охапку и весело закружился с ней под недоуменные взгляды не выспавшихся пассажиров, спешащих мимо них на привокзальную площадь.
-И чем же здесь так по-особому пахнет?
Девушка старательно принюхалась и даже чихнула от усердия.
- Ну да, коксом, углем, стоялой водой и еще, еще туалетом…
- Да что вы такое говорите, Наташенька!?
Не на шутку возмутился Иван.
- Здесь пахнет моим родным городом!
А туалет…Что туалет? Это все неважно.…Это все совсем, совсем не важно. Главное, что мы приехали…Скорее, скорее пойдемте. Нужно еще найти извозчика.…Пойдемте…
Молодой человек повлек за собой смеющуюся, слегка упирающуюся девушку через душный вокзал, скамейки которого были битком забиты спящими пассажирами, плачущими детьми, нищими беженцами, бродягами, мешками и баулами…
На привокзальной площади уже никого из прибывших пассажиров не было. Впрочем, как не было и извозчиков и лишь сонный запорошенный снегом красноармеец, стоял, безвольно прислонившись к двери бывшей блинной, а теперь если верить черной табличке – привокзальному отделению городской ЧК.
- А раньше здесь можно было покушать в любое время суток…
Вздохнул офицер и приподняв воротник Наташиного полушубка, взял ее за руку.
S'il vous plaît, ma chère fille, ne prêtant pas attention aux odeurs, suivez le chef d'état-major Ivan Веревкин, dans la maison où il est né et a grandi.**
Слегка переигрывая, произнес он важно и по заснеженным темным улицам повел девушку в сторону заречья.
…Чем ближе Иван Веревкин подходил к небольшой, некогда очень опрятной городской усадьбе своей матери, тем меньше в нем оставалось уверенности застать ее в живых.
Отца своего, Тита Александровича, он почти не помнил, так как помер тот от грудной жабы, когда Ванюша еще, и сидеть-то, нормально не сподобился, но мать Ванечки, тем ни менее умудрилась так обустроить уклад в усадьбе, что отсутствие мужчины в доме было практически незаметно.
Единственная память об отце была сабля Златоустовской ковки, трепетно хранимая матушкой и столь бесславно потерянная Иваном, где-то в сибирских снегах, да портрет маслом, кистей местного живописца, выполненный хоть и старательно, но без искры Божьей.
Портрет висел над каминной доской, где матушка всегда в ожидании единственного наследника хранила в сухости табак да несколько трубок из особо любимых ее сыночком Иванушкой.
Сколько себя Иван себя помнит, в зимнюю пору, двор усадьбы был выскоблен до мостовой, а сугробы лежали повдоль дорожек аккуратными треугольными валами, пирамидками, иной раз в рост человека. Сейчас же в дрожащей утренней серости перед ним встала картина безрадостная до омерзения. От флигеля, где в свое время проживал дворник со своей семьей, к дому вела лишь небольшая вытоптанная тропа, а снег вдоль нее изгажен желтыми вензелями мочи, да заиндевелыми белесыми экскрементами.
- Интересно, какая же сука весь снег во дворе обосрала?
Озлобился штабс-ротмистр, а догадливая Наташа уже протягивала ему карабин.
- ...Merci, ma fille...- шепнул не задумываясь, молодой человек и спрятав перчатки в карман полушубка, стараясь не скрипеть снегом, приблизился к двери.
«С одесского кичмана
Бежали два уркана,
Бежали два уркана тай на волю.
В Вапняровской малине они остановились,
Они остановились отдохнуть.
Товарищ, товарищ, болят мои раны,
Болят мои раны в глыбоке...
Одна вже заживает,
Другая нарывает,
А третия застряла у в боке.
Товарищ, товарищ, скажи моей ты маме,
Что сын ее погибнул на посте...
И с шашкою в рукою,
С метелкой у другою
И с песнею веселой на губе»...
Жизнь в таежной избушке Сохатого приучила Ивана к размеренным, осмысленным и отчасти ленивым действиям. Вот и сейчас, он как мог осторожно приоткрыл дверь и неслышно ступая в валенках, минуя людскую, прошел в «каминную залу», как шутливо говаривала его маменька.
Сейчас в каминной было жарко натоплено, впрочем, это и не удивительно: почти весь паркет в комнате оказался нещадно содран, и даже толстые лаги кое-где были основательно потюканные топором.
В углу, между камином и стеной, задрав редкую бороденку к потолку, исходил храпом дворник Веревкиных – старик Василий Клепиков. А в дальнем углу комнаты за инкрустированным карельской березой столом, гужевали незнакомые Ивану мужики. По виду - полное отрепье: мазурики.
Один из них, похоже, самый трезвый, увидев вышедшего из тени Штабс-ротмистра, отбросил гитару и схватив со стола обрез выстрелил в Ивана. Рука подвела гитариста и картечь, порушив лепнину потолка, лишь припорошила офицера гипсовой пылью.
Выстрел мазурика, казалось разбудил в Иване Веревкине дремлющего профессионального военного, хотя может быть стоящая за ним девушка и ответственность за ее жизнь сыграли большую роль в пробуждении инстинктов офицера. Одним словом все пять патронов выпущенные штабс-ротмистром из карабина, нашли свою цель. Гитарист, как наиболее живучий из всех, схлопотал две пули…
Пороховой дым еще не рассеялся под потолком каминной, а в углу стоя на коленях уже отбивал частые поклоны, враз протрезвевший дворник.
- Барин, Господи ты, Боже мой, Иван Титович, вы живы!? Вот радость-то, какая…
Старик полз к офицеру и его спутнице высоко отклячив тощий зад и, сморкаясь, все повторял и повторял свое жалкое.
- Вот радость-то, какая, вот радость-то какая…
- Что происходит, Василий?
Иван, еле сдерживаясь, смотрел на старика сверху вниз.
– Что это за шпана? Где маменька? Где Ольга Васильевна? Ты во что дом превратил, сволочь? Что замолчал? Оглох никак, сукин сын! Мне что, язык тебе развязать? Так я быстро…
- Ваше высокоблагородие, Иван Титович.…Не погубите.…Видит Бог я здесь совсем не причем.
Маменьку вашу, Ольгу Васильевну, еще в ноябре в черезвычайку увезли…Мне пару раз по рылу заехали, что я им вовремя ворота не отомкнул…А сейчас как изволите видеть и ворот-то уже нет никаких.…
Пожгли ворота-то.…Вот странности, какие: казалось лес вокруг, а дров нынче в городе не укупишь.…За воз дров в самые морозы, башкиры просили николаевский червонец.…Вконец обнаглели, басурмане.…А тех, кого вы из карабинчика так ловко порешили, да я их и знать-то не знаю…Их неделю как крестник мой, Степка Дрочилин с собой привел.…Говорил на одну ночь, ан смотрите, как получилось? Да пес с ними, с душегубцами…Вот с тех пор и пью с ними.…Не просыхаю.
Старик с кряхтеньем поднялся с колен, и с виноватым видом посмотрел на Веревкина.
- Вы уж ваше высокоблагородие простите меня, старика.…Сами знаете, я вашей фамилии уже более сорока лет, как верой и правдой служу…
Вся прислуга разбежалась, даже жена моя венчанная, в деревню слиняла.…
Один я тута остался…
- Ну и кто из них крестник твой?
- Штабс-ротмистр подошел к расстрелянным бандитам и не без любопытства посмотрел на них…
- Да что вы, барин.…Нет тут его…Точно вам говорю что нету…
Он как третьего дня за спиртом отправился, так и не возвращался. Можа убили его, а может тоже, в ЧК оприходовали.…На все воля Божья…
Старик перекрестился и с собачьей преданностью взглянул на молодого хозяина.
- Ладно, старик, не плачь…
Офицер вложил в смуглую сморщенную руку старика золотой кружок и проговорил жестко как на фронте.
- Убитых, пока еще довольно темно, вынеси подальше от усадьбы и снежком припороши, а с завтрашнего дня за лопату,…Чтобы мерзости этой, что я на снегу увидал при входе и духу не осталось.
Давай старик, не огорчай меня…
Он поманил Наташу к себе и, усадив ее на небольшое жесткое полукресло прямо напротив огня, проговорил устало.
- Добро пожаловать в наше родовое гнездо. Добро пожаловать….
***
…Вячеслав Олегович с сомнением рассматривал пожелтевшую фотографию, на обороте которой с трудом читалась. «Я и мама.1929год. Челябинск».
Сама же фотография, на которой молодая девушка и ее мать снялись на фоне католического собора, показалась Речкалову более интересной, а лист бумаги, пришпиленный к ней самой обыкновенной скрепкой, он дважды сфотографировал мощным профессиональным фотоаппаратом.
Еще бы: даже сейчас, особо не вдумываясь в размашистые строки, коими был исписан листок, становилось ясно, что это именно то ради чего и Вячеслав Олегович и оба его помощника спешно подали в отставку и, покинув родную Москву, бросились вдогонку за чудаковатым писателем.
- Так ребята.
Голос Речкалова в тишине гостиничного номера прозвучал громко и торжествующе.
- Приберитесь тут, как следует, что бы даже намека на наше присутствие не осталось и вперед. Похоже, он нашел все, что нам нужно…
Сергей и Валерий засуетились и через пару минут, в номере снова сияла чистота и порядок.
Троица вышла из номера и направилась к сияющим дверям лифта.
До позднего вечера, Речкалов, просидел над свежеотпечатанном фотоснимком, на котором рукой внука штабс-ротмистра при Сибирском временном правительстве, Ивана Титовича Веревкина, было написано следующее.
[b][i]«От верха крышки-1сажень и 3 вершка. – Надо полагать, что клад зарыт на глубину минимум два с половиной метра. (Поинтересоваться на какую глубину
