желудок, что бы затеплилось и покачнулось в глазах. Тогда сам буду рваться в бой, не через нехочу. Чушь все эти пистолеты и ружья, и ножи – сто лет обходился без ножей и пистолетов, и сейчас бы обошёлся, кабы не без водки.
Пора уже заснуть. Сегодня был трудный день, и он справился с ним на отлично. Он видел смерть и эта старуха размахивала у него перед носом косой с глушителем на конце. А вокруг так тихо, что он мог бы услышать, как скребётся упавший на спину жук.
Какой-то громкий голос ворвался в его голову и разорвал все сухожилия в его мозгу. Рома, который был во сне, ещё не сообразив, что спал, раскрыл глаза. Казалось, этот голос рвёт его спокойный, дремучий сон вместе с кожей. С натугой вытащил сам себя. Из тёплого лежбища вытащил, со скрежетом достал. Хватит калачом спать! Поднялся, сел, потирая коленки.
Вот кто его разбудил. Напротив, на лавочке, стайка девчонок-студенток сидит. Перед парой они решили рассказать все три тысячи новостей, что случились с ними вчерашним вечером. Внимательно рассмотрел их. Иногда складывается такое ощущение, что если некоторые, особо модные, девочки смоют краску с лица, то перед нами предстанет белый лист. Рома осмотрелся. Кругом студенты. Целыми стадами, как косяки рыб, они слонялись вокруг, не обращая совершенно никакого на него внимания. Оказалось, что город уже давно потянулся после сна, и он решил последовать его примеру – захрустели косточки и жалобно заскулил желудок. Ничего, сейчас покормимся. Гоглачёву отчего-то даже понравилось его положение свободного безработного и даже проникли в голову приятные мысли.
“Я думаю, что всё-таки человека сделал не труд – это привело бы к утопии. Ну, представь себе существо, которое только и делает, что трудиться – подумать некогда. Люди бы точно скоро вымерли как бесполезное существо, которое только и делает что работает – ни себе покоя не даёт, ещё и природу калечит. Человека сделало человеком абстрактное мышление, из-за которого он способен взглянуть на обычные вещи совсем под другим углом, например: стоит дерево, а что видит в нём человек? Бумагу и новый шкафчик. Можно сказать небывалая в среде животных лень. Вот как у меня. Пойду сейчас, деньжат потрачу на хорошую порцию картошки с куриной ножкой…“
Вдруг облапал сам себя. И ещё раз. Полез в карманы, вмиг покрывшись горячим потом. Посмотрел по сторонам. Да где тут?! Когда ложился спать, по его расчётам в парке только он был и памятник мужику какому-то. Обмяк. Поздно уже. Вытащили. Ни копейки не оставили. Правильно, он же и копейки в кошельке хранил. Вдруг захотелось заплакать. Девчонки с соседней лавочки с интересом на него уставились, вот-вот ожидая от парня какого-то плохого поступка, но на них Роману было наплевать. Вот теперь точно бомж. Желудок разочарованно успокоился.
Да за что же это? Всё и разом. Ведь ничего не сделал?! Он вдруг вспомнил покойника. Он был очень дружелюбен, в отличие от его псов, которые долго не хотели его впускать в дом. Лицо у Камышова было широкое и каменное, будто он был киборгом, и если делать, что скажут, он пройдёт мимо, а если посмеешь оступиться, ему не понадобятся никакие его охранники – он сам накажет. Каймыш сидел за шикарным столом, но, правда, Роману присесть не предложил, зато предложил точку в торговом центре, после того, как его построят. Может быть и обманул, только Гоглачёв сразу согласился, чем вызвал самодовольную улыбку Каймыша. Тогда, в тот день, единственной мыслью Ромы было: побыстрее убраться из особняка, прийти домой и отмыться от налипшего унижения. Чёрт бы с ним, с бизнесом с этим! Да вы видели его – этого Каймыша? Рома при одной мысли просто возразить ему, тут же в штаны бы наложил.
Осмотрелся, после того как выгнал мысли прочь и пригласил новые. Кругом уже никого нет. Студенты убежали на пары, переживая за свои хвосты, а он остался один. Однозначно, нужно что-то предпринимать. Это уже ни в какие рамки. Ни за что, ни про что оказался на улице без денег и без… нет, документы на месте. “Всё, хватит сидеть как “В гостях у сказки”, - возмутился он и бойко выставил грудь вперёд. Встал, пошёл было, но резко остановился, что бы посмотреть и послушать – не ступает ли на пятки погоня. Душу овеял бриз радости, издёвки над смертью, которая верно уже трясёт от злости головой и вспахивает землю своей косой. Пускай брызжет слюной, раз такая нерасторопная смерть попалась.
Был у него один дружок, наверное, лучший дружок, сейчас и не разберёшь. Во всяком случае, очень хороший. Настолько хороший, что он мог запросто с ним поговорить о своих полуфилософских, наболевших темах и тот ему отвечал, нисколько даже не усмехнувшись. Приди к нему Рома ночью и скажи: “Поддержи меня, друг! Нужно пойти туда-то и туда-то”, тот бы ответил: “О чём разговор, друг!? Сейчас я одену штаны и мы тут же пойдём туда-то и туда-то”. Звали его Никита, и… Рома очень надеялся, из последних сил надеялся, что его не пасут, не прослушивают или что там они ещё могут делать?!
Телефон-автомат есть у каждого метро – это каждому известно. Не каждому понятно как с них звонить, но что они там есть – это факт. Метро было прямо за парком – возвышалось каким-то мрачным гротом с тёмным зёвом подземелья внутри. Он быстро до него добрался – сунул карточку в щель, набрал нужный номер и закрылся ото всех, отвернувшись к стене и втянув голову в плечи.
- Привет, это я!
- Как дела? – С наигранной весёлостью спросил Никита. – Ты куда пропал, в запое что-ль?
- Хватит ослоумничать, - устало ответил тот на колкость.
- Ты чё как с бухенвальда? Случилось что?
- Да, случилось. Можешь выйти на улицу?
- У меня температура.
- Жара на улице, дуремар! – а голос у него и правда хриплый, и как это он сразу не заметил, странно.
- Накупался я тут ночью, да пива холодного выпил, вот меня и тряхонуло. Третий день уже валяюсь…
- А работа?
- Кака така работа!?
- Понятно. Ты тогда в поликлинику сходи, там Валька наша, с которой учились – она тебе больничный напечатает.
Произошло неловкое молчание, и Роман решился.
- Слушай, Никит, у тебя деньги есть?
-А ты куда свои просадил?
- Да тут сложная ситуация, понимаешь. Из кармана вообщем вынули…
- Растяпа. Пил вчера?
- Конечно, что, у трезвого что ли вынули!? – Люди всегда врут самым близким, тем, кто им доверяет, а чужому правду говорят, посторонний человек не будет верить в твои сказки.
- Одолжишь мне трошки?
- Фекалька-вопрос.
- Спасибо. Я зайду.
- Давай. Хрен голландский…
Никита что-то ещё там продолжал, но Рома уже положил трубку. Не хотелось светиться в таком просматриваемом месте. “Вроде жизнь налаживается, - подумал он, свернув в первый переулок. -Судьба – она такая, расчётливая. Вообще она похожа на математическую формулу. В зависимости от того, как ты живёшь, и как живут люди тебя окружающие, можно рассчитать – что с тобой будет происходить, но стоит хоть одному из тех, кто как-то влияет на тебя пойти против течения, свернуть с пути, по которому шёл и твоя судьба или этот расчёт тут же кардинально меняется“.
Чёрт возьми. Впереди патруль. Двое. Идут такие, как короли, прохожих рассматривают. Кто его знает, что там за сутки случилось, может уже и милиция подключилась к его поискам. Он опустил голову и, сжавшись в сушёную сливу, прибавил шагу. Знал же ведь, что таких и задерживают в первую очередь, кто боится с ними встречи, а ничего с собой поделать не мог. В лице у Ромы закололо от страха, от самого настоящего страха.
Арка. Ещё несколько шагов. Только бы не остановили. Есть. Успел. Нырнул в неё как в тихий омут и расслабился. Никита отсюда совсем недалеко живёт. На этой улице, где стоят бок о бок пухлые, низенькие дома, такие же, наверное, как и в тысячах других Российских городах, в жилом массиве жил его лучший друг.
Вдруг клацнуло камнем, будто кто-то что-то задел. Хотел пройти незаметно, но вот те раз – задел и всё тут, какаая досада! Бред, уже кажется. Гоглачёв с силой зажмурил глаза, так, что потекли слёзы и забродили красные и зелёные круги. А в душе ох как неспокойно. Значит, не показалось.
Он ускорился, хоть никого вокруг и не было, только опустевший муравейник из домов-колодцев и арки. Арки спереди, сзади, слева и справа. Посмотрел в левый проход, когда тот быстро пронёсся назад. Фигура какая-то параллельно с ним прошла, будто отражение в зеркале. Справа. То же самое. Тёмная фигура, тем же курсом что и он, только в соседнем пролёте.
Не выдержали нервы. Сорвался на бег. Оправдания ожидались. Фигуры слева и справа то же побежали. Только теперь по-настоящему страшно было, потому что у него был только один путь – вперёд. Отходы в стороны были заблокированы, и теперь даже мысли не возникало – запутать их в лабиринтах жилых домов. Человек, прямо впереди – вошёл в арочный проём, обозначив себя силуэтом спины. Значит слева никого. Бросился туда, споткнувшись и чуть не полетев пластом на асфальт. Чёрт! Кто это?
Ошибся. Слева возник ещё один человек, в другой проход. Тупик. Стены облезли, будто оскалились кирпичными зубами. Сквозь старый асфальт пробились зелёные кустики травы. Чёрные пятна от высохших луж и ржавые трубы. Всё, конец! Он кинулся в дальний угол тупика. Вскочил на трубу и прыгнул. Только кончиками пальцев достав до решётки окна, которые здесь были только на втором этаже. На первом их давно замуровали, потому, что, вероятно там был склад или магазин. Прыгнул ещё раз, что бы зацепиться за решётку покрепче, но в спину ударило, как кузнечным молотом, маленькая пуля.
Перед глазами закружили звёзды. По траектории нимба. Ясные звёзды, остроугольные, точно их вырезали из фольги. Перед глазами потемнело, и он явственно ощутил как душа, мало-помалу, выбирается из тела, как улитка из своей раковины. Всё вмиг смолкло. Осталась гробовая тишина, которая скрыто живёт повсюду. Открыл глаза, что бы последний раз посмотреть на небо. Странно, очень странно. Почему так не больно, а в небе зарябило и ожило. От птиц. От ласточек. Ласточки – чёрно-белые звёздочки, собирались в громадные стаи. Такое зрелище можно увидеть осенью или поздним летом. Птицы сговариваются перед самой дорогой, и оккупируют электропровода.
Темнота, будто танком налезла сверху на глаза, и дыхнуло в лицо сигаретным дымом. Ан, нет – это не темнота. Лицо чьё-то нависло над ним. Понял это по отопыреным ушам, потом и глаза рассмотрел, такие мелкие, юркие. Кто-то усмехнулся прямо над ним и сказал с издёвкой:
- Наверное, ты считал себя козырным тузом, а оказался дупель-пусто.
Поучай! Не пожалел кулака. Хватил ему в морду, хотел второй раз наотмашь, но промахнулся. Тот отпрыгнул.
- Не понял, ты чё – живой?
Впереди стояли двое. Он сел на задницу. Тот, с кем он только что познакомился, потирал рукой глаз. Ростом, как и Гоглачёв, может чуть повыше, сантиметров на шесть, только тощий, как переболевшая тифом корова. У обоих в руках пистолеты. Рома вдруг почувствовал себя беспомощным муравьём, который только и может, что безболезненно укусить и быть тотчас же раздавленным в лепёшку.
Он задрал руку за спину, потрогал сырое. Поглядел на них, растопырив пальцы, как растопыривает голые ветки по осени берёза. Между пальцами густая кровь образовала красные перепонки, а потом вяло стекала вниз, огромными каплями падая ему на джинсы.
Рома глянул на них, не понимающих что делать. Здесь
