Жить взахлёб, любить до дна (Русалка чёртова)

и крыша. Или натура уж человеческая такая – жить в пещере, лежать в сундуке. Вроде бы человек – вольная птица – леса да поля, а тянет всё же его в то место, где можно часами сидеть на диване, голову на подушку положить, нога на ногу, или это инстинкт какой-то гнездовой?!
Первое, что отыскал глазами Юра – хозяйку гнезда. Танечка сидела у окна и мазала огурцом лицо. Вообще, в последнее время Юре казалось, что она выращивает огород только для того, что бы его себе на лицо ложить. От зеркальца зайчики по стенам прыгают.
Он прошёл через всю светлую комнату к супруге и, подойдя, обнял её. Почувствовал жар пропитанной телом кофточки. Она, в ответ, погладила его по голове. В нос ударил густой запах сушёных яблок, которые в мешках сохли на печке.
Стол находился посередине, на резной ножке, с медным самоваром на углу. Юра сидел и ждал, когда Таня принесёт тарелку наваристых щей или душистой картошки. В углу чавкала Томка, которую кормили наравне с хозяином. Бегал по всей комнате с фантиком от конфетки серенький котёнок.
Юра разглядывал убранство собственного дома, будто сто лет скитавшийся по заработкам, и постукивал пальцами по столу. Половички полосатые, как линии жизни, цветы в кадушках, занавесочки на прогнувшейся резинке, в верхнем, правом углу образа и несколько жёлтых, тоненьких свечек. В печке дымился чугунок с вареной картошкой, перед печкой кучка поленьев. Всё же уютно было здесь, все это замечали. По полкам Таня расставила баночки с маринадами. Баночки эти необыкновенные, старинные, таких сейчас не производят – эллипсами да ромбами, такие, например, которые радуют глаз и возбуждают аппетит: крыжовник в розовой водичке, цветная капуста, зелёный горошек как экзотическая рыбная икра, земляника в сиропе и ещё там чего-то с тряпичными крышечками.
Таня у Юры была прелесть. Она всё ещё суетилась на кухне у плиты, наверное, хотела очень угодить. Супруга была в красном платьишке на тонких лямках и синем платке, накинутым на плечи. О Тане можно сказать, что она настоящая русская девушка. Она любила русские песни и проще всего её можно представить в праздничном хороводе, вдруг взмахивающей платочком и с частушками выскакивающей в центр. А ведь если подумать: в основном своём мужчины женятся по любви. Для женщин мужчина - это в первую очередь сила, содержание и в каком-то случае власть, они не смотрят на мужчин как на маленьких слепых зверушек, которых можно тискать и без памяти любить. У мужчин же всё по-другому: женщины им больше ни для чего и не нужны, кроме как для любви (если это, конечно, мужчина).
В этом году они должны были справлять десятилетие их брака, так называемый, день роз. Больше всего Юра ценил в Тане то, что она не была подвержена никаким пресловутым фанабериям, то бишь капризам и была покладистой, как и полагается хорошей жене. В этом смысле Юру всё устраивало. Таня в свою очередь тоже была далеко не дура. Она не хотела, что бы Юра любил её по привычке, ведь это уже дружба, а зачем мужчине эта самая дружба?! Любовь ему нужна, пламенная, пуэрториканская любовь.
От раздумий его всё-таки отвлекли вопросом. В какой раз он поразился этому лучистому, чистому голосу – не голос, а музыкальный инструмент.
- Сколько тебе пельменей положить?
- Девяносто девять.
- Ну, может тогда сразу сто?
-  Я что, по-твоему, обжора?
Она поставила перед ним две дымящиеся тарелки – обещанные щи и пельмени. Где-то под столом кувыркался котёнок, и Томка глядела на него из своего угла с каким-то несобачьим интересом. Сама Таня села напротив и, положив голову на ладони, стала смотреть на супруга. Юре это не мешало. Таня и после десяти лет брака оставалась той же, что и была, разве несколько пополнела, да ей это только на пользу – такой худышкой, какой она была раньше, вообще неприлично быть в деревне. Деревня – это кровь с молоком. А вот глаза у неё не озорные вовсе, как раньше, а такие влюблённые, за целый день истосковавшиеся, с громадными ресницами, в которые Юра когда-то влюбился. Юра вспомнил, как в конце весны, в самых последних числах, принёс ей целую корзину настоящих, свежесорванных подснежников. Вспомнил, как эта корзина стояла возле кровати, а он, стоял на коленях и обнимал её. То была весна, она даже Маугли не обошла.
А тем временем за окном садилось солнце. Недалеко раздался девичий смех – озорной пьяной радостью, где-то за углом. Затем более тихий и грубый голос паренька. Слов его было не разобрать но, по сути, что-то рассказывал. С западной стороны ещё один девичий голос громко прокричал: “Оксан, выходи гулять!”. Вдруг всё заглушило мычание коровы в их хлеву и грубый, юношеский голос позвал кого-то.
Таня смотрела в окно. Там, возле плетей огорода расхаживали парочки, под руку, важно, как гуси. Вдруг она сказала, увидев что-то в окне.
- Странно всё-таки, - под столом шумел котёнок, то закидывая фантик себе на живот, то сбрасывая его на землю и выгнувшись в спине, расхаживая вокруг, - почему так? Бывает парень красивый, а встречается с некрасивой девушкой?
Юра поднял на неё взгляд, разглядывая её слабо загорелое лицо, мармеладные губки, загадочные, цвета киви, глаза.
- Ты сказала: почему парень красивый гуляет с девушкой некрасивой?
- И что?
- Дескать, какой бы парень красивый не был, перед девчонкой он всегда урод?
- Что?
- Сама ляпнула, сама и разбирайся!
Юра снова вернулся к еде, а проглотив несколько ложек, вдруг оторвался и, положив ложку, сказал жене.
- Хочешь, анекдот расскажу!?
Она промолчала, уже раньше времени улыбаясь и накручивая на палец прядь волос.
- Один учёный решил поставить эксперимент: поймал таракана, оторвал ему четыре лапы, свистнул – таракан убежал. Учёный записал. Оторвал все лапы, свистнул – таракан не убежал. Записал: без ног не слышит.
Таня прыснула в ладошку, весело так, не стесняясь, так что носик задрался.
Когда Юра принялся за пельмени, он вдруг задумался и серьёзно посмотрел на супругу. Положил ложку в тарелку.
- Знаешь, что, Тань!? Я, наверное, сменю работу. Не дело это – здоровому мужику коров пасти.
Она посмотрела на него. Знала, что это нелёгкое решение. На самом деле он не считал зазорным выгуливать скотину и проводить целый день в лесу, а на все эти жертвы со сменой работы, он идёт только ради неё. Таня положила свою тёплую ладошку на его.
- Это вовсе не обязательно. Мы не голодны и у нас есть деньги.
- И это отрадно. Конечно, мы можем себе позволить всё: не ходить в рестораны, не ездить на машине…
- Зато мы можем себе позволить не торговать душой и быть свободными…
- Да причём тут душа, Тань?! Сама подумай, - она опустила глаза, - конечно, нам двоим хватает, но что, если нас станет трое… или четверо?
- Или пятеро, - с ехидством продолжила Таня.
- Или, может быть ты, не хочешь ребёнка… уже?
- Хочу!
- На что ты будешь вещи покупать ребёнку? А если это будет девочка? Мы с тобой ещё увидим небо в алмазах! - поставил он точку в этом разговоре.
Жена знала, что муж просто хочет выглядеть в её глазах мужчиной и не мешала ему в этом. Внешне жена может относиться к мужу с уважением, однако в глубине души всегда считает его ослом и немножко жалеет. Это как нотабене. Хотя жили они вовсе не худо-бедно и ясен бивень: если Юра сменит работу - что-то в семье кардинально поменяется, а надо им это, особо ей – которой очень хорошо с ним таким?
Когда совсем стемнело, и на улицах остались видны только жёлтые окна домов, у реки послышались песни. Песни лились грустной нотой, будто девчата, или кто там у реки, все разом страдали от неразделённой любви.
Прежде чем зашторить окна, Юра поглядел на небо: кольцо вокруг луны, значит завтра будет ясная погода.
Неровно улыбаясь, Таня прошла в полумраке комнаты за печку. Слева, со стены свисало, расписанное гжелью, коромысло, внизу деревянное ведро, несколько пучков какой-то травы, привязанных за ниточки к гвоздикам. Юра последовал за ней, за печку, где приютилась кровать.
Таня уже лежала под одеялом, однако волосы лежали поверх русыми водорослями – красивые, завивающиеся чересчур густо у концов, волосы. На подоконнике стоял красный горшок с плющом, у которого были широкие, зелёные с коричневым, листья. Кто-то сказал, что этот плющ растёт по берегам Амазонки, может быть это и не так, но ему нравилось представлять, лёжа ночью с открытыми глазами, как эти листья сплошным ковром покрывают берег экзотической реки и вдруг чёрные ноги туземцев с бусами по щиколоткам, осторожно ступают по ним, прижимая эти листья к мягкой, южноамериканской земле. Он припал к её губам, ощущая языком то острое, пресное, кислое возбуждение. Поглаживал её изжелта-серые, душистые волосы, тёплую талию. Она прижалась к нему поближе, гладя коленкой по ноге.
Юре пришлось задрать руку назад, взять тощенькое теле котёнка, который нашёл минуту, что бы докучить человеку. Выкинул его с кровати.
- Иди, подумай о чём-нибудь!
Таня засмеялась, прижав лицо к его груди, и чувства любви нахлынули на него словно двадцатиметровая, двадцативековая штормовая волна. Он подумал некстати: женщина любит ушами, мужчина глазами, идеальная поза – мужчина смотрит женщине в ухо.
Его любовь, жар тела, все эти вязкие, утопающие в цветах чувства, которые он отдавал ей, окутывали её будто мягким, обтягивающим платьем и она сказала ему:
- Я тебя люблю!
Юра не ответил словами. Ему показалось, что ответ “Я тоже” прозвучит как-то фальшиво, будто попытался не офоршмачиться. Он глядел в её бусинки – чёрные глаза, а она выискивала слова где-то на его губах и груди. Она говорила, обдавая его лицо своим жарким, как тропическое солнце, но свежим, как мятный куст, дыханием. Потом говорил он, чувствуя, как темнота раздевает душу, как слова, которые не скажешь днём, тёмной ночью льются нескончаемым потоком, широким водопадом расплавленной души. И когда чувствам стало тесно в маленьком домике, они мурлыкали слова уже вдвоём и губы их, еле касающиеся, всё плотнее и плотнее смыкались.
3.
Утро тихое и сонное, даже комары да мухи спят. А они уже пьют крепкий чай, глаза протирают. Солнце окрасило стёкла в рыжий цвет и всё, что было за ним, переливалось золотыми блёстками.
Печь громко ухает, будто кто-то разговаривает в печной трубе, примета такая есть – к дороге. Ну, вот и пора. Поцеловал растрепанную жену, приобнял за плечи и посмотрел на улицу. Со стороны леса послышался рокот двигателя, видать привезли какого-то начальника. Юра показал Тане на неё. Волга встала где-то в начале деревни и замерла, будто все в ней уснули.
- Кто там ещё приехал на наш высокогорный каток?
- Не знаю. Юра, ты поосторожней, ладно?!
- Угу, - мотнул он головой и, свистнув Томку, вышел из дома.
С утра на траве лежала роса, и резиновые сапоги пастуха тут же стали блестеть от влаги. От росы блестели даже ржавые чугунки, которые были одеты на жерзди забора, как вражеские шлемы, добытые в бою. Хозяева выгоняли коров, и его кнут сгонял их в стадо или в стаю, если посмотреть издалека. К нему здесь, в Болотках, относились доброжелательно – здоровались, спрашивали про дела, про жену, про огород, а одна бабка даже наставления или своего рода пожелания дала:
- Юра, ты не купайся на русальной неделе, побереги душу! Не надо против бога идти. Пугаться – это ты не пугайся – русалки смелых боятся, а на рожон тоже не лезь. Видал, как они по ночам