Бабушка оказалась ещё очень даже ничего. Похоже, регулярно смотрела передачи Фэшн-ТиВи о новинках моды, и «Модный приговор»… Даже ядовито-синий казённый кабинет как бы стал ярче и больше от её бирюзового кардигана и светло-зелёных брюк. Да и размер у «девушки» явно не крупнее сорок восьмого. И даже мышцы предплечий, чуть выглядывающие из свободных рукавов, плотные и упругие – похоже, тренажёрным залом «девушка» не пренебрегает. Больше же всего комиссара поразило лицо: несмотря на морщины и то, что подтяжку их обладательница явно никогда не делала, на нём ещё сохранился отпечаток потрясающей красоты. Похоже, в молодости она вполне могла быть «мисс Институт». Или даже «мисс Москва»…
Доброжелательно разглядывая серьёзное и сосредоточенное лицо напротив, комиссар мысленно прикидывал – да, и по росту, и по горделивой осанке, и по статусу первой красавицы такая вполне могла бы стать достойной парой почти двухметровому и атлетически сложенному студенту Зисерманну.
Метившему явно ещё тогда, в юности, уж по крайней мере – в Академики.
– Приношу вам, мадам Наталия, свои самые искренние извинения. Боюсь, это я был причиной вашего вынужденного путешествия сюда.
О! Она ещё и умна! Не торопится перебивать его, и выяснять, что он за важная птица. Лишь чуть кивает, давая понять, что ждет, пока он сделает все сам.
– Я комиссар Жюль Бланш, Парижский Округ. Веду расследование, касающееся вашего бывшего сокурсника. – комиссар сделал паузу, и в свою очередь пристально посмотрел в глаза женщине, несколько сильней, чем надо, вдруг сжавшей сумочку у себя на коленях – у неё даже побелели костяшки пальцев!
– И поскольку в живых осталось очень мало его коллег и соучеников, боюсь, мне придётся некоторое время… беспокоить вас своими вопросами. – Прошу вас, мосье комиссар. После того, как я узнала, что вы из Франции, мне нетрудно сложить два и два. Ну, что там ещё натворила эта сволочь?! – Э-э… Простите, Наталья, вы про кого столь грубо?.. – Ха! Про Александра Зисерманна, разумеется! Про «Сашулю», как он просил его называть! – А… Почему вы думаете, что речь о нём? – Господин комиссар. Говорю же: умею сложить два и два. Пока училась в техни-ческом ВУЗ-е, поднаторела в так называемом анализе. Да и идейками этот гад так и сыпал. Так что не удивлюсь, если Цюрих, Канн и Берн – его рук дело. Или кто-то там сильно насолил ему… Или… Хочет славы и денег! Он жутко тщеславен. А уж мстителен… – Я поражён. Вашей прозорливостью. Речь действительно пойдёт о вашем бывшем сокурснике, Александре Александровиче Зисерманне… Что же до трагической гибели Цюриха, Канна и Берна – я пока затрудняюсь хоть как-то связать её с… – Да, я поняла, мосье Жюль. Никакой связи, разумеется нет. Всё ясно: соображения Национальной Безопасности не позволяют разглашать… И так далее. Спрашивайте, не стесняйтесь: я эту мразь люблю не слишком сильно. Мягко говоря. Комиссар начал расспросы. Узнал историю красивых ухаживаний и прогулок под луной. Безумных поступков влюблённого (вроде прыжка с набережной – прямо в Москва-реку), роскошных подарков (на огромного мягкого медведя ушла вся стипендия за два месяца!) и красивых слов и блестящих перспектив.
Однако через полгода выяснилось, что «Сашуля» вовсе не такой мягкий и пушистый, как прикидывался. Характер стал прорываться – то в отдельных презрительных фразах, сказанных об общих друзьях-подругах, то в привычке «разбираться» физически с «оппонентами» – двух сокурсников Зисерманн, посещавший с первого курса районную школу бокса, побил за несогласие с его теориями, а одного – за то, что «гнусно причмокивал, поглядывая» на его девушку. – А ясней всего его нрав проявился в случае с моим котом. Когда я в первый раз привела Сашу домой, Барсик поцарапал ему ногу – вот прямо кинулся, этакой пушистой молнией, и – поцарапал. Странно. До этого он так себя ни с кем не вёл, а тут… Видать почуял что-то такое в Саше… – женщина вдруг замолчала, уставившись в пол. «Или просто приревновал, что весьма часто бывает у как раз самцов-котов…» – подумал комиссар. – Вы… э-э… Именно это и имели в виду – странное отношение вашего кота к?.. – Нет, господин комиссар, – женщина подняла взгляд. Похоже, ей удалось справиться с эмоциями. Голос остался спокоен и негромок, – Я имела в виду поведение самого Александра. Он тогда погнался за котом по всей квартире, и Барсика спасло только то, что он выскочил в окно на карниз – а то уж не знаю, чем… Но позже, когда я сказала, что меня не устраивает Сашин характер, высокомерие и злобность в отношении других людей, и предложила расстаться, он… Если бы не мой отец, кстати, – он был другом Ректора нашего Института – мне бы не удалось перевестись в другой Институт. Потому что «Сашуля» просто… Замордовал. И чего только он по телефону не говорил – я таких гадостей больше никогда ни от кого… Но в конце, когда он понял, что я решилась окончательно, и к нему не вернусь, он это и сделал. То, что явилось последней каплей, и из-за чего я и перевелась. Из-за чего его чуть не посадили в первый раз. Но хоть из комсомола исключили. Правда, тогда это уже не имело значения – комсомол, в смысле… Я пришла однажды с занятий. С Сашулей как раз накануне… Поговорила конкретно. Ну… Кричала, конечно… Объяснила, какой он… Гад. Расставила, словом, все точки над «и»!
Так вот, подхожу к квартире. Перед входной дверью стоит большая эмалированная кастрюля. И оттуда идёт пар – ну, словно её только что сняли с плиты.
Я подумала, суп кто-то оставил, пока нёс по лестнице… Оно и верно: суп… Ещё обратила внимание: вонь на площадке стояла страшная – варёной шерстью, как в красильнях. Это моего кота, моего Барсика эта… Этот человек сварил, да ещё вживую – потом, когда я очнулась, и отец, прибежавший на мой крик, вытащил трупик из кастрюли, оказалось, что кот связан, и привязан к куску рельса на дне… Отец сразу вызвал милицию, руководство Института… – женщина замолчала, кусая губы, и моргая, перевела взгляд в угол – похоже, боль и шок от старых ран так и не прошли до конца, и скрыть их невозможно несмотря на всё железное самообладание…
Комиссар и сам чувствовал, как по мускулистой спине бегут мурашки – с такой злобой и садистскими замашками он давно не сталкивался лично. Зато отлично знал, кто сталкивался – узники нацистских концлагерей! – После этого всё и завертелось. Собрания, Протоколы. Исключение Александра из Комсомола. Правда, в Институте его оставили – вынесли Общественное порицание, указали, что если в будущем… Хоть что-то такое… Или хоть на пушечный выстрел – ко мне…
Просто не хотели портить «показатели». Александр выигрывал для Деканата факультета все Государственные студенческие Олимпиады. Да и Московские. И если бы они его…
Позор для Физтеха, словом…
Только я-то ждать продолжения «разборок» не стала – перевелась в Новосибирский.
Потому что отец мне не показал, но я видела – он достал оттуда, из кастрюли, ещё и записку. Я-то знала, что там написано: «Найдёшь другого парня – то же и с ним будет!» – А вы не думали, что там может быть и другой вариант? – мягко нарушил затянувшуюся паузу комиссар, – Ну, например, что такое может случиться… С вами? В глазах, поднятых на него, комиссар не увидел испуга. В голосе Натальи его тоже не было. Только спокойная, взвешенная уверенность: – Нет, мосье комиссар. Мне он не стал бы угрожать. За всё время наших «встреч» он меня и пальцем… Сердился на меня, бывало, конечно! Но – по стенам, по перилам – кулаками бил, но меня… Не прикасался даже! Нет – никогда бы он меня!..
Думаю, это… Он действительно любил меня. Больше жизни, как уверял. И он никогда бы… – она покивала до сих пор грациозно сидевшей на мускулистой длинной шее головой. – Потому что я уверена: подсознательно он до сих пор верит, что я могу передумать, и снова стать «его девушкой»!
«… Она была всё же божественно хороша – этакая цветущая роза. Нет, роза – это слишком банально для неё. Лилия. Нильский лотос. Магнолия. Да – вот это ближе. Экзотическое и невероятно привлекательное создание. Я буквально сошёл с ума. Одурел от аромата. Забыл на время о долге. И даже мести… Нет, вру: я не забыл. Я просто отложил её. А Наталия… Я понимаю теперь, как это – любить… Почему чёртовы поэты пишут всю эту бредятину о «замершем в экстазе сердце» и «трепете вздохов под луной». Это правда – сердце замирало. Почти так же жутко, как в бочке с гвоздями…
Но что толку?!.. Я же видел – любви-то… этой огненной лавины, что сносит голову, и лишает контроля, у неё-то – как раз и нет! А я-то, кретин, дятел, все надеялся – что мои старания растопят айсберг…
Ага, растопят – два раза!
Более глубокой раны этому моему наивному сердцу не наносили даже они! Они просто мучили тело, но не покушались на Дух. Просто – ломали.
Нет, они – не сломали. И – не сломили.
А вот она…
Ей почти удалось. Почти сломить меня. Унизить. Нет, никто больше так не посмеётся надо мной, над Александром Зисерманном!!!
После полугода воздыханий, когда я, как несмышлёный наивный юнец, был готов – да и делал! – тысячу глупостей ради неё, она наконец решилась…
«Подарить» себя мне.
[justify]Это она так выразилась, нисколько не сомневаясь, похоже, что не разочарует меня – ещё бы! Опыт-то общения с поклонниками, как я слышал, но не хотел, баран, верить – у неё, похоже, имелся немалый! Когда я, трепеща и вожделея, словно всё тот же поэт, с дебильной платонической Любовью, оглаживал и обцеловывал восхитительно пахнущее и божественно стройное поджарое тело, она гладила мои волосы… И это было верхом блаженства – да, именно так! Моё чёртово сердце превратилось в свиной
