Гулящая

разуверить, да куда там… Упертый дядек разнес этот случай по поселку, выставив ребят злостным ворьем. Да, веры Лошадке не было, одним словом «Пробка — подарок из Африки!»
      Вот и появился у местных пацанов повод почесать языками, поиздеваться за глаза над глупым мужиком, а Антону и Кольке прихвастнуть молодецкой удалью.

      Но не век же шустрому тринадцатилетнему пацану оставаться затворником… Ну как тут усидеть дома при закрытых дверях, когда на улице разгар лета, донельзя заполненное событиями время года, упоительная пора для каждого мальчишки. Да и, если вдуматься, нельзя избегать людей, если полон сил и энергии, если одолевает свойственная молодости жажда удовольствий и потех. Мыслимо ли лишиться права на радость общения, подвергая себя заточению в четырех стенах, когда остальные резвятся на празднике жизни!
      Для Сергея упавшая на них беда, иначе и не назвать этот переполох, стала нешуточной душевной травмой. Конечно, у него имелись глаза и уши, и подростку не раз приходилось быть свидетелем семейных разладов. Ругались мать и отчим по бессчетным поводам, больше, конечно, из-за бытовой никчемности Павла. Елизавета считала, что муж зарабатывает слишком мало, ну что такое киномеханик в сельском клубе, зарплата мизерная. Себя же женщина, попрекая мужа, считала кормильцем семьи. И оклад железнодорожника гораздо больше, да еще положенные надбавки за переработку… И поторговывала потихоньку дефицитным шмотьем, привозимым из столицы, этот приработок для проводницы считался чуть ли не естественным. Ну и не стоит забывать о безбилетных пассажирах, правда, приходилось делиться с бригадиром поезда, но уж такой принят порядок. И еще… питались Шубины, не в пример большинству семей, московскими продуктами. Тут и колбаска, ассортимент которой в наших краях привычно скуден, и копченые рыбины, оплетенные бумажным шпагатом, и сырки в пластиковых баночках… Да даже батоны в сто крат пышней и слаще изделий городской пекарни. Елизавета во всеуслышание заявляла, что тащит всю семью, а муж Павел — трутень, живущий за счет труженицы жены.
      «Неудельный» — вот обидное словечко, не сходившее с ее языка по отношению к Павлу. Елизавета уже не стеснялась обсуждать неумение киномеханика «делать деньги» не только с сестрой, но и с языкастыми товарками, и даже не за глаза, а в присутствии мужа.
      А бедный интеллигентный Павел вынужденно терпел «превосходство кормилицы», возможно, внутренне и негодовал, но виду не показывал. Только три момента представлялись человеку противовесом собственной неповоротливости — мужчина не выпивал и не курил, да и не тратил на себя денег из семейного бюджета. Годами ходил в одном сером костюме, в стареньких ботинках, правда, до блеска начищенных, не водил компаний с соседским мужиками — одним словом, жил без затей — в тени ненаглядной женушки.
      Такая покладистость раззадоривала Елизавету, у той вошло в привычку дело не в дело помыкать мужем: то не так, это не эдак… Придиралась по пустячному поводу, только бы придраться. А дальше больше… стала истерить и в припадке ярости бросалась на мужа с кулаками, не раз расцарапывала бедняку физиономию в кровь. Да и было бы за что, так, за сущую безделицу: за забывчивость, за нерасторопность… А Павел терпел и, Боже упаси, в отместку поднять на супругу руку…
      Последнее время Елизавета поутихла, но зато начала уделять больше внимания собственной внешности: кремы там импортные, яркие помады и душистые пудры… Да и одеваться стала нарядней, богаче. Взялась частенько задерживаться после смены, а случалось, приходила среди ночи. Даже старший сын Сергей обратил внимание, что от матери по возвращению домой попахивает спиртным. Павел однажды осмелился и сделал жене замечание по этому поводу. Но та злобно окрысилась: «Поработай с мое, кручусь как белка в колесе, ни отдыха, ни покоя…»
      Вот и приходилось дяде Паше делать по дому бабскую работу: мыть полы, стирать в машинке белье, кашеварить у плиты. У него имелся даже кухонный передник… Ну и, естественно, в свободное время ухаживать за ребятишками. И это не говоря уже о сезонной работе по огороду. Короче, мужик окончательно обабился. А Елизавета, когда случалось быть дома, лежала на постели, прикидывалась больной и немощной — перехрянула в тридцать пять лет…
      Супруги уже давно спали порознь, Елизавета на просторной двуспальной кровати с периной, а Павел примащивался в зале на диванчике. Случался ли у них секс, остается загадкой. А уж если верить уличным сплетням, то бабы поговаривали, что и детишки: Полечка и Павлик нагульные. При таком раскладе у молодой, тщательно следящей за внешностью женщины непременно наблюдается любовник. Разумеется, работник кинопроката в том и не сомневался, вящей порукой в том, опять же, бабы-доброхотки, смысл жизни которых — во что бы то ни стало уведомить мужа об изменах жены, и наоборот. Похоже, участь рогоносца Павел сносил покорно. Держал себя в руках, смирился даже тогда, когда в прихожую заявилась брехливая библиотекарша Клавка и открыто обвинила Елизавету в сожительстве с Борисом Заманаем, вопила о том, что не позволит разбить собственную семью, угрожала жуткими карами. Единственное, что всерьез страшило Павла, то, как бы стерва Клавка не подожгла дом, куда с детьми тогда податься…
      Но вот и свершилось обещанное возмездие!
      Как заведено, киномеханик Шубин встал рано поутру, приготовил малышам манную кашу, а пасынку, сварил два яйца и уложил остывать на тряпочке. Пока жена пока сладко посапывала у себя в спальне (он не будил ее спозаранку, пусть себе отдыхает…), Павел прибрал на кухне, разложил по местам разбросанные по дому вещички детей и, поглядев на обретенный порядок, трижды перекрестив жилое помещение, вышел в застекленную веранду.
      Первое, что устрашающе поразило мужчину, так это несусветная вонь, сочившаяся из щелей и зазоров пристройки. Но стоило отворить входную дверь — Павел остолбенел. Картины настолько мерзкой нельзя представить даже в страшно сне — повсюду было методично изгажено. Мужчина поначалу растерянно опешил, не зная, что предпринять. Голова пошла кругом, но пришлось взять себя в руки, и первым делом, схватив совок для мусора, он взялся счищать налипшее к половицам дерьмо, высвобождая проход по ступеням. Потребовалось взять ведро с водой, пришлось разуться на крыльце, чтобы не запачкать пол веранды. На цыпочках мужик проследовал на кухню, но тут в дверном проеме появилась заспанная жена, ошарашив бедолагу глупым вопроса «Ты чего, мужинек, обосрался, до сортира не добег!..» Ему хотелось возразить, но голос отказал, и Павел в сердцах удрученно взмахнул рукой. Елизавета проследовала в терраску и, наконец, узрела скверну рухнувшего на них безобразия. Нет, женщина не запаниковала, а наоборот, разразилась потоком площадного мата, призывая на голову паскудницы Клавки сонм адовых сил. Разумеется, Елизавета нисколько не сомневалась, чьих это рук дело, и загодя уже внутренне приготовилась ко всяким пакостям, хотя и не ожидала такой мерзости. Исчерпав запас обсценной лексики, она сразу же определила объем и последовательность работы по наведению марафета.
      Лиза женщина сметливая, да и проводнице не привыкать убираться в вагонном гальюне. Вдвоем в четыре руки супруги в течение часа навели образцовый порядок на крыльце и возле дома. Одно не годилось, проклятый фекальный запах не желал удаляться, сколько не лили воды и дезраствора на обгаженные поверхности.
      Хлопанье дверей и несуразная беготня родителей разбудили детей, первым пожаловал старший Сережка. Ничего не понимая, малый забросал мать и отчима глупыми вопросами, так и не получив внятного ответа, парень послушно взялся таскать ведрами воду из колонки, благо та размещалась в двух шагах по проулку.
      Сама же Елизавета, не добившись удаления стойкого запаха, пошла к сестре, однажды та похвалилась, что сперла на складе в вагонном депо упаковку импортного шампуня-освежителя, используемого в вагонах-люксах для богатеев и номенклатурных пассажиров.
      Как не таились Шубины, пытаясь скрыть нечаянный позор, затяжная утренняя суета семейства не осталась без внимания дотошных соседок. Те пройдохи мигом сообразили, что произошло и в чем первопричина возникшего непотребства, да тут ничего не попишешь — амбре стояло несусветное. К тому же, окрестные бабы деревенского пошиба и с детства знали, что за расправу чинят разлучницам обиженные женки. Да и не стоит быть семи пядей во лбу, чтобы сложить дважды два. Одним словом, вместо сокровенной тайны вышел секрет полишинеля.
      Не придумав ничего умней, Шубины решили затаиться… Определенно, то произошло по взаимному согласию жены и мужа, и уж не важно, кто выступил с такой инициативой. Расчет оказался верным, страсти-мордасти потихоньку заглохли, прилюдно пальцем в них никто не тыкал, вроде как жизнь семьи вошла в размеренное русло.

      И вот в одно пасмурное утро, когда-то и гляди начнет сеять косой дождик, ребятишки, страшась непогоды, укрылись под дощатым навесом пустующей строительной площадки. Рачительный застройщик установил под кровлей грубо сбитый стол с перекрещенными ножками и скамейки — необрезные доски на пеньках. Зашибенное место для утренних посиделок, такое еще поискать… А уж для игры в картишки — одна мечта! По обыкновению, азартно резались в примитивного «дурака». Замызганную карточную колоду постоянно имел при себе плотно сбитый паренек по кличке Лежайка (родом из одноименного села). Карты сдали на четверых, играли в парного дурака — Антон Дякин с Калугой (фамилия Калугин) против Лежайки и Николая ровесника Дякина. Козырь меньшего достоинства оказался у Калуги, крепышу и ходить первому. Но тут мальчишки, не взятые в игру, слаженно воскликнули: «Рыжий идет!»
      Вот это новость! Карты побоку, затаив дыхание, пацанва уставилась на подходящего Сергея Шубина.
      Увидав обращенные к нему любопытные взоры ребятни, Шуба замедлил ход, огляделся по сторонам. Порыв чисто инстинктивный, так виновный ищет пути к бегству, но тут другой случай — боязнь не побоев, а язвительного зубоскальства приятелей. Видимо, мальчишка переживал, как теперь встретят ребята, станут ли хохмить, а то и хлеще — подвергнут остракизму. Определенно, двоюродный братец Леха уже известил парня о чрезмерном интересе пацанов к делам поруганной семьи и в особенности насмешника Антона, который готов каждого горемыку втоптать в грязь. Но вот поборов нерешительность парень шагнул под навес.
      — Здорово, мужики! — тихо произнес Сергей и первому протянул руку Антону — главному.
      Рот пересох от волнения, звуки глухого голоса еле выдавились из гортани. Рукопожатие — своеобразный маркер, как себя поведет Дякин, такую позицию займут и остальные ребята.
      — Привет, Рыжий, — ничуть не выделываясь, невозмутимо ответствовал семиклассник и крепко пожал протянутую ладонь. Здорование произошло мгновенно, так что вожак не успел уловить предательской дрожи в кисти Сергея.
      Увидав спокойную реакцию уличного заводилы, не имея личных претензий к товарищу, остальные ребята без понуждений