Усевшись в кресло, непомерно огромное по сравнению с её крохотной фигуркой, девочка увлечённо склоняется над книгой, непроизвольно размахивая ногами. К этому времени она уже сносно умеет читать, но иллюстрации увлекают бурное воображение куда сильнее и подробного изучения удостаиваются только островки текста примыкающие к особенно красивым картинкам растений. Тяжёлая энциклопедия, одна из многих в обширной библиотеке, кажется комически огромной в руках Ханаан.
Семья девчушки переехала в этот красивый дом совсем недавно, как только дела отца пошли в гору. Привлекательное двухэтажное здание едва ли могло удовлетворить всем потребностям его обитателей, но оказалось достаточно вместительным чтобы каждому хватало места. Это было на редкость своевременно потому что Палома, её мачеха, уже очень давно хотела переехать, дабы у детей было всё необходимое для счастливого детства. По крайней мере у двоих детей самой мачехи, поскольку участь падчерицы вызывала в строгой женщине куда меньше интереса.
Солнце окрашивало оконные рамы розовыми отблесками, едва-едва высовываясь из-за горизонта. Альдим, отец семейства, уходил на работу очень рано и часто не успевал вернуться даже к тому моменту когда напольные часы монотонно пробивали полночь. Если не подстеречь папу до ухода, трудно сказать когда ещё возникнет возможность повидаться и провести вместе с ним крохотную крупицу времени, делясь пережитым и желая хорошего дня. Но подниматься раньше всех и долго зевать над книжками было вовсе не так плохо, ведь ни мачеха, ни другие дети не могли донимать её.
Дом говорил с Ханаан, шорохи, скрипы, гул и топот возникали в разных его концах, вспыхивали и гасли. Чем больше времени проводишь наедине с его спящими просторами, тем легче становится следить за отдельными событиями - движением и пробуждением родных, погодой и порывами ветра за окном. Различать шаги получалось интуитивно, хотя казалось сам её организм старается получше освоить подобную науку, внутренне собираясь в ожидании общения с мачехой или очередного нападения Идиса, её брата. Однако пока тишину нарушали только мерные щелчки часов неумолимо отмеряющие ход времени. Не претендовала на внимание даже канарейка сидевшая в клетке неподалёку.
Яркая подвижная птичка сегодня была необычайно тиха. Неуёмный жёлтый комочек энергии застыл понурив перья у самой кормушки. Поилка оказалась пуста, ни капельки влаги даже на самом донышке пиалы. Всего на минуту срываясь с насиженного места, Ханаан бросается на кухню, после чего выливает в поилку целую чашку воды. Птичка оживляется. Радостно припадая и вскидывая клюв канарейка принимается пить и ворковать, даже прежде чем девочка закончила возиться с клеткой. Без опаски она насыщается, задевая оперением руку с чашей, то и дело щебеча и поигрывая крыльями.
Радостное представление длится какое-то время, прежде канарейка замолкает вновь и принимается дышать очень-очень часто, мелко подрагивая. Вращая головой она болезненно трясётся и валится замертво на пол клетки. Всё происходит так внезапно, что кажется шуткой - розыгрышем или трюком которому наверняка мог научить птицу несносный брат, просто чтобы поиздеваться над ней! Птица не оживает. Её грудка не вздымается, перья безжизненно покоятся на земле, а тики и таки часов начинают казаться громогласными в сгустившийся тишине. Что-то с водой? Какой-то яд? Отрава? Что ещё это может быть? Бледная от испуга Ханаан вцепляется в прутья и отчаянно встряхивает их в надежде увидеть как птица вновь вспархивает. Ужас отталкивает её от клетки. Прежде чем перейти на бег, она неловко семенит спиной вперёд, с опозданием слыша скрипы половиц уже в момент когда к ним присоединяются голоса:
— ... редкая возможность упрочить твоё влияние в совете, Альдим. Надави. Напомни о его промашке!
— прекрати, Алома, ты ведь знаешь, - в подобном деле нужна осторожность.
— Осторожность? Да ты ведь уже занимаешься демонологией, не смотря на все запреты!
— Дорогая, здесь далеко не я один практикую подобные обряды…
Спокойный голос отца контрастирует с горячечным пылом мачехи, едва умудряющейся говорить вполголоса. При виде девочки Алома замирает, её губы вытягиваются в тонкую гневную линию, но всё, что сейчас имеет значение для ребёнка это заботливый взгляд отца, заметившего своё донельзя перепуганное чадо. Сбегая вниз, Альдим следует за Ханаан к столику с клеткой, очень внимательно выслушивая сбивчивый, запинающийся рассказ об отраве в воде и клетке и птице и птице в клетке и возможно, яде. Тёплая родительская ладонь ни на миг не покидает её плеча, придавая силы продолжать рассказ.
— Пускай это станет нашим секретом. Ни Идис, ни Майаан не должны знать об этом. Просто скажи им, что птица улетела... им не останется ничего иного кроме как поверить. — наконец произносит он, вынимая канарейку из клетки и передавая жене чашку оставленную рядом. Приобнимая дочь за плечи, Альдим сетует на спешку и обещает как следует обсудить случившееся позже, прежде чем насколько может мягко отстраняется и решительным шагом покидает дом. Даже тогда Ханаан робко следует за ним, крадучись, следуя тенями до самого выхода, прежде чем застыть на пороге, дальше которого ей не разрешено выходить по утрам. Девочка замирает, тоскливо провожая родителя взглядом.
Проходит несколько часов. Дом неспешно пробуждается ото сна, наполняясь красками, звуками, запахами. Настаёт момент завтрака. Идис и Майаан чинно поднимают и опускают ложки, неспешно поедая суп.
— Ханаан! Спина! Так недолго и горбу вырасти! — Раздаётся привычный голос мачехи. Вздрагивая, девочка выпрямляется, опасливо поглядывая на Майаан, которая считается в семье эталоном - вот и сейчас сестра сидит надменно, точно аршин проглотила. Сама она уже битых десять минут без аппетита ковырялась ложкой в супе, то и дело изгибаясь, от постоянных напоминаний о необходимости поддерживать осанку. В голову то и дело лезут образы умершей птицы. Есть совершенно не хочется.
— Локти! Локти со стола! — раздаётся возмущённый тон над самым ухом. Пытаясь соблюсти все дискомфортные условности, Ханаан поворачивает голову, преданно глядя мачехе в глаза, прежде чем та отодвигается от неё. Возвращаясь к еде Ханаан замечает как Идис ехидно хихикает. Кажется половина кружки с чаем перекочевала в тарелку с супом, к которому она так и не притронулась.
— Ханаан, почему ты не ешь? Погляди на себя - кожа да кости! А ну соберись. И чтобы я немедленно увидела дно!
Уже собираясь было с силами прежде чем не чувствуя вкуса приняться глотать приторную смесь, девочка замечает как выходят из-за стола её брат с сестрой. Потеряв к ней всякий интерес следом за детьми уходит и Алома, оставляя падчерицу с наказом прибраться за всеми, а после прополоть сад от сорняков. По-детски неумело Ханаан собирает тарелки в башню. Долгие минуты она моет и трёт посуду, не в силах выбросить из головы события раннего утра, - монотонный процесс не вносит хоть сколько-нибудь отвлечения в мрачные мысли. Прибирать за остальными приходится довольно часто, но не то чтобы у неё это особенно хорошо получалось, даже при таком обилии практики. Если что-то действительно успокоит её, так это уход за растениями.
Их сад раскинулся неподалёку от леса. Окружающие сорные травы и раскидистые ветви редели и обретали определённый порядок, чуть только заходя на территорию дома. Ветер играет в кронах и густых кустарниках убаюкивая шелестом листьев, вот только пение вездесущих птиц становится очередным болезненным напоминанием. Стараясь отвлечься от щемящего в груди чувства, она пытается сосредоточиться на работе. Густые ароматы роз окутывают её. Напоенный, практически тяжёлый от количества ароматов воздух, был переполнен оттенками запахов у которых самих, как кажется, есть цвет, столь красноречиво они повисают над тенистыми дорожками.
Вытащив из сарайчика объёмное ведро и большие рукавицы, девочка семенит по каменным плиткам, решив начать с её любимых розовых кустов. Может показаться, что пропалывать грядки от сорняков столь же мучительно как драить посуду, но здесь работа у девочки спорится. Не смотря на огромные перчатки, пальцы ловко танцуют среди стеблей и корней, а в сердце возвращается некое подобие внутреннего спокойствия. Время летит незаметно. Иногда Майаан окликает её или машет рукой. Периодически мать выходит на порог, задумчиво глядя за ходом работы. Постепенно сорняки заканчиваются.
Не без гордости оглядывая плоды своих трудов, Ханаан замирает, желая подольше побыть среди аккуратных пышных бутонов. Она спешит к самому своему любимому кусту где произрастали белые розы, диковатые, большие и бархатные. Нежные лепестки как будто вылеплены из тончайшего шёлка, один к одному и становится трудно удержаться от того чтобы как можно ближе подойти, всей грудью вдохнуть их богатый тёплый аромат. Подаваясь вперёд, девчушка прикрывает глаза, слегка тыкаясь носом в самую гущу. Какое-то мгновение существует только непрекращающийся шлейф запахов, прежде чем она распахивает глаза в тот самый момент, когда на землю опадает одинокий белоснежный лепесток.
— Ещё ведь не сезон... — шепчет она в сочетании испуга и лёгкой обиды.
За первым лепесточком устремляется второй, третий, пятый... подёргиваясь мертвенной позолотой на землю устремляются десятки пожухлых лодочек, после чего уже весь куст начинает зловеще чернеть. Бутоны с хрустом высыхают под гнётом стремительного угасания, истончившиеся стебли накреняются, скорбно склоняя потускневшие головы. Раньше чем ей удаётся сдвинуться с места, даже раньше чем успевает подумать, Ханаан восклицает “Маменька!” и тут же пугливо поёживается когда над ней нависает серьёзная женщина с суровым лицом. Кристально-чистым глазищам, переполненным небывалым испугом не удаётся сгладить нервную складку, пролегающую через лоб мачехи. Глядя на руки падчерицы она цедит каждое слово:
— Теперь ты всегда, слышишь меня? всегда будешь носить перчатки! — наседает женщина, принимаясь тащить девочку обратно в дом. Рука зажата в пальцах матери точно в тисках. Неловко, девочка семенит следом, пока её испуг вымещается недоумением.
—Перчатки? Но… мам… Здесь бывает довольно жарко… что… даже в жару?
***
Вот и причина по которой заботливые стражники до сих пор не собрались вокруг нас, зажимая в плотное кольцо по мере перемещения по Греклстью - Хграам, рослый каменный гигант, мечется по небольшой площадке сметая всё на своём пути. Тяжёлые золотые серьги вздрагивают и взметаются вверх при каждом взмахе узловатых рук, прежде чем голые кулаки дробят отвесные стены и камни мостовых. Пока настоящая голова великана спит, другая беспорядочно вертится и швыряет тело из стороны в сторону в поисках нового способа преумножить ущерб. Паника захлёстывает толпу, обращая оправданные волнения в чистейший хаос, медленно расползающийся по улочкам. Пытаясь отрезать великану путь несколько увеличившихся дуэргаров почём зря размахивают мечами и молотами, усеивая ноги и спину бедняги сколами и вмятинами. С тем же успехом можно фехтовать со скалой. На одной из рук двуглавого