плохо все нужные машины знающая, не справлюсь, как мне кажется, я и просыпалась!..
Мама в такие ночи прибегала ко мне, и пыталась утешить, подбодрить. А папа теперь почти не спал с нами в доме: он говорил, что некоторые механизмы совсем ветхие, и он должен постоянно нести вахту возле них: чтоб не было отказов. И ему нельзя пропустить тот важный момент, когда он сможет заменить какой-то там основной насос…
В те редкие дни, когда мама уходила в автозал дежурить вместо него, а он давал мне уроки, или рассказывал истории на ночь, я замечала, что круги под его глазами делаются всё больше, и становятся всё темнее. А сами глаза… В них страшно было смотреть - столько там было… Не знаю, как верно описать это чувство - непреклонности, что ли.
Теперь про все общеобразовательные предметы и разные науки мне рассказывала мама, а с папой мы занимались только техникой.
Мне было очень страшно, я чувствовала, что папе всё тяжелей, и что хрупкое равновесие, которое мы поддерживаем здесь, в Убежище, может оказаться в любой момент нарушено… И тогда мы все, скорее всего, умрём.
Но я пыталась папе этого не показывать, и старалась только лучше запоминать, что он мне объясняет. И выучить, как ликвидировать те поломки и проблемы с нашими механизмами, которые сейчас случаются чаще всего. Иногда мои пальчики, испачканные в смазке, и металлических опилках, отказывались прикручивать, или вставлять какие-нибудь детали - от усталости, или дрожи от слабости. Или - потому, что я не могла сразу сообразить, какой стороной их вставить так, чтоб было правильно!
Но я не сдавалась, и, стиснув зубы, всё равно всё делала, что было надо - со второй, третьей, или десятой попытки. И папа тогда кивал с довольным видом, говоря, что я - их единственная надежда и опора, и что они в меня верят.
А ещё иногда целовал меня в лобик, и приговаривал, какая я у них умничка и лапочка, и как же я так хорошо понимаю и запоминаю, что он не нарадуется. А я сдерживалась в такие моменты изо всех сил, чтоб не разрыдаться, и не кусать губы от отчаяния - я понимала, что так нам долго не продержаться!
Никакие механизмы и аппараты, будь они хоть самыми лучшими и надёжными, не могут работать вечно!
Что настанет тот день, когда откажет или сломается что-то настолько важное, что мы все можем погибнуть…
И вот этот день настал.
Это случилось как раз в мой восьмой День Рождения.
Мама, несмотря на то, что накануне они с отцом всю ночь провели в машинном зале и ремонтной мастерской, всё равно испекла мне торт.
Торт оказался почти несладкий - кончался сахар! - но мы всё равно съели его весь. Ели мы его прямо в автозале, на одном из столов, с которого убрали монитор, и куда мама поставила блюдо с тортом, чайные чашки и ложки, и чайник. Чайная заварка у нас тоже заканчивалась, и та жиденькая жёлтая водичка, которая была сейчас налита в чашки, почти не отличалась по вкусу от обычной питьевой воды.
Папа сказал тогда, что воды-то хватит хоть ещё на пятьдесят лет. А мама сказала, что это ничего не значит: еды осталось лет на двадцать.
Папа, непривычно выглядевший в огромных резиновых сапогах, которые он зачем-то одел, дёрнул плечом. Но ничего не ответил.
Потом внизу, прямо под нашими ногами, что-то звонко сделало «БАМ-М-М!», пол задрожал, и что-то громко зашипело. Мне что-то ударило по ушам - я даже прижала их руками, так стало больно, и закричала: «А-а-а!»! А папа кинулся вниз сквозь открытый люк, даже не по ступенькам, а скользя руками прямо по перилам.
Внизу что-то громко булькало и гудело, и мама подбежала к люку, приказав мне оставаться на месте - у стола. Лицо у неё было такое белое, что я, как ни старалась сдерживаться, тихонько захныкала: я поняла, что всё - плохо!
Я услышала, как папа громко ругается, и стонет, как гремят по полу какие-то детали, которые он, наверное, заменяет… А затем папа закричал ещё громче, так отчаянно!..
И мама, глядящая на него через проём люка, вскрикнула, и теперь покраснела - так густо, что мне стало по-настоящему страшно. Я хотела кинуться к ним, чтоб как-то помочь, но мама снова велела мне оставаться на месте, что бы ни случилось. Голос у неё был таким, и посмотрела она так, что я поняла - я должна послушаться!
Мама, которая успела за это время надеть длинные сапоги, в которых папа обычно работал в аккумуляторной, и две пары которых лежали приготовленные прямо у люка, спустилась вниз.
Через некоторое время шипение и гул прекратились, и остались лишь обычные звуки криозала и машинного: бормотание работающих механизмов, и вздохи помп. Несмотря на то, что всё, вроде, пришло в норму, голова у меня сильно кружилась, и я почему-то ощущала себя необыкновенно сильной, и способной справиться с любыми поломками и проблемами!
И я подошла к люку, стискивая кулачки, и плотно сжав челюсти: я хотела помочь маме и папе, даже несмотря на их запрет!..
Внизу по полу стелилось и быстро уходило в дренажные отверстия что-то вроде тумана: дымка, которой раньше я никогда не видела, а только слышала, когда мама рассказывала о туманах там, наверху. Мама в нелепо огромных сапогах и с универсальным ключом в руке, стояла, склонившись, над папой.
Папа лежал на полу на спине, раскинув руки в стороны, рот у него был широко открыт, а на одежде, усах и бороде лежало что-то белое - похожее на иней, или снег, который мне мама тоже показывала в книгах на картинках. И это белое быстро исчезало - словно таяло.
Но поразило меня не это.
У папы не было одной руки - она, как я увидела, оглядевшись, оказалась как бы припаяна к какому-то колесу на одном из клапанов, который, как я знала, относился к системе циркуляции криогенной жидкости: побелевшие пальцы цепко сжимали колесо-маховик этого вентиля. Но кровь, как ни странно, из обрубка не вытекала.
Я замерла на нижней ступеньке лестницы, и молчала долго, потому что не могла говорить или даже плакать: внутри меня словно всё застыло, и замерло от того, что я понимала: папа умер! И его не вернуть!
Мама сказала:
- Катерина! - это был первый в моей жизни случай, когда она назвала меня полным именем! - Одень вторые сапоги и перчатки. Нам нужно перенести отца в медотсек.
Как мы несли ужасно холодное тело через три Уровня и два длинных коридора, я помню плохо. Потому что я всё время рыдала, а вытереть слёзы не могла - потому что держала папу за ноги, а мама несла негнущееся тело со стороны головы. Поэтому я и не видела почти ничего - ни дорогу, которой мы шли, ни папу, ни маму. Слёзы буквально душили меня, но с этим я ничего не могла поделать, хотя знала - сейчас нужно делать дело, а не предаваться, как говорил об этом папа, эмоциям!
В медотсеке мама приказала мне положить папу на приёмную платформу камеры. Я помогла ей взгромоздить ставшее почему-то словно тяжелей тело на белую холодную поверхность из пластика. Мама щёлкнула каким-то тумблером, и платформа с папой уехала внутрь бокса с прозрачной передней стенкой. Я смогла наконец протереть глаза от слёз. Теперь мне было видно то, что оказалось вокруг нас.
Замигал цветными огоньками и зажужжал какой-то аппарат внутри бокса. Над телом папы проехала белая штанга с массивным прибором с раструбом. Что-то лязгнуло. С потолка спустились суставчатые манипуляторы с гибкими прозрачными шлангами. На концах у них были иглы.
Эти иглы вошли в тело отца, я увидела, как по ним начала двигаться какая-то жидкость - красная, как кровь! Какие-то пластины спустились - тоже с потолка камеры! - и прижались к папиной груди. Затем что-то щёлкнуло, и тело папы выгнулось дугой. Я закричала. Но мама схватила меня за руку, и, сама не замечая, стиснула с такой силой, что я прикусила язык.
И я замолчала. Только смотрела.
Аппарат с раструбом проехал снова. Щёлкнуло ещё раз - тело папы выгнулось уже не так сильно. Мама всё это время искоса посматривала на экран какого-то монитора, где бежала, тоненько свистя, ровная красная линия. Когда щёлкало, на этой линии, как я заметила, появлялось что-то вроде бугра - всплеска, как на воде, когда я купалась в ванной…
После третьего щелчка гудение внутри стихло, трубки с иглами втянулись обратно в потолок камеры. Мама сказала:
- Запрос автодоктору. Результаты реанимационных действий.
Мягкий приятный женский голос, которого я до этого никогда не слышала, ответил:
- Результаты реанимационных действий отрицательные. Организм остался нефункционален в связи с катастрофическими необратимыми повреждениями внутренних органов и конечностей, и большой потерей крови.
Мама сглотнула, и сделала шаг назад. Спросила каким-то чужим голосом:
- Почему нефункциональны внутренние органы?
- Сильное переохлаждение вызвало замерзание этих органов. Повреждения, нанесённые печени и сердцу микрокристаллами льда, не поддаются устранению или лечению.
Я посмотрела на поверхность белого стола: под папой уже натекло чего-то красного. И я поняла, что это оттаявшая кровь. И что папы больше нет.
Мама повернулась ко мне. Я кинулась к ней, и снова обхватила её живот. Я не плакала - слёзы почему-то пропали. Но меня всю трясло: словно холод оттуда, из тела папы, заморозил и меня!..
Мама тоже не плакала: просто положила обе руки мне на плечи, и так мы стояли минуты две. Я впервые почувствовала, кто мы: две одинокие перепуганные женщины, замурованные в толще подземелья, и которых вдруг лишили главной опоры в жизни.
Я чуть отстранилась. Подняла лицо и посмотрела маме в глаза.
