«Руды, руды, рыдз,
А по-русски рыжик.
Руды, руды,
Руды, руды, рыдз,
Окажись поближе…» *
Эта незатейливая песенка в исполнении эстрадной звезды Тамары Миансаровой, звучала в середине шестидесятых из каждого утюга, вызывая у детей странные зрительные ассоциации с конкретными людьми…
Уличное прозвище мальчишки было — Рыжий. Да, собственно, такой и был: волосы цветом как лисий хвост, облупленный на летнем солнце нос с оранжевым глянцем, да и лицо покрыто конопушками — одним словом, Рыжий, да и только. Ребятишки помладше, страшась его кулаков, уважительно звали паренька Сережкой, ну а сверстники по-приятельски именовали Серегой или по фамилии — Шубой, старшие же ребята беззлобно кликали Рыжим, так же все называли и за глаза…
Учился парень плохо, с трудом преодолев начальное звено школы, дополз до пятого класса, ну а там… как говорится, засел надолго. Помнится, стращал, иначе и не скажешь, младших школьников, которым еще предстояло покинуть началку непреодолимыми для человеческого ума науками, такими как алгебра и геометрия… Говорил это обреченным тоном, будто потрепанный жизнь старик. Впрочем, не для него одного пятый класс являлся в последним в цепочке тогдашнего народного образования. Как правило, местное хулиганье на том и заканчивало процесс учебы, окончательно превращаясь в уличную шпану. Что и понятно — безнадзорные дети, лишенные родительской опеки, предоставленные самим себе по причине занятости взрослых добычей куска хлеба, или явная безотцовщина, росшая в откровенной нищете.
На взгляд стороннего наблюдателя, семейство Сергея нельзя считать неблагополучным или иным образом, объясняющим неуспеваемость паренька в школе. Семья как семья — отец, мать, сестренка-восьмилетка и маленький братик-карапуз, жили не богато, но и не бедно, одним словом, не выделяясь уровнем достатка среди окрестного люда. Обитали Шубины в собственном доме, в самом начале тихой улочки городка, примыкавшей к просторным лугам, образующим приречную лощину. Долина которой, спускаясь вытянутой подковой к реке, изрезана ветвистыми оврагами, по топкому дну заросших камышом и рогозом с соблазнительными для тактильных ощущений бархатными пыжиками. Таких раздольных окрестностей еще поискать для неистощимых детских игр, да и человеку в годах распахнутый вширь горизонт сулил массу соблазнительных видов на будущее. И, как следствие тому, легкие на подъем люди перебирались аж в Москву, находили для себя там лучшую жизнь.
Что до ребятишек, чего еще желать детворе?.. По собственному почину старшие ребята обустроили футбольное поле, срыв кочки и повыдергав колючий ковыль. Само собой, истопталась и просторная площадка для азартной лапты, в которую до кучи брали играть шустрых девчонок. В зимнюю пору здесь же расчищалась хоккейная площадка, стенками которой становились обрезанные по вертикали сугробы, на обилие снега в те временам не жаловались. Потому лощину зимой вдоль и поперек рассекали накатанные лыжни, уходящие к речному берегу. Пригодней места для скоростного спуска и придумать было нельзя. А главное — здесь и летом, и зимой вершилось главное игрище мальчишек тех лет — игра в войну. «Воевали» не за страх, а за совесть — до синяков, а случалось, и до крови. Никто не жаловался на полученные ссадины и ушибы, это считалось естественным для самомнения будущих воинов. Не зря в народе сызмальства почитался суворовский закон «за одного битого двух небитых дают». А каждый пацан знал, что когда подрастет, непременно станет солдатом. Армейская служба считалась почетной, немыслимо даже подумать, чтобы увильнуть от призыва, это ведь хуже трусости, это прямая измена Родине.
Вот на таких привольных лугах, или в зарослях тайных урочищ, или на безлюдных городских пустырях исподволь ковалась мощь Советской Армии. Даже в детских непритязательных играх отступать под натиском врага считалось западло, пятиться с испугом от неприятеля негоже и тем, которым доставалась обидная роль «фрицев». Потому что в понятиях мальчишек, само собой, считавших себя «Нашими», положено быть стойкими и смелыми русскими людьми.
Так вот… Дом, в котором жила семья Сергея, проигрывал жилищам, также недавно построенным на новой улочке. Неказист видом, маленький и низенький, словно вросший в землю. Очевидно, хозяин не слыл мастеровым «рукастым» человеком, потому и домик выстроил невзрачный, не в пример хоромам жениной сестры, муж которой работал монтером и постоянно калымил, устанавливая и починяя «свет» в здешней округе.
Имелся приусадебный участок, который с натяжкой назывался земельным наделом — несчастные пять соток, включая строения… Посреди картофельных гряд качались ветвями молоденькие яблоньки, а вдоль плетня зеленели кустики черной смородины. Картошку в поселке сажали повсюду — и пришлые селяне и коренные горожане, потому что «земле не гоже пустовать», а стриженными газонами еще не обзавелись, до барского отдыха тогда еще не доросли. У завалинки, по обыкновению, пестрели веселенькие цветочки незатейливых названий, которые даже орошать необязательно — растут сами по себе. Как издавна заведено, на придомовом участке разбит огород: капуста, огурцы, помидоры, зеленый лучок — одним словом, ощутимое подспорье к семейному бюджету. Да и детишек следовало приучать к посильной работе: пропалывать там, окучивать, поливать из лейки…
Примечательной же особенностью жилища Шубиных, сразу бросающейся в глаза, было крылечко с резным деревянным навесом, на фронтоне которого ярко белели два хвостатых петушка, вырезанных лобзиком из толстой фанеры. Потому местные жители и прозвали этот домик — домом с петухами (тогда слово «петух» еще не имело мерзкого оттенка как теперь).
Дядя Паша, отчим Сергея, трудился киномехаником в клубе старинного пригородного села, добирался туда с рабочей электричкой, благо те ходили исправно. Работа Павла разительно чужда занятиям других отцов ребятни, однако не воспринималась детьми как предмет завистливых обсуждений, не говоря уж о похвальбе пасынка. Ну, не машинист же локомотива, не пожарный и даже не шофер грузовика — ничего героического. Хотя Павел, в отличие от окрестных мужиков-работяг, выглядел этаким начальничком — ходил постоянно в сером отглаженном костюме при раздутом коленкоровом портфеле с блестящими застежками, видимо, носил там термос и обеденный харч. Если случалось общаться с приятелями пасынка, то говорил дядька тихим, затухающим в конце фразы голосом, так что сущность сказанных слов с трудом понималась. Показная строгость и даже подобие покровительственного оттенка в речи мужчины отсутствовали, и что уж непривычно уличным пацанам — обходился дядя Паша без матерных выражений, будто и не мужик вовсе. И если быть справедливым, то уважением у ребят Шубин Павел не пользовался, не говоря уже о том, чтобы боялись…
Елизавета, мать Сережи, работала проводницей в пассажирских поездах, как и младшая сестра Зинаида, обитавшая с семейством неподалеку. В отличие от пышущей здоровьем громкоголосой полногрудой Зинки — Лиза, дамочка, худощавая и симпатичная, интеллигентной внешностью противостояла местным женщинам-селянкам, походила на заносчивую фифу из кинофильмов. Одевалась женщина не сказать неброско, но и не вызывающе, одним словом, выглядела привлекательно. Опять же, имелась разница с сестрой — та носила простонародные самосшитые одежды, не выделялась нарядами среди остальных баб. Елизавету же часто видели в форменном железнодорожном пиджачке или в покупных фасонистых платьях. Вот и думай теперь, кто из сестер богаче и в чем состоит — богатство. Кто лучше одевается или у кого дом больше?
В то время весомым критерием богатства считался телевизор, дорогой, а потому и редкий в провинции аппарат. Даже наличие мотоцикла в семействе воспринималось не с такой уж ревностью, ибо это практическая вещь, нужная по хозяйству. А что телевизор? Это роскошь, развлечение, бесполезный с точки зрения разумного человека предмет. Так вот, телевизоров у сестер еще не было, а детишки бегали смотреть «кино» к друзьям с большим достатком, на что, разумеется, требовалось разрешение родителей тех счастливцев.
Впрочем, не в телепередачах семейное счастье, а в детях! А чадами Господь Шубиных не обидел… Кроме старшего Сергея, подрастала сестренка Полинка, младше единоутробного братца на пять лет, и ковылял под столом крохотный мальчик Павлик, любимец отца. Получалось — не маленькое семейство. Каждого следовало обуть, одеть, досыта накормить… Сегодня людям с троими детьми пришлось бы ох как нелегко, а иным и вовсе неподъемно. Но ведь жили раньше, да и справно жили…
И вот надо было такому случиться…
В одно солнечное летнее утро поселок взбудоражила шокирующая новость. На половицы крылечка Шубиных лиходей вылил ведро фекалий, очевидно, почерпнув из выгребной ямы. Позорную весть, приплетя отвратительные детали, досужие кумушки в считанные часы разнесли по округе, даже не стыдясь находящихся рядом детей. Разумеется, это известие сопровождалось подробным скабрезным комментарием, раскрывающим подоплеку такой гнусности. Конечно, шила в мешке не утаить, женщина дотошное создание, иную медом не корми, только дай перетряхнуть грязное белье опрометчивой соседки. Впрочем, раньше эта тайна считалась достоянием узкого круга сплетниц, теперь же стала доступной повальному обсуждению, секрет смаковали на все лады… Даже ребятня, еще не доросшая до матримониальных секретов, почуяв пикантность ситуации, навострив уши, самобытно расценила пересуды взрослых.
Короче, мать Сергея — тихоня Елизавета, оказалась любовницей местного ловеласа по кличке Заманай. Люди по малограмотности не вдавались в смысл слова, означавшего — утомить, стать в тягость. Такое прозвище заслужил род Власовых, нелюбимых в народе кулаков и живоглотов. Но, как говорится, что было, то быльем поросло.Свидетельница тому высоченная соломенная рига на задах фамильного подворья. Теперь стоит заброшенная, но раньше исправно пользовали для сушки и обмолота урожая зерна.
Об умершем отце семейства мало кто знал, а вот мать — Власиха-Заманаиха слыла местной диковиной. Недалекие люди подозревали старуху в чародействе, потому опасались перечить, конфликтовать с бабкой. Повод тому неприглядная внешность Власихи: сгорбленная спина, крючковатый нос, излишне морщинистые щеки и лоб. Да и голос противный — гортанный с хрипотцой. Однако, большей известностью пользовалась бабка как толковая знахарка, лечила надорванные тяжелой ношей спины и животы, поговаривали даже, что делает тайные аборты. К ее чести, денег с людей намеренно не брала, довольствовалась тем, кто сколько даст, и на том спасибо. Из-за такого вот двойственного отношения люди со старухой не якшались, хотя частенько пользовались услугами Заманаихи, как колдовскими, так и целительскими.
Старший сын Серафим — забулдыга и пьяница, учился по молодости в военном училище, из которого парня отчислили то ли по здоровью, то ли за
|
Рассказ достоин высокой оценки.