Жить взахлёб, любить до дна (Русалка чёртова)

сказал Юра, - у рыцарей боевые раны.
С кухни пение прервано вопросом.
- Юр, а чего это к тебе Сергей Михайлович утром приезжал?
Он стоял у полки и вертел в руках банку с консервированными боровиками. С голодухи смотрелись они очень аппетитно, так что хотелось открыть крышечку и выложить на тарелку склизкие тушки грибов.  А Таня готовит эти грибки по-особому – в стократ вкуснее, чем у других: добавляет в соления петрушку и мяту, немного гвоздички и корицы – язык можно проглотить вместе с грибами.
Толстая кошка, распустив хвост павлиньим пером, подошла к нему и обернулась кольцом вокруг ноги. Довольно заурчала.
- А-а, так. Маленькое происшествие у него. Так называемый ЧеПец.
- Ты отказался?
- Нужен он мне со своими проблемами, как зайцу курево!
- Не слушай никого!
На столе глубокая тарелка с рыбной солянкой. Увидишь – лицо бледнеет: рыбка нарезанная кусочками, лук, мелко нашинкованный и поджаренный в масле до золотистой корочки, ломтики огурцов, помидоров, каперсов, тушёные в рыбном бульоне, лучок зелёный, майонез белой спиралькой. Желудок довольно заворчал.
- А где хлеб?
Таня сбегала на кухню. Открыла хлебницу. Срез хлеба лежит в углу отсыревшим телом. Плесень поверху как грибки инопланетные: они растут как опята из одного места на тонких волосинках-ножках с толстыми, чёрными шариками на кончиках.
- Ой, а хлеба нет.
- Ладно – обойдусь, - махнул Юра рукой и налил в кружку молоко.
Таня принесла жареную с овощами свинину. Мясо слегка отбитое, обжаренное с обеих сторон в растительном масле до светло–коричневой корочки. Всё это покрыто луком и помидорами, которые нарезаны колечками. Мясо тушёное под крышкой в печке  на слабом огне, выложено на блюдо и полито соусом сметанным с тёртым хреном. Юра подумал, что даже этого ему будет мало – настолько он проголодался. Он бы сейчас и коня съел, как шалтай-болтай или на худой конец пирог с яблоками – начинка что бы из яблок, сваренных в сахарном сиропе, а краешки  пирога подвёрнуты и тёмно-красные, как поджаренное мясо.
- А ты знаешь, что молоко не пьют, а едят? – Сказала Таня, видимо, что бы просто начать разговор.
Юра поглядел на неё. Она улыбалась, будто лежала в зарослях ромашек. Волосы тщательнейшим образом уложены, ни одна волосинка не залегает за другую, на шее тончайшая серебряная цепочка.
- Ты пробовала?
- Дурак! - обиделась в шутку она.
Ну, хорошо, хочешь поболтать? Поболтаем. Сама хотела.
- Кто это тебе сказал?
- Дед Мазай, блин!- Девочка она ещё, уж тридцать лет стукнуло, а всё равно ещё девочка. Посмеёшься над ней, а она обижается и чувства свои не знает куда спрятать, а потом опять смотрит, будто с войны любимого дождалась. Так женщина не смотрит – у женщины либо холодок есть во взгляде, либо чёткое желание, а такой взгляд, как у Тани только у девочек бывает, студенток.
- Ну, нашла, кого слушать.
Таня цыкнула губами и мотнула сокрушённо головой.
- Ты хоть раз можешь без своих шуточек?
- Хоть раз могу, - ответил Юра.
Таня поправила волосы у виска – извечное женское движение. И тут на улице, у изгороди ворон каркнул. Громко так, прокуренным голосом. Таня изменилась в лице. Во взгляд её пробрался испуг. Юра застыл с непрожёванной пищей за щекой и с удивлением поглядел, как жена бросилась к окну. Ворон сидел прямо на ведре, которое одето на забор, его отсюда видно неплохо. Здоровый, отожравшийся, греческий нос на голове.
- К несчастью! – Произнесла она, заворожено стоя у окна и теребя край платья.
Юра смотрел на её спину, пытаясь понять, чем был вызван её неоправданный испуг. Больше ворон не каркал, взмахнул крылами и низко, над самой землёй, полетел к лесу.
Таня повернулась к мужу и посмотрела на него так, будто и в самом деле готовилась к неминуемому горю. Откуда-ж они такие берутся – наивные? – думал Юра. -Таким вот голову и дурят – дурёхам.
Чай они вышли пить на улицу. Уселись на крылечке. Вечер тёплый и уже носятся ночные ласточки – летучие мыши. Рядом Томка бегает. Действительно, собаки – они как дети – всегда рядом с хозяевами, куда они, туда и Томка. Бегает весело, будто радуется, что у родителей всё хорошо. Кувыркается и прыгает на задних, словно – гляньте, как я умею, а вы говорите ребёнок, я уже взрослая.
Таня сидела слева в белой кофточке, от которой пахло девушкой и красной длинной юбке, из-под полы которой она шевелила большими пальцами ног. Рядом, наблюдая за ними и пуская сигаретный дым, сидел Юра. Комары сегодня не стаями докучивали, а отдельными особями – разведчиками. Зажужжит такой где-то возле головы, замахаешь руками, а ему хоть бы хны – жужжит падла и поймать его нет никакой силы, будто он бестелесный, только как укусит в шею или лоб – нервы напрягаются как стропы бом-кливера на бушприт-мачте в шторм.
- Поймать бы, да в рожу! – ругнулся Юра. Таня не ответила, и он с удовольствием представил мор комариный в деталях: подносишь безжалостно к комару-комаревичу брызжущий баллончик с черепом на этикетке, и испуганная мелочь встаёт на свои тоненькие лапки, брови взлетают над глазами и руки ограждающе вытянуты вперёд. Пщ-щ-щ. Белое облако окутывает кровососа, а когда растворяется в воздухе – комар стоит и кашляет. Сел, схватился за голову передними лапками. Куда я попал? И хрясть на спину, поднялся в последний раз и опять на спину с ног, уже окончательно…
- Ты чего сегодня какая недовольная? – спросил Юра и повернул её голову за подбородок. – Что-нибудь плохое случилось?
- Да, уж ничего хорошего, - ответила супруга и посмотрела на него своими мокрыми, доверчивыми глазами. – Брат мой опять с соседом разодрался.
- Что? – Юра с усмешкой переспросил. Перевёл взгляд с задумчивых, непонятного цвета глаз, на губы, затем шею, её живот. Она казалась ему какой-то возбуждённой, потому что всё время гладила коленки и голень. – Что там стряслось?
- Да что, что? Не знаешь моего брата что ли? – она повернулась к нему лицом и стала объяснять. – Ольга – соседка, гвозди прибивала, что бы дверь не болталась, а тут он – родимый, тут как тут. Ну, правильно, Оля там в шортах, - быстрым движением она чиркнула пальцами по середине бёдер, - блузочке, которая ничего не скрывает. Вся намазалась, как проститутка. Ну, а что он!? Знаешь ведь, что у него слабость к женскому полу – он и предложил помочь…
Юра рассмеялся в голос.
- Помог, конечно, да эта Оля, тоже, блин… Взяла, да и решила его чаем угостить. Я уж не знаю, что у них там было, долго они там сидели или мало – не знаю, но только Ванька – её муж, зашёл к себе в дом и увидел там что-то, что ему не понравилось... Разнимали пять человек. Ну, как за ним уследить!? – Она посмотрела в небо, будто ждала наставлений свыше. Её волосы – теперь безразборочно-волнистые и темневшие у корней, пухом лежали на острых плечах.
- Оставь ты его! - посоветовал Юра, поглядел на часы, не увидел времени и прикрыв глаза ладонью, поглядел вверх. - В голову не бери! Он уже большой мальчик. Посмотри на его грудную клетку! Всё равно, как бы ты ни старалась – тебя он слушать не станет.
Таня вроде задумалась и снова воцарилась тишина. Нет, не совсем тишина. У реки снова костры жгли и доносились оттуда, эхом уже троекратно отражённым, песни девиц. Мелодичные песни, одинокие и зовущие. Они невольно заслушались ими.  Глядели туда – вдаль, будто хотели отсюда увидеть, как поют девушки и плетут веночки из жёлтых одуванчиков.
- Пойдём в дом! – Попросил Юра и, поднявшись, помог встать Тане.
В доме было тихо, даже беспокойный котёнок улёгся в своём уголочке и закрыл глаза. Ему снились розовые сны про клубки, про кошку-маму, про бабочек, которых он гоняет по зелёной поляне…
Луна бросает в темноту комнаты большой, жёлтый квадрат света. Он ложится на пол, а его край выхватывает край их одеяла и четыре бугорка их ступней под ним. Через окно можно было наблюдать,  как целый сонм мотыльков роем кружит в столбах искусственного света. Они будто бы не до конца превратились в какое-то существо, которое танцует под Купальские песни. Маленькие точки костров вдалеке на миг скрыла тень летучей мыши.
Юра о чём-то глубоко задумался и даже вид его – сосредоточенно-ушедший из реальности, говорил о том, что самому ему из этих дум не выбраться.
Таня села над ним, облокотилась о руку и посмотрела сверху вниз. Лямка чёрной ночнушки съехала на руку, обнажив босую грудь. Пальчик её прошёлся по его тёплым губам слева направо и наоборот – справа налево. В этой одинокой темноте, скрытой от посторонних глаз, не хотелось Тане просто любоваться мужем.
- Чё не приставаешь?
Он резко отвернулся от окна, где костры и девчонки вокруг прыгают чёрными чёртиками. Улыбнулся ей. Ладони Тани подвижные, красивые, похожие на плавающих в воде рыбок, гладили его по плечам и груди. Он удивился, какие у неё большие глаза, очень нежно выглядывающие из-за упавших прядей волос.
- Ты меня совсем одну оставил, - обиженно произнесла она и опустила глаза на его грудь. Рукой под одеялом он ощутил прохладную гладь её нижнего белья и в какой раз подумал, что женская кожа на ощупь похожа на куриные окорочка.
- Соскучилась?
- Да. Скажи мне что-нибудь!
Юра повалил её на спину, и та засмеялась по-детски задорно, выставив вперёд грудь и тонкие ключицы.

Гребёнка была бледно-розовая, как сердолик или как коктейль из вишни, с витиеватым узором. Она ощетинилась восемью пластмассовыми зубьями, которые некогда гладили нежные волосы незнакомой девушки с Гладкого озера. Юра держал её пальцами и разглядывал в полутьме. Свет от луны немного освещал комнату, и гребёнка была ему отлично видна. Пастух вертел её, и под разными углами замечал, как по-всякому ложится свет на выпуклые части расчёски цвета хорошего бочкового вина. Жаль, что на ней не осталось её волос, – думал он,  - зато остался их запах, именно её запах.
Юра выпрямил руку, посмотрел на неё издалека, полукруг её плавненький пальцем погладил, потом поднёс к самому носу, что бы разглядеть малейшие трещинки в пластмассе. Внюхался, прикрыв глаза, будто в руке у него не гребень для волос, а соцветие розы.  От него действительно пахло волосами, только не как у Тани, более нежно, будто волосы эти рослы на зелёной поляне, где пасутся волшебные единороги и цветут полевые васильки. Такие чувства возникают, когда вспоминаешь эту девушку! Кажется, что она такая чистая, что может пахнуть только естественными ароматами, родными, лесными: земляникой, анютиными глазками и лилиями, а не экзотической фрезией, и не соком сагуаро, и не мадагаскарским жасмином со смелой примесью китайской буддиеи, как другие женщины.
Гребёнка, в неверных лучах ночных фонарей, от движений меняется и вяло перетекает, как амёба, меняя положение и конфигурацию, очерчивая все впадинки и желобки этого чудного устройства. Иногда яркая пластмасса выхватывала прямые лучи и ярко вспыхивала белым, а под определённым углом она становилась матово-бледной и её очертания елё угадывались в темноте. Но он-то видел её. Юра её чувствовал, будто эта расчёска была одним с ним, как пальцы, например, его…
Рядом завозилась Таня и, повернувшись, закинула свою руку на его грудь. Юра быстро спрятал гребёнку под матрац и замер, испугавшись, что от стука его сердца проснётся жена. Потом он перевёл дух и повернулся к ней.
Любил он спать с женщинами, точнее с Таней. Спит она, вся в