилось. Радужное настроение испарилось. Предугадывая подвох со стороны игумена, мне пристало крепко призадуматься.
Что за спешное дело у настоятеля? Резонно допустить, что оно связано с нашим розыском. Зная, что мы костью в горле застряли во мнении здешних старцев, я не ожидал от грядущего разговора ничего хорошего.
Лишась воодушевления, тронулся я на розыски отрока Акима. Нашел его не сразу: пришлось заглянуть и на конюшни, и на скотный двор, и даже в трапезную. Везде, словно заклейменный, ловил я подозрительные взоры иноков и челяди, слышал за спиной язвительный шепот. Но стоило оглянуться, как чернь торопливо делала вид, что ей до меня нет дела. Дурное предчувствие подступило к сердцу, следом пришли суетные мысли, что я не так сделал, где оступился?
Аким и два худосочных отрока укладывали рассыпавшиеся поленницы на дровяном складе. На мой оклик малый отозвался не сразу. Утирая вспотевший от работы лоб, неспешно подошел, отвел меня в сторонку. И приглушенным голосом, торопясь и сбиваясь, выложил свою тревогу:
— Отче, сегодня поутру мне была выволочка от наставника. Ему кто-то донес о наших с тобой приятельских отношениях. В толк не возьму, что здесь плохого? Феодор-учитель грозит, коль продолжу знаться с тобой — посадит в холодную. Я хитро прикинулся оговоренным, мол, нет у меня дел с чужаками, да и быть не может. Но он не верит, сулил разобраться со мной, якобы перепадет мне на орехи, ишь как взъелся-то, не пойму, чего он озлобился.
По малолетству Акиму не взять в толк, но мне стало понятно, откуда дует ветер. Определенно Парфений установил за мной и боярином слежку. Настоятель жаждет помешать розыску, ему не по нраву наша бойкость. И стало до боли досадно, что старец, облеченный игуменским саном, явно потакает чинимому злу в обители, уж коли не сам его зачинщик. Редко случается, но я раздраженно пожалел, что не выслужил высокого сана, да и по рождению своему недалеко ушел. А как хотелось мне уткнуть Парфения, как власть имущему, понудить его лебезить перед собой. Одно утешало: слава Богу, не в его воле я нахожусь, не обязан ему зад лизать...
Но Акима грешно подводить, однако как я без него?.. И сказал я тогда:
— Я на тебя, парень, очень рассчитываю, окажи последнюю услугу. Извести скорей Зосиму, что ему нужно искать книгу с подправленной картой о крестовых рыцарях. Только вот как без твоей помощи он принесет мне ее? Но коли такое дело пошло, сам попробую вечером встретиться с ним.
Однако отрок оказался на удивление смекалистым, с непререкаемой удалью в голосе он твердо заявил:
— Я сделаю, как нужно, отче, а коли что, подамся в бега! С голоду не подохну — руки есть, голова на плечах... Надоело мне горбатить на братию. Что я, холоп?! Как никак, пусть захудалого, но все же боярского роду-племени. Неужто не приткнусь где по душе?.. Давно собираюсь уйти из монастыря, вот только зиму переждать. Ты думаешь, я запросто так отлучался в Теребволь? Я ведь повод искал с отцом переговорить. Оно, конечно, денег у нас отродясь не было. Две сестрицы еще на выданье сидят, как бы вековухами не остались. А так бы подался я к каштеляну в дружину, да вот не на что снаряженье справить. Отец-то мне сочувствует, жалеет, чай, сам прежде воем был. Понимает, старый: не гоже смолоду юдоли придаваться. Сказал: «Потерпи, сыне, обожди хотя бы до весны, может, и надумаем что...» Ну а коль не повезет, так пешим поступлю в войско...
Мне искренне жаль Акима. Имейся у меня золотишко, ей-ей, справил бы малому коня и доспехи. Да сам нищ, гроша лишнего нет за душой. Но тут я подумал, а не взять ли парня с собой к Барбароссе? А что?.. Надо посоветоваться с Андреем Ростиславичем. Акиму же ответил:
— И то верно, не к лицу молодцу заискивать каженикам. Надеюсь, что смогу помочь тебе — вместе оставим обитель.
Отрок обрадовался, как дитятко:
— Просьбу твою, отче, немедля передам философу Зосиме, а книгу обязательно занесу. Ты не думай, я парень ловкий. Говори, чего еще надобно сделать.
Условясь о месте и времени встречи, я велел малому хранить наш уговор про себя. А наушникам наврать, мол, Василий-инок просил за конем приглядеть, монетку обещал. На том мы и расстались.
А теперь, скорей к боярину... Встречные черноризцы кротко кланялись и провожали замутненным взором, их удел смирение, я в их глазах вольная птица — сегодня здесь, завтра там!
Андрей Ростиславич уже поджидал меня, встретил, загадочно улыбаясь. Я обстоятельно поведал разговор с Акимом, поделился тревогой по поводу учиненной за нами слежки. И напоследок посетовал на приказание Парфения явиться к нему. Боярин также был откровенен:
— Ты прав, друзей в беде не бросают, парню нужно помочь. А еще лучше отпросить совсем из обители, не то изведут они его здесь.
Я с преданной благодарностью посмотрел на боярина, он же с ухмылкой продолжил:
— Чаешь, Парфений собственной персоной ко мне пожаловал. Возомнил о себе старик, учинил по нашему розыску сущий допрос. А главное, опять упорно вменяет мне в вину содеянные смерти иноков,
