принадлежащем покойному Осмомыслу?
— Как не слыхать... то излюбленные пересуды бездельников. Только, по-моему, эту сказку сочинили для простачков. Сам посуди — крупный клад в одиночку не зарыть. Варвары предают тех копачей смерти, да ты сам знаешь, чтоб никто из них не проговорился. Но мы не басурмане. Ярослав Осмомысл, будучи у последней черты, стал столь богобоязненным, мухи не обидит, а тут... безвинных казнить. Во всяком случае, будь клад в самом деле, давно бы повырывали сокровища, уж слишком о них разговора...
Уверен — клада нет! Просто любят простецы посудачить на трепетные темы. Их медом не корми, лишь дай потрепаться о нечистой силе, о разбойниках, ну и, разумеется, о легких деньгах, что под боком лежат, дураков дожидаются.
— А не кажется ли тебе, Зосима, что кто-то намеренно распускает слухи о кладе? Вдобавок увязывая их с гибелью иноков, якобы занимавшихся поисками сокровищ. Не для того ли это деется, чтобы направить розыск по ложному следу?
— Ты сам отвечаешь, отче. Но только Захария, Афанасий, да и припадочный Антип не такие глупцы, чтобы мечтать о молочных реках с кисельными берегами. Клады притягательны для дурней, что думают: отыщи он кубышку и заживет как царь. Но никому не позволят разжиться на халяву. Деньги просто-напросто отберут в казну. Ну а кладокопателю в лучшем случае поставят жбан медовухи и будь здоров...
Получается, Зосима, что следует отбросить мысль о кладе. Я верно понимаю?
— Ну, совсем-то не от чего нельзя отрекаться. Но дело явно не в кладе...
— А не может ли, отче, весь сыр-бор проистекать из-за неуемного желания монаха-книжника обладать особо редким сочинением? Ну вот ты, например, жаждал заполучить теребовльских философов...
— Этак ты, брат Василий, меня под дыбу подведешь? — и рассмеялся понимающе. — Всяко может быть, для алчущей души иная книга дороже матери с отцом.
— Кто из ваших самый страстный читатель?
— Не думаю, что отцы Аполлинарий, Феофил или Даниил способны на убийство. Хотя нет в обители иноков более любострастных до всякого знания.
— Но то совсем старики. Кто еще из скрипторных падок на книжный мед?
— Молодежь наша мелкотравчата и увы, малокнижна. Да и не за что ее упрекать, ведь набрана по владычной указке. Горе с лежебоками — языки учить не хотят, а ведь без знания иноплеменных наречий не постичь книжной мудрости. Не нам с тобой о том говорить...
Я понимающе кивнул, Зосима продолжил, не останавливаясь:
— Что до переплетчиков, то ребята простые. Их наука клей варить да по торгам баб щупать. Тупорылые они у нас...
Рубрикаторы, те просвещенней... Но скажу тебе, отче, — инок испытующе вгляделся в меня, — одно дело слыть книгочеем, другое дело поножовщиной заниматься.
— Есть у вас Макарий старичок... На него можно положиться, ты как считаешь?
— Поганенький старикашка, скажу тебе. Суетлив без меры, любопытен... повсюду нос сует, впрочем, безвреден, аки агнец. Скорее всего, по старчеству в малолетство впадает. А какое у тебя дело к нему, — поинтересовался Зосима, — ему не стоит доверять.
И тогда я, сославшись на Макария, рассказал Зосиме о рубрикаторе Антипе, шаставшем по смерти Захарии в книгохранилище.
Таким образом, наш разговор переключился на припадочного миниатюриста. Вот что сообщил бородатый переписчик.
Знал он Антипия с устройства того в обитель, пять лет уж прошло. Говорили, якобы за короткий срок малый сменил несколько киновий. Побывал даже в киевских святынях, и все ради высокого искусства. Талантами инока Бог не обидел, наоборот, наградил весьма щедро. Все сходились в том, что монастырь заполучил редкого мастера. К тому времени работы Антипия уже ценились по склонам Карпат. Древний градский монастырь даже предлагал с выгодой выкупить миниатюриста. Но Антипа, сославшись на болячки, не пожелал переезда, видимо, здесь прижился.
Как я убедился, Зосима не падок до сплетен, его не интересовало содержимое чужих карманов. То, что у Антипы водились денежки, он подтвердил, но не более того. О тесных сношениях рубрикатора и библиотекаря, о явном подчинении Антипия Захарии Зосима не скрывал, то известно любому из скрипторных. Однако заметил, что не менее почтительно Антипа относился и к Парфению, и к Аполлинарию, не говоря об экономе Ереме, который поставлял заказы невыездному рубрикатору.
Антипа был из породы людей, изначально послушных сильным мира, но в тоже время стоял как бы на отшибе. Признавая мастерство изографа, самого его как человека особо никто не любил. Хотя зла и даже мелких пакостей он никому не чинил, наоборот, чем мог, стремился всем угодить. Толи ту остуду вызывал его устрашающий недуг?.. Падучая издавна считалась у нас и не хворью вовсе, а Божьим наказанием, сродни Библейской проказе. Толи его принимали за каженика(1)? А природные скопцы завсегда у русских вызывали неприязнь и настороженность. Во всяком случае, от Антипия исходил хлад людей неприкаянных, не от мира сего, видимо, этим многое объяснялось и в его поступках, и в отношении окружающих к нему.
Умного переписчика поражали странности рубрикатора: одаренный человек, а какой-то пришибленный, затюканный. Привычнее видеть талант с высоко поднятой строптивой головой, а не покорным и бессловесным. Какая-то двойственность жила в Антипе. Зосима ценил настоящее дарование. Но не может личность, рабская по натуре, выражать своим мастерством чувства, присущие вольному человеку, нести в умы заряд, подобный вызову титанов.
Я согласился с рассуждением Зосимы, вспомнив необычайно увлекательные, красочные, являвшие целый мир миниатюры Антипия. Действительно, как непритязательный человечишка сподобился сотворять неописуемую словом вереницу чувств и образов. Поразительный случай, одним словом! Интересно, как бы дальше развился его талант, коль не преждевременная гибель? Странная смерть оборвала его самобытное искусство, лишив мир возможности увидеть рождение новых книжных чудес.
Дабы нам, разглагольствуя, не уйти в сторону, я перевел разговор в нужное русло:
— Макарий сказывал, что скрипторные ведают потаенные засовы — инокам не составит труда самовольно прокрасться в книгохранилище.
— В том нет секрета для старых монахов, возможно и молодежь вызнала скрытые библиотечные запоры.
— А в сугубое хранилище тоже знают ход?..
— То по уставу ведает лишь настоятель, библиотекарь и его помощник. Существует строгий ритуал посвящения в тайну особой кладовой.
— А кто посвятил в тот секрет Парфения и Аполлинария, ведь Захарии уже не было в живых? Неужто Савелий помощник библиотекаря?
— Все знают, что Савелий не подлежал посвящению, он лишь временно исполняет те обязанности. По правилу — помощник библиотекаря должен в совершенстве владеть греческим языком и понимать латинский. Его экзаменуют старцы, и коль он не удовлетворит их требований, полновесным помощником ему не быть. Савелий упорно учит латинский, но пока безуспешно.
Кстати, сходное, но еще более суровое правило существует для самого библиотекаря. Он обязан знать три священных языка, включая еврейский. Скажу тебе по секрету, Захария весьма слабо знал даже латынь, язык же иудеев вовсе не ведал. Но игумен Кирилл по своей прихоти, хотя старцы сильно возражали, все же назначил его главным в скриптории.
Что до Парфения и нового библиотекаря Аполлинария, то нет нужды посвящать их в секрет сугубого хранилища, они и так все знают в обители. Старцы сразу же уверенно открыли «мертвецкую», так у нас прозывают особую кладовую.
— Вон как любопытно, а я и не знал? А как ты считаешь, мог бы Захария открыть секрет каморы Антипию?
— Зачем? Ты, видимо, не представляешь, что означает для иноков та тайна. Ну, как тебе объяснить? Это одна из высших негласных степеней посвящения. Наделенный ею может себя считать небожителем. А делиться «святостью» у людей не принято.
Откройся Захария, он ущемил бы самого себя, лишась ореола превосходства, поднял бы Антипу до своего уровня. Положено знать единицам... Они отвечают перед Богом, они стерегут вечное знание, с них спросится там... — Зосима указал пальцем в потолок и уже покойно добавил. — Им нести тяжелый груз. Не каждый возжелает подставить свое плечо. А я так вовсе того не хочу.
Я знал, что философ Зосима кривит душой, но простил его.
— Все же мне как-то не верится, что, кроме Парфения и Аполлинария, никто не знает, как попасть в «мертвецкую», ты так страшно называешь особую кладовую. Мы ведь живем ни двести лет назад. Иное время, иные люди, иные нравы. Полагаю, так безоговорочно уже не чтятся заветы отцов основателей.
— А не намерен ли ты, отче, самочинно проникнуть в сугубую кладовую? Уж больно странные вопросы задаешь, словно выпытываешь, кто мог тебя туда сопроводить. Ты определенно ищешь важные документы, я не прав?
— Ты прав, Зосима, действительно мне нужна некая книга. Я не думаю, что она спрятана в «мертвецкой». Так что не бойся, на «святая святых» я не стану покушаться. Но я был бы счастлив — найдись такой человек, кто отыскал бы эту самую книгу. Вот почему я обратился к тебе. Моя просьба вызвана не лукавым честолюбием, я не хочу оскорбить чувств добропорядочных иноков. Но пока я не имею права объяснить свой мотив. Ибо тогда порушу следствие, перечеркну нашу работу. А это будет на руку убийцам, позволит им избежать возмездия. Пойми меня правильно, отче. Поверь мне...
— Какая книга тебе нужна, отче Василий?
— Если бы я знал название, мы бы вчера при досмотре скриптория изъяли ее. В том-то и дело, оно не известно, — напрягая голову, сбивчиво пояснил. — В том манускрипте (в кодексе, в сшивке ли какой) — есть текст... Содержанием своим, авторами своими (ну, не знаю... страной ли, описываемой в нем), он соотносится с «заморскими людьми». Короче, некий инок характеризует книгу всего четырьмя словами: «книга людей из-за моря». Теперь-то ты понимаешь, Зосима, насколько мне сложно отыскать то, не зная что...
— Да, отче, задачка не из простых. Но и отчаиваться не следует! Давай порассуждаем, подумаем не спеша. Ты говоришь — «людей из-за моря»... Значит — книга та описывает иноплеменных людей, или же ее сочинителями явилась группа заморских авторов. Что, согласись со мной, совсем ни одно и то же. Книг или сборников, принадлежащих чужим писателям, в нашей библиотеке не счесть. И не думаю, что духовное лицо столь расплывчато назвало плод совокупного сочинительства. Это выглядит как ткнуть пальцем в небо и сказать «Там...» Глупость, одним словом. Скорее всего, клирик имел ввиду людское содружество, обитающее за морем. Причем не племя, не народ, ни язык какой — иначе, так бы и сказал. О религиозном обществе наподобие секты или толка какого, по-моему, тоже речи нет...
Внезапно Зосима умолк на минуту, ушел в себя, потом очнулся, будто прозрел:
А послушай-ка, кажется, я догадался, о ком идет речь! Главная черта тех людей, их свойство, что они не здешние, а заморские. Кого у нас зовут людьми из-за моря? Ну-ка, вспомни... Правильно, «заморскими гостями» кличут торговых людей, купцов. Но оставим купцов в покое, ибо большинство добирается к
