проблемами той барышни с икрами, похожими на бутылки, в которые раньше молоко разливали и давили пальцем крышки? Скорее всего, так и есть.
Захотелось курить. Вынул сигарету, зажигалку. Чиркнул. К кончику сигареты бросились яркие искры и всего только. Ещё раз. Крохотный огонёк вспыхнул и спрятался, испугавшись уличного ветра. Встряхнул зажигалку, посмотрел на свет, будто без этого не было видно, что газа в зажигалке - только разбавленный воздухом пар. Зашёл под параболу арки и, о чудо, сигарета окрасилась красным, и в лёгкие попал вкусный дым. Затянулся с наслаждением и посмотрел через проём арки на улицу.
Чёрный джип, до этого катившийся будто только подталкиваемый ветром, наконец встал прямо посреди дороги, будто колёсами, как ногами упёрся. В салоне двое. Он сглотнул и сигарета выпала из онемевших рук. Мысли перебирались как карточки в библиотеке. Это они, вдруг ясно и без сомнений понял он. Когда твоей шкуре грозит что-то опасное, мозг начинает думать на совершенно другом уровне, принимая удивительные решения. Теперь мандраж действительно был, дикий мандраж, целая роза замороженных чувств. Холодный ветерок залетел в поисках игрушки в арку, взъерошил ему волосы и он почувствовал, будто его окатили холодной водой.
Очнувшись от оцепенения, мышцы сами собой швырнули тело назад. В голове трещали дьявольские дудки, ухали, в бешеной пляске, барабаны. Слышал только, как сзади снялся с места вражеский автомобиль, остро скрипнув колёсами.
Выбежав из арки, он оказался в сером дворе, таком сером, что, казалось цветное телевидение ещё сюда не дошло. Куда? Слева обглоданная каменная лестница в пасть дьявола, впереди и справа низенькие арки, которые делали ещё тогда, когда люди были ниже на полметра. Растерялся, а сзади послышался характерный глухой звук, такой бывает, когда в арку въезжает автомобиль.
Кончики пальцев пронзили тысячи игл, а лоб испарина. Роме показалось что прямо сейчас, с минуты на минуту, на него набросятся со всех сторон, обнимут холодными руками за шею и за ноги… Вперёд! Там арка уже, автомобиль не протиснется. Бросился туда, попал в следующий двор – лавочки и кривые трубы водостока. Налево в арку! Рома впервые обрадовался от того, что увидев эти кротовые норы, муравьиные лабиринты ходов, поверил в то, что сможет здесь затеряться. Направо, ещё раз направо. Чёртова бабка запричитала. Быстрее! Налево! Прямо! Чёрт возьми! Тупик. Грязное окно повисло сверху, обозначив свою состоятельность кондиционером. Назад! Осмотрелся. Ещё нет никого. Не успели. А может потеряли? Всё равно. Запутать до верного. Мимо дома, над парадной которого ещё горит ночной фонарь. Перемахнул через низенькую стену. Остановился.
Лавочка посреди двора, какое-то низенькое здание неизвестного предназначения. А может и не было никого? Может почудилось? Он упёр руки в бока и чуть приосанился, задыхаясь после бега.
Дзынь! Что-то ударило по ногам, будто песком кинули. Посмотрел. Выщерблина в асфальте продолговатая. Пуля! Бросился вперёд. Быстрее за здание. Почему-то казалось, что стреляли сзади. Только подумал, что скрылся, как бахнуло справа, и в лицо брызнули осколки штукатурки. В арку. Как здорово, что в этом городе всё так тесно. Можно сделать несколько шагов и скрыться из виду за многочисленными строениями. Слева открывался прямо-таки нереальная панорама из нескольких проходов, следующих один за другим и в конце этой подзорной трубы людная улица. Туда! К людям! Побежал, но тут три брошенных свинцовых пули вонзились одна за другой в стены арки. Он не мог поручиться, что их было три, потому что вокруг всё зашипело, будто от стрельбы воздух закипел. Налево! Сшиб кого-то, даже не понял кого, мужчину или женщину, только сдавленный возглас позади. Направо, налево, прямо!
Вроде оторвался. Парень совсем запутался и сейчас абсолютно не понимал, в какой части этого муравейника и даже в какой части города находиться. Он встал, прислонившись к стене, исходясь слюной и вырывая из себя свистящий, как алтайский горный вьюнок, углекислый газ. Здесь никого не было и, если затаиться, можно переждать. Неважно, что он стоит на открытом, хорошо простреливаемом месте, шанса, что они, сколько бы их ни было, заглянут именно в этот двор - один на тысячу. Правда везло ему в последнее время, как утопленнику, но сейчас он чувствовал себя таким уставшим, что готов был встретиться с ними в честной схватке. Увидеть бы только кто стреляет. Складывалось такое ощущение, что стреляет никто, просто бесплотная месть за криминального авторитета. Никого не видно и ни кого не слышно.
Тишина кругом. Тишина. Но что-то внутри этой тишины было. Какое-то сумасшедшее бешенство, беспрестанная суета. Она чувствовалась кожей. От неё можно было свихнуться. Наверное, это было внутреннее бешенство, сумасшествие внутри себя.
Чёрт - шнурок развязался. Нагнулся, и на спину посыпалась каменная крошка. Кинулся в нору. Очередной хмурый двор встретил его, как всегда, неприветливо, но этот двор ничем не хуже той подворотни, та подворотня ничем не хуже всего мира. Ощущая, как прицел пригрелся у него на спине, резко свернул. Этот двор встретил его игрой на пианино. Музыка, будто впустила его на секунду в сказку и тут же вытолкала в настоящий мир.
Впереди стройка. Строили очередной дом, который внизу уже начинал сереть и сливаться с привычными красками города. Рядом вагончики для тех, кто этот дом собирал по крупицам. Кинулся к ним. Сам не зная почему. Дёрнул дверь одной – закрыто. Вторую дверь. Распахнулась так неожиданно, что он даже не успел обрадоваться. Спёртый воздух накрыл его с головой невидимой одеждой, и парень последовал радушному приглашению. Вошёл и осторожно закрыл за собой дверь. Уселся на пол и почти на ощупь достал из барсетки нож. Сжал его в потной руке. Маленькая, тонкая, ломкая тростиночка, которую даже трудно держать в руках, но она сделает своё дело, а если не сделает – он разорвёт их своими руками. А пока можно было подумать. Ну, надо же, кто бы мог подумать, что эти чёртовы Камышовцы работают тридцать два часа в сутки?!
“Вот это, я понимаю, вляпался. Да все остальные проблемы, которые были у меня до этого - просто детские домыслы“.
А в этом сарайчике не так уж и плохо, как видится со стороны. Даже жить можно, точнее проживать. В субботу здесь царили тишина и запустение, остались только следы того, что когда-то здесь присутствовал человек. Эти следы были как бесспорные артефакты существования иной жизни. Напротив стоит двухъярусная кровать с тщательно застеленным, грубым постельным бельём. Стол в углу и две табуретки. На столе пепельница, тоже очень чистая, а под столом обёртка от лапши быстрого приготовления. Рядом с ним, с правого боку, висит грязным тряпьём спецовка, когда-то бывшая чистого, брезентового цвета, а теперь совсем изношенная, но аккуратно повешенная. Очень чистоплотные оказались рабочие этой стройки, хотелось бы, чтобы и дом был так же педантично выстроен. Только одного не предусмотрели строители, самого главного – закрыть дверь. И теперь, если на то будет воля гостеприимной рабочей бытовки, сюда ворвутся вандалы и понаделают здесь дырок.
В преддверии выходных, рабочие бросили свои жилые домики, которые заботливо укрывали их от сырости и стужи, и оставили здесь хозяйничать мух. Мухи вели себя действительно как хозяева, повезло ещё, что стерпеть их атаки можно было, раздражаясь, но можно. А на самом деле мухи – они как дети – пристают всё время, как будто играть хотят, щекотятся. Их отгоняешь, а они, не совсем чтобы на зло, а от наивности и беспечности детской, снова лезут.
Что там, интересно, сейчас? Гончие псы, брошенные на его поимку, явно не успокоятся. Вынюхивают отпечатавшиеся на сером асфальте его следы, огрызаются пистолетными дулами. Хотя, если подумать, если бы он был на их месте – не так бы поступал? Наверное, с ещё большим рвением, гонялся за бедным парнишкой, ведь всё, за что брался в своей жизни, всегда любил доводить до конца. Тогда получается, гончие псы, которые так тщательно скрывались у него за спиной, вовсе и не плохие? Может у кого-то из них дочь больная дома ждёт, а он обещал ей большого плюшевого зайца? Как определить, кто есть чёрное, а кто – белое? “Нет на свете, - подумал Рома, успокаивая себя перед смертью, - чёрного и белого, в переносном смысле, конечно, скорее – это очень плавный градиент – переход от чёрного к белому и, я думаю, иногда этот градиент представляется нам в виде негатива. Бандитизм – это природа, борьба за выживание. Сильнейший отбирает у слабейшего – закон девственной и непогрешимой природы – убивать, калечить, воровать… Милиция, выходит – это неправильно – это защита слабых, культивирование в обществе больного звена? Всё человечество за долгие тысячелетия мытарств – это слабое ответвление. Вечная революция слабых с сильными“.
Так хотелось посмотреть в окошко, тем более оно было такое чистое, выглаженное. Посмотри и узнай информацию! Тихо! Кто-то шептался у угла, где было самое тёмное место, тихо-тихо перешёптывался, будто выстраивая какую-то стратегию или магические формулы. Вновь всё стихло. Прошли видно мимо. Даже не почувствовали, тоже мне ищейки. Как сотрясается вагончик от ударов его сердца! Только сейчас почувствовал, что был напряжён как гитарная струна. Выдохнул и будто осел, сгорбился в большого и одетого зародыша. Живой.
По металлической крыше что-то стукнуло, потом ещё. Рома посмотрел наверх, будто хотел увидеть происходящее через крышу. Дождь заморосил. В этом городе часто идёт дождь, особо такой – ленивый. Он сел с корточек на попу и вытянул ноги. Посидеть ещё чуть и валить. Тем более дождь, кстати. Чистые и ухоженные гончие наверняка не выйдут в такую погоду погулять, так что это теперь его спасение. “Боже, - он протёр лицо рукой, - я теперь как побитая собака. Только и остаётся бродить, подобно псу, по закоулкам чужого города, опасаясь встречи с живодёрами“. Только теперь понял как всё серьёзно и то, что он чувствовал с утра, когда гулял по городу и наслаждался в кафе уютом и радушием, теперь казалось небывалой свободой. А ведь мог сейчас лежать в каком-нибудь грязном дворе, испачкав чистый асфальт, своей кровью, ставшей грязью.
Ну, всё, уже не меньше часа прошло. Надо выходить на волю. Безликие ищейки наверняка обошли все дворы, вернулись к своему джипу и укатили искать его в другом месте. Привстал, посмотрел в окно: пусто, как в постапокалиптическом фильме. Только дома стоят, которые скоро освоят птицы, которые любят жить в скворечниках. Сделал шаг. “О-ох“, - испугался он, и чуть не испустил дух. Под ним скрипнул пол, как зловещее предупреждение его неизбежного рока. Он так громко это сделал, что нервы в его теле пошли рябью от самого сердца к конечностям, заканчиваясь покалыванием в пальцах. Чёрными привидениями на вешалке висела одежда.
На улице моросил дождь, холодными капельками вмиг охладив его горячку. Рома погладил дверцу, перед тем, как её благодарно закрыть. Дать бы ему, вагончику, вознаграждение, да ещё поблагодарить за спасение, но сарай мёртвый и бездушный и скоро рухнет от ржавчины, и плевать ему на благодарства парня, была бы его воля – никого бы в себя не впустил. Старому сараю сейчас бы
