Больно 1 глава

уселся сверху в позицию победителя.
– Ну как? Нравится? И кто у нас теперь «интердевочка»? А куда это твоя бригада испарилась? В тубзик всем разом приспичило? Да уж, «чёткая» у вас организация – одни мудаки и кидалы.   
– Пусти, мразь! Слезь с меня щаз же! – заорал тот, извиваясь под тобой угрём.
– Ух ты, какая брыкливая кобылка. Но мы и не таких объезжали. А напомни-ка, что ты там в меня собирался вставить? – поинтересовался ты, подобрав с земли его недавнее оружие, и прошипел парню на ухо, кивая на жертву их побоев, испуганно забившуюся в уголок между стенкой и мусорными баками. – Да если бы эта мелюзга на нас сейчас не глазела, я б реально засадил тебе по самое не хочу. А то смельчаки – мошку давить всей оравой. Не пацаны вы, а гниды заднепроходные. А теперь проси у ребёнка прощение.
– Пацаны не извиняются!  
– А ты чё, пацан? Чем докажешь? Разве пацаны бывают снизу? Неувязочка выходит.
– Ты покойник! Тебя из-под земли достанут! Хоть понимаешь, кто мы?
– Превосходно. «Гидрашка» – в башке какашка. Ну, типа того. Висите на своих «Кошках», как блохи, вылизываете их, а те в свою очередь – недаром же они кисы – лижут бандюганов покрупнее в надежде, что их тоже примут в большую песочницу к взрослым дядям. Тупая тараканья возня. Потому что ваше время прошло. Это уже не модно. «Братство» в асфальт закатывает самых авторитетных «тузов» на районе, не говоря уже про какие-то вшивые ОПГ.
– Так ты из этих обоссанных «братков»? Под Ляхом ходишь? То-то такой напомаженный и волосатый, они же все там педики. 
– Я ни под кем. Мне претит нижняя позиция. Я же сказал, что не приветствую общественные организации. Но если выбирать, то Грабовский вызывает у меня куда больше приязни, чем вся ваша шарашка. Вы вырожденцы, пережиток прошлого. Группировки изжили себя, у вас ни силы, ни власти, ни авторитета, одни понты по старой памяти. Самые дельные пацаны либо сдохли, либо отвисают на зоне. Кто не дурак, зажил по-человечески, некоторые даже в люди выходят. И только особо недоразвитые экземпляры, насмотревшиеся боевиков с палёных кассет, никак не наиграются в крутых чуваков. Грабовский вас сомнёт. Он дело делает – вычищает криминальный мир, наводит порядок в этой клоаке.
– Ляху самому недолго осталось царствовать. – злорадно процедил долговязый. – Он уже так всех задолбал, что между районами заключили соглашение убрать гада совместными усилиями. Все старшаки скоро соберутся против него. Не местный, говнюк, а власть к рукам прибирает, точно хозяин. Нацики и те лучше – они хоть свои, за отчизну стоят. А этот не по понятиям живёт, пацанов не уважает, на закон наш срёт. Ещё и пропагандирует всякую западную херню. 
   Вот тут ты навострил ушки. Оно тебя, конечно, никак не касается, но дельце весьма любопытное. К тому же твои симпатии заочно не на стороне «Кошек» и прочих домашних животных. Но если начнёшь расспрашивать напрямую, пацанёнок заартачится и не скажет тебе ни словечка. Надо аккуратно расколоть его, вытянув информацию не силой, а лукавством. 
– Да брось, где вашим его одолеть. – пренебрежительно фыркнул ты. – У Грабовского под началом реальные бойцы с автоматами, не то что ваша шобола с гаечными ключами и битами. «Братство» это тебе не какая-то воровская шайка, у них же там жёсткая структура, наподобие религиозного культа, А такие штуки очень крепко сплачивают людей. Говорят, Грабовский для них, как бог, люди за него в огонь и воду прыгнут. А, значит, он стоящий лидер. Даже твои хвалёные наци уже почти перешли на его сторону, потому что почуяли, в ком сила.
– Мы не простим тех, кто прогнулся под него и выведем всю заразу, загадившую город. – с ненавистью прорычал пацан. – А в его распрекрасной системе имеется немалый изъян. Весь этот муравейник держится только на нём одном. Лях даже своим людям не доверяет, контролирует каждое их действие, так что они и пёрнуть без его позволения не смеют, сами его до усрачки боятся. Хотя не врубаюсь, а чего там бояться-то? Не мужик, а попросту прилизанный фраер в смокинге. Набрал себе каких-то вафлёров, которые растекаются перед своим боженькой. Мы таких слюнтяев мигом размажем. Без Ляха «Братство» рассыпется в прах. А его одного не так уж и сложно прихлопнуть. И покрепче авторитетов убирали. Достаточно застать его врасплох, когда он будет один. Он же, сука, бесстрашный – без охраны ходит. А наши тоже не лыком шиты, запросто пушки добудут. Его изрешетят. Уже и дату назначили. И тогда все его «шестёрки» мигом разбегутся, как таракашки, а власть над городом вернётся к достойным... – на этом месте беспечный болтунишка осёкся, похоже, наконец-то осознав, что он натворил. 
– Вот ты и сдал своих с потрохами. Интересно, что они с тобой за это сделают? – с безжалостной издёвочкой хихикнул ты.
   На миг бедолага даже потерял дар речи от ужаса.
– Да я... я и не сказал ничего такого! – воскликнул он, весь взвившись от гнева. – Тебя самого прикончат прежде, чем ты проболтаешься! Я своими руками тебя, подтирку ляховскую, убью нахер! Припёрся тут вынюхивать про наши дела! Да мы всю вашу пидораскую конторку на шашлык изрубим!
– Повторяю для дебилов: я не состою в «Братстве». Но мне было очень интересно послушать твой рассказ. Спасибочки тебе за это. Вот только жаль, что ты не сообщил, когда именно ваши идут на дело. Впрочем, что-то мне подсказывает, что, к счастью для своих, ты такой информацией не владеешь, а то бы уже и об этом растрезвонил.
– Урою, сука! Чтоб тебе в говне захлебнуться! – истошно проорал отчаянно трепыхающийся сопляк и разразился такой отборной руганью, что даже ты – не ахти какой эстет по части словообразования – поморщился от отвращения.
   Это стало для тебя последней каплей. Раззадоренный хмелем и утомлённый его оскорблениями, ты подхватил оброненные ранее ножницы и, вставив лезвие ему в пасть, распорол щёку чуть ли не до самого уха. Только после этого ты поднялся на ноги и с мрачным торжеством наблюдал, как всхлипывающий и подвывающий засранец, зажав ладонью окровавленное рыло, улепётывает от тебя через дворы. В качестве военного трофея в твоих руках остался его шарф «динамо». 
   Выпустив пар, ты слегка успокоился и вспомнил про прячущуюся за мусорными ящиками малявку. Вместо того, чтобы сделать ноги во время вашей потасовки, мальчуган всё ещё сидел там, дико таращась на тебя своими выпученными лупетками.
– Да не трясись ты. – как можно мягче обратился ты к нему, вытирая об себя окровавленные ножницы и убирая их в сапог. – Я тебя не обижу. Ну... как ты там? Я так понимаю, носового платка у тебя нет. У меня, кстати, тоже. Так что держи, утрись хотя бы этим. – протянул ты ему «трофейный» шарф.
   Но тот даже не шелохнулся, точно парализованный. Видать, крепко струхнул. Осторожно подсев рядом с ним на корточки, ты сам вытер капающие с его расквашенной мордочки кровь и сопли, а затем помог ему высморкаться. На вид мальку не больше семи лет – весь такой чумазенький, мохнатенький, серенький и пыльный глазастик с синими кругами под веками и ввалившимися щеками, но всё же миловидный, как девчушка. Изношенная вдрызг одежда не с его плеча и склеенные скотчем, истоптанные, девчачьи кеды – когда-то в прошлом розовые, а теперь цвета типичного русского дерьма. Скорее всего, отродье из неблагополучной семьи или вовсе беспризорник. Над такими проще всего издеваться. Они никому не нужны.
– И часто тебя так? 
   Мальчишка неопределённо повёл плечами, а потом всё же тихонечко залопотал:
– Всегда... Они тут постоянно стоят, и их никак не обойти. У меня нет денежек, поэтому они отбирают еду. И по голове бьют. И везде... бьют. Больно... Не могу встать. Не разгибаются коленки. И... и...
   Тут он вдруг расхныкался с новой силой, сжавшись в дрожащий комочек. Поначалу ты растерялся, а потом догадался, в чём дело. Это он от стыда. Боится, как бы ты не заметил, что он обмочился. Надо бы поскорее отвести его домой, чтоб попа не озябла разгуливать в мокрых штанах, и пусть там с ним разбирается его мамаша. Если у него, конечно, есть дом и мать.
   Старательно делая вид, что ты ни о чём таком не догадался, приподнимаешь его от земли и ставишь на ноги. Лёгкий, как котёнок. 
– Где живёшь? Давай провожу. – предложил ты, взяв за его руку.
   Малец не ответил, но руки не отнял и потопал куда-то своими черепашьими шажочками. 
– А эти мальчики хоть и большие, но глупые. – через некоторое время, словно по секрету поведал он тебе. – Представляешь, она написали на стене «Цой жив», а «жив» через «ы»! Даже я знаю, что «жи-ши» с «и». А они не знают. Цоя опозорили, глупенькие.
– Цоя уважаешь? 
– Конечно! – горячо откликнулся заморыш и писклявенько напел с комичной серьёзностью. – «Перемен! Требуют наши сердца! Перемен! Требуют наши глаза! В нашем смехе! И в наших слезах! И... ля-ля-ля-ля-ля... Перемен! Мы ждём перемен!».
   Невольно прыснув от смеха, ты ласково потрепал его по обросшей шевелюре. 
 – Теперь в случае чего, говори всем, что твой старший брат Азазель – то бишь я. Сейчас без «крыши» никак. – нравоучительно изрёк ты и задумчиво добавил. – А знаешь... будет ещё лучше, если ты назовёшься младшим братом Грабовского. Ну, а чё? Ему с этого ноу проблем. Мы ж не просим у него денег. Так пусть его демоническая репутация хоть раз послужит для благого дела и прикроет одну маленькую жопку от больших пенделей. И главное, ври без сомнения, твёрдо, нахально, уверенно. Понял?
– Сп...спа-пасибо, Аз... аза-зе-зель. – робко пролепетал ребёнок и преданно поглядел на тебя снизу вверх своими влажными глазёнками. – А я... я тоже тебе чево-нить хорошее сделаю. Хочешь?
– Ну, и чего ты мне хорошего сделаешь? Принесёшь мешок вкусняшек? – усмехнулся ты.
– Вкус... сняшек? – переспросил тот растерянно.
– Ну, вкусняшки – сладости, всякие ням-нямные штучки.
– Вкус-няшки. – глубокомысленно повторил головастик и глупенько хихикнул. – Смешное слово.
– Нравится? Сам изобрёл. Я же этот, мать её, эрудит. – мрачно сыронизировал ты, припомнив недавнее замечание исторички.
– Вкусняшки! Вкусняшки! – развеселился мальчуган после всех своих злоключений и страстно пообещал. – Я обязательно принесу тебе самые-самые вкусные вкусняшки! Честна-честна!
– Ну, лады. Тебя звать-то как?
– Ве-ниа-мин. – по слогами старательно выговорил он с серьёзной миной.
– Ни фига себе. – подивился ты. – Ну, и приколисты твои предки. Жиды, что ли? Ну эти, евреи. – пояснил ты в ответ на его непонимающий взгляд. – Вот тебе делали обрезание?
– А чего это такое? – склонив головку вбок, невинно полюбопытствовал тот.  
– Ну раз не вгоняешь, значит, нет. Ладно, проехали. Но если чё, ты не боись, я без предубеждений на этот счёт. Как по мне, так что евреи, что немцы, что русские – все одинаковые мрази. Но даже мразей надо жалеть. Так устроен этот грёбаный мир... Вениамин, значит? Да ну, нахер, язык сломаешь. Венькой, что ль, тебя величать? 
– Мамочка зовёт меня Веней или Венечкой... – смущённо признался коротышка с мечтательной улыбкой на лиловатых губёнках.
   Значит, какая-никакая маман там всё же имеется. Ладно хоть не сирота.
– «Венечка». Веничек ты мой пушистый. – криво усмехнулся ты, снова запуская пальцы в его такие приятные на ощупь, хоть и порядком сальные от грязи волосёнки.
   Малый не обиделся на это прозвище и заливисто рассмеялся