Чёртова внучка 10 глава

протягивая ей худой, что сито ковшик.
   Ошеломлённая сим словом, Эрмингарда точно язык проглотила. Ей-то и приблизиться к пахучей, что демонская клоака, топи непосильно. И как же тут изловчиться без вреда для самоё себя собрать этакую множину проклятой жижи? Нет, ну издеваются – как есть, издеваются, паршивки. Да и на кой чёрт, спрашивается, далась им эта вода. Никак супец наварить удумали напополам с наколдованной ею давеча солью. 
   А хозяйка пряничной избушки, не без удовольствия подмечая девочкину растерянность, мигом заворковала:
– Но ежели дельце сие для тебя многотрудно, то и шут с ним. Было бы ради чего хлопотать. Да и на что тебе сдался этот негодный шабаш. Пойдём-ка лучше, куколка моя, чаёвничать. Уж лучше я тебе днесь сказочек разэтаких поведаю да потешу побасенками озорными...
   Но девонька, не дослушав её, бойко подбоченилась, да и сдерзила бесстыдно:
– Адельгейд, а ты бы взяла эти сказочки с побасенками и запхнула себе в хайло. Вместе со своим чаем и плюшками. А я к труду вполне готовая. Сказала же, не оступлюсь. Надеешься испужать меня такой безделицей? Ха! Да тут делов-то! В два счёта управлюсь. 
– Ну, как знаешь, милочка. А коли дело справишь, то завтрашнее испытание задаст тебе Асфрид. Однако ж, как по мне, то тебе надо бы оставить сию затею. И не забудь, что обещала ко мне воротиться после сего. В аккурат к вечернему чаю стол накрою. Управишься к тому сроку али неудачу потерпишь, а всё ж приходи к трапезе.
   С тем ворожея её и покинула, спешно семеня вспять по дороженьке, ибо даже и ей, дородной, едва не сделалось дурно от тутошней гнилостной атмосферы. А Эрмингарда, заткнув носик ладошкой, так и осталась беспомощно стоять посередь кочкарника. Вот и дохвасталась на свою голову, ведьмочка-неумейка. Дыряшливый черпачок ни на что не годен. И никакое колдовство, пригодное к сему случаю, на сердце не ложится. Бежать бы ей отсюдова, покамест не отравилась до лихоманки злым дурманом болотищ. Да гордость девичья не велит сдаться. 
   Обозрев окружные дали, затянутые молочной дымкой, девушка подивилась несметному обилию жабьего племени, наводнившему окаянную трясину. Но самое чудо – им-то яд болотный ни малой порчи не причиняет. Плещутся они себе, беззаботные, в хлябях, во глубину ныряют безопасливо. А один квакушонок – гаденький такой, бородавчатый – возьми, да и приникни к стопе Эрмингардовой. Отпихнув от себя пупырчатую образину, юница вновь погрузилась в свои думы, да неотвязчивый жабик тут же прыг-скок и ну ластиться, и ну нежиться. Ни дать ни взять, истый котёнок. Токмо видом скверный и ни в раз не ладный. А приглядевшись к морщинистому уродцу, Кунигундова внучка заметила на его плоской макушке крошечную коронку из серебра, злата да свинца.   
– И чего тебе надобно, липун? – сердито вопросила рыжая у жабьего принца и, смекнув, к чему тот ведёт, недоверчиво хмыкнула. – Да ты никак вспоможение своё предлагаешь? А какой с тебя, гада прыгучего, прок?     
   Весь надувшись пузырём, жабчик издал громкий утробный квак, словно оскорбившись её недоверием, и принялся упорно тыкаться рыльцем в девью лодыжку. 
– Эй-эй, погодь! Я ещё согласу не давала. Ну, положим, сговоримся мы. Но кто поручится, что ты мне не набрешешь, как у вашего мужеского рода заведено? Али думаешь, я вконец отчаялась, так что и с ползуном смердящим спутаться готовая? А и ничего подобного. Вовсе я не отчаялась. Разве что... так скорее дело сладится. Да ведь ты всего лишь лягушонок махотный. А тут деяние великое. Бочоночек-то видал? И чем ты мне такусенький подсобишь?
   Вдругорядь пасть свою колодцу сродную разинув, жабкин королевич по-заячьи забарабанил лапками по землице. То ли сердится, то ли силушкой красуется. Поди, разбери этих бородавчатых, чего у них на уме. 
   Сдув с личика павшую прядку волос, Эрмингарда помешкала с полминутки, да и, сплюнув, решилась на сделку. А какой у ней выбор-то? Подхватила прыгуна на руки и, зубки накрепко стиснув – ещё не хватало, чтоб он подобно Фридлейву всунул в ейный ротик свой поганый язычище – чмокнула того в мордень. Довольный квакуш забулькал-заухал-загорланил и, соскочив наземь, кувыркнулся через головушку, а затем стал на задние лапы, раздувшись при сём вчетверо против прежнего. И скачками сиганул к болотьецу да принялся жадными глотками хлебать травленую водицу, словно молочко парное. Ох и раздуло тут жабёнка, ох и разнесло. И как только не лопнула поскрипывающая от натуги кожица жабья. Неприятно изумлённая противным глазу зрелищем, девочка брезгливо передёрнула плечами. А тут ещё и Йорунд не к месту припомнился. И этот тоже пухлый да кривоноженький. 
   Слегка пошатываясь на тонёшеньких лапах, жаб доплёлся до бочки и, точно прорвавшийся мех с вином, выплюнул в неё содержимое своего брюха, враз заполнив её доверху. Но ежель рыжая полагала, что должно ему опосля сжаться до прежних размеров, то в сём велико она ошиблась. И глядючи на него, такого непомерно огромного, испытала молодица желание бечь отсюдова со всей прыти, покуда этакий пузан и её не заглотил ненароком. Однако ж наперекор собственным чувствованиям, свершила она земный поклон в признательность за оказанное ей благотворение да молвила учтиво:
– Ну благодарствую, высочество. Пособил по-рыцарски. Да воздастся тебе стократным благом. И на сём пора нам распрощаться. Ступай себе с миром, а я... я... вот же чёрт. – удручённо ругнулась Эрмингарда, остановив взгляд на неподъёмной бочке.
   А как дальше-то быть? Ну не может ведь она сызнова докучать Фридлейву со своими бочками. Жижа-то болотная, поди, вызовет у него ещё больше вопросов, нежели недавняя соль. А случись, на него самого плеснёт нечаянно. Обожжётся же, бедненький. Уж который раз кряду. Да всё по её, по Эрмингардовой вине. Нет, надобно колдовать. На то она и подвязалась с ведьмами тягаться, чтоб силой колдовской пощеголять. А что, если бочке ножки человечьи израстить? Али вовсе крылья журавлиные?
   Но покуда девочка хмурила лобик в тягостных раздумьях, жабий королевич придвинулся к ней боком да изрыгнул из глотки квакающий вопль:
– Пом-м-мо-гу-у-у-у! Пом-м-мо-гу-у-у!
   Одно то, что недоумненький квакыш обратился к ней на людском наречии, уже само по себе было супротивно естественному ходу вещей. Но крепче всего пугал его гадостный глас, исходящий точно не из обрюзглого брюха, а с самого дна геенны. 
– Это ж как ты мне... – упавшим голосом пролепетала рыжая да не договорила, едва сдержав невольный вскрик в тот миг, когда жабик подскочил к ней вплотную, твердя своё настырное:
– Пом-м-мо-гу-у-у-у! Пом-м-мо-гу-у-у!
– Кыш-кыш, пучеглаз! Эва размечтался! Не стану я тебя, поганца, вдругорядь лобызать. Ищи себе кралечку сообразно своей природе. А с меня хватит. К тому же как можно с тобой целованием обмениваться после того, как ты отравы болотной нахлебался?
– Не бо-о-ойся! – перекрывая её щебетание своим кваканьем, воскликнул тот. – П-по-о-орчи не быть! Не на-а-а-врежу-у-у!
   А сам так и наваливается на девчушечку, в объятья туго свитые заключить алчет. Вот и вышло, не добром да не по согласу – силой гадовой одолел бедовую и прилип к земляничным устам, воруя поцелуй зело желанный. Отплёвываясь да утираясь, забранилась младая ведовка взахлёб, но квакун-попрыгун к проклятьям её безучастный с ликующим рыганием подхватил лапами бочку и сиганул со всей прыти через болотища.
– Да куды ж тебя, пупырчатого, несёт?! Ты хоть знаешь, в каковской стороне мой дом? – крикнул ему вослед девушка, да тут же и осеклась.
   Ну, а как знает? Это ж, чего доброго, от него теперь хрен отвяжешься. И угораздило же её обзавестись столь незавидным ухажёром. Первый поцелуй приключился у неё с милым Фридлейвом, второй с похабником-Родвилем. А нонешний – причём ещё и двукратный – с жабою. Эрмингарда явно скатывается по наклонной.
   Велико сердитая от сих мыслей юница поспешила убраться с мшарника да засим тщательно прополоскала рот и умылась в ближайшем ручейке. Но так или иначе, а дело сделано. И нету никакой препоны, чтобы взяться за следующее испытание. 
   С тяжёлым сердцем мелкая добрела до загаженной хижины Асфрид. Коли бы не деяние многоважное, так ноги б её в ентом нужнике не было. 
   Белобрысая образина сыскалась у себя в огороде – если, конечно, эту крапивную чащу позволительно так назвать. Чуть ли не носом своим клювообразным землю рыла, в грязище сладострастно ковыряясь, но рыжую заприметила вмиг, точно нюхом учуяла, да завопила визгливо: 
– Ты?! Якого ляда тя принесло, дохлячка?! Тикай отселе, покудова граблями в срандель не схлопотала!
– Я за заданием пришла. – набычившись, ответила ей Эрмингарда. – Говори, что там дальше мне назначено.
– Дык, завтре ж сговорено!
– А я сейчас хочу! Сколько ещё вы будете растягивать этот чёртов искус? Да я бы и за един день со всем управилась!
   Почернев взором от злобства, Асфрид вскинулась на ноги и уж пасть смрадную раззявила, чтоб гневным словом разразиться, да вдруг затихла, сменив гримасу ярости на мерзостно искривлённый оскал.
– Никак поспешаешь? – с издёвкой хохотнула она. – Поспешаешь, торопыжечка? Ну буде по сему. А и верно, шибче управишься – скорее потеха зачнётся.
   Да регочет, словно ишачиха, белены ужравшаяся. Не к добру это всё, конечно. Темнят, паршивки, лихое замышляют. На то ж они и ведьмы. Но Эрмингарда всё одно на своём стояла. А потому безбоязно последовала за сухощавой чертовкой, когда та с раздражающими ужимками поманила её за собой. Прошли недалече. Меньше, чем за полусотню шагов от ведьминой хатки раскинулся невесть каким огнищем выжженный пустырь. Притопнув ногой по каменистой землице, коя бессильна породить и самый худонький росточек, Асфрид с издевательской ухмылкой повелела:   
– А и израсти тутова мураву, шо и не мурава вовсе. Ту горюн-траву, що кусается полымем чертяцким, да ту колюн-траву, шо жалится иглой скорпионовой. И сбери полон сноп ея, шоб с тя самою величиной да ни в раз не меньше того. Усекла, маляха? А чиво рыльцем-то поблёкла? Небось ужо и обосралась, як до тя допёрло, шо с истыми дьяволовыми жёнками тягаться не по мерке?
   Безусловно, у рыжей нашлось бы, что ответить, но она сочла ниже своего достоинства препираться с этой дебилкой. Да и с чего бы ей дрейфить, коли она играючи справилась с предыдущими заданиями. 
   Дождавшись, когда неугомонная язва наконец-то уберётся восвояси, девушка обозрела назначенное ей поприще да прикинула, каким чудотворением одолеть его. Волшба дело хитрое. Чтоб саму матерь-природу обмануть, изъяв у ней не даренное ею, надобно вложить немалую краюху собственного духа. А это тягостно и опасно. Всамделишным-то ведуньям наверняка открыто таинство, как справить дело без вреда для себя. Для того Эрмингарде и желанно побывать на шабаше, дабы причаститься их тёмной мудрости. Но покамест ей не ведома сокровенная суть магического мастерства, придётся ступать проверенной тропой. 
   А и воспела гласом, пробирающим до озноба. А и взвилась вихрем, вскружив собой весь бел-свет. И грузное солнце над головой Эрмингардовой зарумянилось оттенком венозной крови, а воздух зазвенел инистой чистотой, так что стало больно дышать. Телом белым, плотью непорченной пала оземь, грела собой почву, отдавалась её недрам