[u]Сцена 9.[/u]
Р а д у л и н. Недавно собирались с моими одноклассниками по случаю очередного десятилетия окончания школы… Так все – то ли боятся, то ли опасаются чего-то, то ли стесняются говорить о… о войне с Западным сатанизмом… о СВО на Украине…
С л а в н ы й. А у моих – не так: мы все – как одна семья! Хотя… Ты ж из Москвы… А я с… приграничья – там… как на фронте… И все – друг за дружку! Иначе быть – никто и не помыслит. Ну… не без предателей: свинья-то – грязь всегда найдёт. Да муха – здоровому коню и не помеха.
Н а ч и н а ю щ и й л и т е р а т о р. Не так давно заходил в гости к своим школьным учительницам – сперва к одной, потом к другой… Одной под семьдесят, другой за восемьдесят лет. Одна из них родилась в Ленинграде… в 1942 году… Поболтали… Повспоминали… Рассказывали друг другу о том, о чём в школе учитель с учеником не делится… – и зря, что «не делится»… – про свои семьи, про близких… Короче, про всё-всё… Как дошло до Великой Отечественной Войны, я ей про своих дедов… И что один из них в 1942 году – будучи двадцати трёх годов отроду – погиб под Тихвином… защищая Ленинград… И вдруг… она мне… И та, и другая – каждая в своём разговоре (встречался-то я с ними в разные дни), но как сговорившись: почти одними и теми же словами и интонациями… как обухом по… по нерву… Мол, зачем мы войну на Украине начали… Я сперва не понял, даже, честно говоря, опешил: спрашивал их, дескать, о чём это они; что означают ихнее «зачем» и «зря». А они-то в ответ – молчат: то глазами по орбитам пускаются, то в полу прозоринки ищут…
(Начинающий литератор примолк. По нему видно, что он вновь оказался в тех «диалогах» со своими школьными… «наставниками».)
М и р а н д а (этот рассказ… её… завёл, что ли). Ну-ну, что же дальше было?!..
Н а ч и н а ю щ и й л и т е р а т о р (то же взволновавшись, будто бы он опять разъясняет – как и тогда). Однако, я быстро сообразил... И стал им объяснять – всё подробно и последовательно: что МЫ восемь(!) лет ждали – вели переговоры, пытались миром решить все проблемы внутренних и внешних социально-национальных проблем; наладить их – внутренний – диалог… Киева с его регионами… А мои учительницы – всё своё: дескать, мы – виноваты, мы – первые начали стрелять… Я им – опять: мы – не первые…, мы – были вынуждены… нас вынудили… Да всё сбиваюсь – никак не могу подходящих, убедительных слов подобрать: не ожидал я, что они… такие… заблудшие. Нет, они не против России, и они – не «недопонауехавшие». Они – наши, на все двести процентов! И ребят наших – погибших, покалеченных… там… на войне – им сердечно жалко… и их матерей… тоже... Через несколько фраз я взял себя в руки, собрался… Объясняю – примеры привожу: Вьетнам, Ливию, Ирак, Афганистан, Иран, Палестину… Да опять – всё не так, как надо... Спёрло что-то… в горле… Ну, растерялся… Не подготовился: не за тем ведь я к ним в гости зашёл: не чтоб же «проповеди» читать, агитацию проводить или вразумлять шатающихся… Но вскорости – нашёлся-таки! Спросил: так, говорю, что? – в Великую Отечественную Войну – Ленинград защищать-то не нужно было, а? – чтобы воины наши не гибли, чтобы жители – блокадниками не стали и не умирали бы от холода и голода, чтобы дети – росли и счастливыми стали: все остались бы живы и здоровы, так что ли?!.. Что другой мой дед… под Москвой ещё… раненым в плен к фашистам попал… и погиб в концлагере «Штатлаг 352» в Белоруссии… Ему вообще – лишь двадцать лет было… И получается: что и мои деды, напрасно головы сложили… как и многие другие – на всех фронтах; а смогли бы жить да жить… Так, мол, да?! Говорю им, что так – «наши» иноагенты считают и предатели… Хотя, есть ли между ними разница – особенно во время войны-то… И, как про «напрасность» защиты Ленинграда я сказал, та учительница-Ленинградка глаза на меня вздёрнула, а в них слёзы – уж через край почти, вот-вот по щекам побегут. Я-то и не знал, что она Ленинградка и родилась там в 1942 году – об этом-то – она мне потом только рассказала. «Нет! – сказала она, – нельзя было город сдавать!» А я ей, мол, так – и теперь. Сейчас – вся Россия, как тогда Ленинград – в нацистской и прочей вражеской осаде. «Что? – спрашиваю, – Россию-то – сдавать что ли?!» «Нет! – обе ответили, – Нет! Никогда! Стоять на смерть! Драться – изо всех сил!»
М е ч е х в о с т о в (беспокойно, но отрешённо возвращается к своему месту; в нём во всём – презрение, которое на глазах сменяется негодованием, потом – растерянностью, затем просветлением и раскаянием; он садится и быстро-быстро начинает что-то писать в своём блокноте, время от времени поднимая голову от своих записей – то оглядываясь по сторонам, то вперев взгляд в говорящих в этот момент.)
С л а в н ы й. Переубедили?! Они – вняли?!
Н а ч и н а ю щ и й л и т е р а т о р. Не знаю… Надеюсь только, что не зря я их навестил. Может быть теперь по-другому размышлять и понимать стали. Или – хотя бы, крепко задумались… Может быть и с другими – с подружками своими и соседями – моими доводами да рассказами поделятся. Да и… – по большому счёту – не их собственная убеждённость, как сама по себе, главное… А то, что с подобным состоянием своей расхлябанной души они и другим болтали… чёрте что!.. А ведь их-то – слушают и со вниманием: учителя ведь!.. К тому же, одна из них до сих пор в школе детишек уму-разуму учит!.. Ну, и чему с таким… внутренним… хламом, с такой раскорякой в сознании… они научить-то смогут?!.. Ну?!.. Безобидным станет разве что – «дважды два четыре» в зефире, да «мама мыла раму» с «перегаму»…
С л а в н ы й. На фронт, в прифронтовую зону, в госпитали – к нашим бойцам ездить нужно: чтобы прочувствовать сердцем и на собственной шкуре испытать, каждой фиброй своей… и атомом – чем живут наши воины, что у них в сердце и на душе… Разделять их заботы – и нести взятое, понятое – в тыл. А от сюда – из тыла… туда – на фронт: тепло и заботу… всей страны… о них. Заветы от них принимать и доносить их – до живущих здесь… в тишине и спокойствии размеренной мирной жизни, рассказывая тутошними: и «миролюбцам» с «миротворцами», и никчёмным с бездумными – о правде и чаяньях наших защитников… Писать об этом… про наших воинов-защитников – стихи и песни… Читать эти свои произведения – настоящие, истовые: здесь – в далёком тылу – про войну, там – на передовой – про то, что наших ребят любят и ждут, что мы – с ними, а они – снами, что они и мы – одно целое: все – МЫ, МЫ – Россия. Переубеждать тех, кто «желает» «мир» любой ценой. А потом – с этой своей победой над зашоренным незнанием или нежеланием понимать – опять на передовую к нашим бойцам: с отчётами о том, что вы – наказы ребят – выполнили… и с успехом, приложив к тому все свои силы, знание и красноречие, писательский дар и умение… Ну?! Так нет?! Кто пожелает – могу с собой взять!
К о р ь г и н а. Да я – и так пишу! Мне – никуда ездить не нужно…
С л а в н ы й. Чтобы о войне писать праведно – а иначе и невозможно, нельзя, запретительно – нужно там побывать, да на себе испытать… Да хоть каплю тамошнего в себя впитать… А не из чужих телерепортажей представление получать, да чувства диванные возмущать – и в себе, и в других: ложной такая генерация станется: тока – не случится… Право писать про войну – нужно заслужить… Моральное право заиметь надобно… Получить его – у своей же собственной совести... Иначе… любая «правда» – кривдой окажется… Это, к примеру, как про «снег» написать, когда сам его в жизни никогда не видал, не пощупал, не обмерзал ни разу... И вот когда познаешь, прочувствуешь на себе – всем своим естеством, вплоть до собственного ливера – вот тогда и у читающего-слушающего тебя, уже его душа и сердце раскроются и понимание придёт... Иначе же: книжку – закроют, музыку – поубавят, ТВ-канал – переключат: и ни в душе, ни в сознании – ничегошеньки у них и не произойдёт, не случится и не останется.
Когда Всё – Сам – переживёшь,
Тогда – Возможное – поймёшь:
Что скальпель – лекарский
И для убийства – гож;
Есть правда – лживая,
Есть – во спасение ложь.
М е ч е х в о с т о в (дописав что-то в блокноте, резко встаёт; в задумчивости – вырывает лист, складывает его пополам). Я всё-таки… Советский… Русский… Хоть и не русский… (Не говоря никому ни слова, не поднимая головы, движется через всю сцену; проходя мимо Корьгиной – аккуратно кладёт складку на край ближайшего к ней стола; спускается в зрительный зал и через него уходит.)
(Все провожают Мечехвостава одними глазами: кто-то с недоумением, кто-то с пониманием, кто-то с сочувствием, кто-то равнодушно.)
[justify]К о р ь г и н а (недоумённо, но и с пониманием, и даже сожалением; боязливо, но с интересом делает шаг к столу с запиской, оставленной Мечехвостовым, и берёт её; с материнской жалостью, с приятельским снисхождением). Борис Борисович!.. Ты… куда?.. (Как будто бы с чем-то распрощавшись, с интересом, задорно возвращается к диалогу со Славным; в ней и трепет, и желание, и просветление). Вот ты говоришь: там побывать. И что без этого – никак невозможно. А как же Высоцкий писал – он ведь тоже не воевал? Да и вообще – ни разу на фронте не был! А стихотворения-то у него – нерв… оголённый!.. [i](Разворачивает тайное послание Мечехвостова; читает – не в слух,
