ТВОЙ ОБРАЗ

будто отыскивая могилу, но тут же взгляд - в потолок: - Повеситься что ли?
Да с таким смешком зловещим!.. Но сюжеты монтировали, и когда я предложила: 
- Просмотрим?
Почти пропел: 
- Нет, не хочу... Не буду. Не-мо-гу!
Но домой не ушел, болтал с Наташкой о том, что в продаже нет водки, а я стояла у двери, смотрела на него и почему-то думалось: он, как тот уголёк на воде... еще живой, шипящий уголёк, хотя и с потемневшими краями.»
 
Почти такое же ощущение было и у меня, когда наблюдала за ним. Конечно, Лев Ильич выделялся среди наших журналистов тем, что был гораздо сложнее их, и эта сложность нравилась мне, а уж, когда поняла, что это же привлекает и Белу, то «вслушиваться в их дуэт» стало неким каждодневным увлекательным хобби, с которым на работе было гораздо интересней.     
 
«Встретились во дворе и я, вспомнив, что говорила Галина, спросила его:
- Лев Ильич, - и поймала взгляд, - почему же Вы на худсовете так и не сказали, что Мохеева хуже Рубиной?
- Что я... лиходей себе, чтобы о главном редакторе и - такое? - ответил запросто.
Взглянула:
- Эх Вы...
И, махнув рукой, пошла дальше. А ближе к вечеру он приоткрыл дверь:
- Завтра до обеда не приду. (Значит обиделся.)
- А, пообедав? – улыбнулась, не взглянув. 
- Не знаю. Может, и совсем не буду.
- Да вы что? – всё же взглянула: - Когда ж мы сюжеты монтировать будем?
Но на другой день пришел еще до обеда, но в глаза не смотрит (Ну да, обиделся.), и уже делает начитку к сюжету, а я: 
- Лев Ильич, в слове ржавеет ударение на «а», - подсказываю ти-ихо так. (Ну что Вы, Лис?)
 - А я так привык и исправлять не буду. 
Куражится? Или просто между нами проскользнуло то самое квипрокво, о котором, упростив его до простого недоразумения, любил поминать мой давнишний начальник? А через минуту, когда просматривает смонтированную мною немую пленку, фыркает:
- Ха! И где это вы такой кран откопали? (Улыбнуться? Смягчить его «ожесточившееся сердце»?)
И улыбаюсь:
- В снятой Вашим оператором кинопленке. 
Но не тут-то было! Уже через две минуты: 
- Почему льющуюся воду не туда вставили? Мы же не для этого её снимали. (Ах, так?..)
И тогда - уже без улыбки:
- Вот будете следующего «Козьму» монтировать без меня, так и лейте вашу воду, куда захотите. (Получил?)
Пока замолчал. Ну, что ж, отпущу натянувшуюся струну и, полушутя, возмущаюсь:
- Наташ, а кто это товарища Сталина* в угол повесил?.. вместо иконы что ль? Вроде бы там его не висело.
- Висел, - он, мрачно. - Это Вы не замечали. - Помедлил, буркнул: - Потому не замечали, что Вам всё безразлично.
Я вскинула брови, ничего не ответила, но улыбнулась… Ведь ему улыбнулась: да что с Вами, Лис? Неприятно, что «ткнула носом»?
Да и сегодня на записи журнала был ершист, упрям и даже отказался помочь операторам втаскивать кубы в студию для оформления интерьера к своей же передаче – делайте, мол, сами! – и пока операторы кувыркали эти кубы, в холле смотрел мультики, а когда закончили, услышала:
- И на репетиции больше ходить не буду. (Расколыхалось море!)
- И правильно сделаете, - согласилась шутливо, но...
(Договорить: обойдемся, мол, и без обидчивых психов?) Но нет, не сказала. А вечером подошел:
- Бела Эмильевна, - и смотрит отчуждённо: - Надо отвезти в театр костюмы, которые мы брали для передачи, но ассистенты в отгулах, так что придётся Вам…
А раньше сделал бы это сам!..  Смотрит, не отводит глаз и в них вроде бы вопрос: «Не обиделись?» Подумаешь! С какой стати? И киваю головой, проплываю мимо. А чуть позже вошел в кабинет:
- Отметить надо, где в кадре буду.
Диктую и смотрю прямо в глаза (Вы для меня сегодня, как все.)  
- Да, вот еще что, Лев Ильич, сделайте начитку афоризмов для «Прожектора». 
- Сделаю, - и взглянул (Жаль, что «как все»).
- И прохронометрируйте их, пожалуйста.
  - Хорошо. 
А в одиннадцать началась у нас с ним долгая запись журнала… аж до четырех. И был терпелив, сдержан, - не перечил. Что с ним? А когда кончили и я еще сидела за пультом, прислал ассистентом записку с хронометражем афоризмов: «Первый - девять минут, второй - тринадцать, третий - пятнадцать, четвертый – тринадцать.» И в скобках: «Как раз - о нашем случае.»
   
Говорила ли мне Бела о своей разгорающейся увлеченности? Да, но не сразу. (Может, потому, что сама вначале не понимала этого?). И не сказать, что разговоры те были откровенными, поэтому теперь надеюсь на то, что моя память и одинаковость (во многом) нашего с ней мирочувствия, подскажут нужные смыслы и слова.  
 
«И всё же весна!.. А я сижу в темной монтажной, делаю сюжеты и сейчас, пока Наташа их перематывает на бобину, смотрю на цветы в вазочке, принесенные ею, - ну, прямо Аленькие цветочки! - и вдруг слышу:
- И на что это Вы смотрите?
Вздрогнула, обернулась. Лис!       
- Да вот... - и киваю на цветы.
Но входит Жучков, Лис расспрашивает его о командировке и, опершись на монтажную корзину, стоит, поглядывая на меня, а она скрипит, скрипит. (Лис, ну пожалуйста, не надо скрипеть!) И словно услышал!.. уходит. Да и мне пора. Иду к троллейбусу по тропинке вдоль акаций, а он, оказывается, еще не уехал и стоит с моей ассистенткой на остановке. Нет, не подойду к ним, буду ждать здесь, под деревьями... Когда в троллейбусе сяду позади них, обернется, спросит:
- Почему всегда не на остановке ждете? 
- Да так... – улыбнусь: - Под деревьями суеты нет.
Обернётся и Татьяна:
- Да, Бела Эмильевна любит одиночество.
Когда выхожу, желая им всего доброго, то, оказывается, выходят и они… и уже идут чуть впереди. Что, вот так и идти?.. следом. Жарко. Снимаю пиджак. Да, патология в природе: ведь только-только разворачиваются листочки, а уже жара... Я иду вослед за ними, они идут… я иду... Аномалия и во мне?» 
 
Да, Бела боялась увлечься. И я уловила это сразу, как только она стала мне приоткрываться, но я не отговаривала её и, может, потому, что пряталось неуёмное желание проследить развитие её чувства… как делала это и в отношении других, провоцируя к очередному поступку. И такое во мне жило всегда, но тогда, без всякой задней мысли, я подсунула ей повесть Воробьёва* «Тетка Егориха», - просто хотелось узнать её мнение, - и оказалось, что в дневнике сохранилась такая запись: 
 
«Едем машиной на съемки по письму, - «Не ремонтируют дороги, осенью пройти невозможно.», - я сижу на переднем сиденье и на смотровом стекле для оператора, который вместе с Лисом сидит за моей спиной, пальцем черчу экран, объясняя ему, как надо снимать, чтобы кинопленка вписалась на спецэффекте в квадратик, и оборачиваюсь, спрашивая его: понял ли? Гена что-то переспрашивает, а рядом Лис смотрит на меня с улыбочкой.
- Что вы так на меня смотрите? - улыбнулась и я.
 Тряхнул головой и рукой вроде как смахнул улыбку. Оператор засмеялся, а он - уже без улыбки:
- Грех Вам, Бела Эмильевна, обвинять меня в трусости, ведь только я и делаю критические сюжеты. 
- Вот поэтому и прощаю Вам всё. (Зна-ает о чем я!)
И уже говорит Гене:
- Будто у моего режиссера есть что прощать!
Но приехали, делаем съемки. Гена ходит вокруг лужи, прицеливаясь к кошке, которую хозяйка по моей просьбе бросает в неё, и та по брюхо топнет в грязи, а потом идем в магазин, у столовой жуем по коржику и пока Лис с оператором пишет последний синхрон, сижу в машине и читаю, а вернее, дочитываю «Тетку Егориху». Но уже подходят, Гена укладывает камеру, а у меня как раз - последние строчки и… слезы. Прячусь за машину, - не заметили б! – поворачиваюсь лицом к ветру, - может, осушит? – и отвлекаю, утешаю себя: вон, школьники сидят вокруг бурта, картошку перебирают… глубоко вдыхаю, выдыхаю… и куртки у них пестрые, яркие, бурт - словно клумба. Но слезы с ресниц ни-икак не скатываются!.. и не обсыхают, и утереть их нельзя... не хочу, чтоб Лис увидел! А он уже подходит:
- Всё, поехали… 
Заметил ли? Но до города - ни-и слова. А когда приехали и вышли из машины, услышала: 
- Ну... Бет, Вам налево, мне направо… - И смотрит, и говорит тихо: - До свидания, Бет.
И я смотрю ему в глаза (Видите, уже нет слез.) 
- Всего доброго, Лис… 
И уже иду в незнакомый двор среди девятиэтажек... Да нет, не двор это, а пустырь, и только в центре - качели, лесенка, лавочка. Сажусь, но опять - слезы! А вокруг - сотни окон, и все смотрят на меня!.. Слезы, пожалуйста, не надо!.. Но сползают по щекам, капают. Украдкой утираю... чтоб окна не видели, чтоб люди… и когда они проходят слева – отворачиваюсь вправо, когда справа... а если и с той, и с дугой стороны, - а, пусть видят. Но заскрипели еще и качели под малышом… Уйти? И ухожу к незнакомым проулкам...
А слезы так и не вылились, а просто затаились. И только ли виной - «Тётка Егориха?»
 
Она сомневалась… А я – нет, ибо видела, что были бы они отличной парой, если бы... И даже иногда в шутку подталкивала её к Сомину:
- Слушай, а, может он разведется с женой. Ведь не любит её, а значит…
И рассказала ей такой случай:
- Как-то сижу в монтажной, жду, когда Наташа смотает сюжеты на бобину и вдруг слышу: «Есть хочу. – Вошел Сомин, потирая руки, и добавил: - Вот сейчас приду домой и как приготовлю себе что-нибудь вкусненькое!» Удивилась: «Что, сами готовите?» А он… и с такой злостью: «А кто ж? Моя сволочь...» При чужих-то людях и так… о жене! Ну и сказала ему это, а он: «А как о ней? Вчера шорты сыну сам штопал… да и носки никогда ему не зашьет, «Новые купи»! - передразнил. - А-а, все с женами так живут». И махнув рукой, вышел.
Рассказала это Беле, и услышала: «Может, он плохо живёт с женой… - И с грустью посмотрела на меня: - Но о чем ты говоришь? Разве может быть между нами что-то, кроме…  Во-первых, я старше его, а во-вторых, еще - и дети. Ну, зачем я ему… такая? Так что никаких «значит» быть не может.» И после этого разговора я не говорила ей ничего подобного, - в таких делах советы неуместны, - но видела, чувствовала, что в моей подруге день ото дня что-то меняется и словно глубинно начинает в ней звучать тонкая струна.
  
«Сегодня, на монтаже говорю ему: 
- Вы не написали подходящей реплики, чтобы я смогла вставить в сюжет кошек, зачем тогда их снимали?
Он:
- Вставьте под эту фразу: «Даже человек без фантазии может себе представить, что делается здесь в затяжные дожди».
Я:
- Под это - плохо. Причем здесь кошки? Лучше - сюда.
И опять спорим... Наконец он, тихо:
- Бет, о какой ерунде...  мы... (Взглянул-то как! И впрямь...)
Потом уходит торговать сосисками, которые привезла член профкома Сергеева, а я остаюсь монтировать. Нет! Всё сегодня нелепо, всё не клеится! Но через какое-то время приходит:
- Смонтировали?
- Нет. И больше не буду. (Лис, не могу сегодня!)
- Но Бет, всех не оплачешь. - (Лис, дорогой мой Лис, да не о том я!) - Я из командировки автобусом ехал, рядом мужик сел с семилетним мальчиком, а тот по дороге р-раз!.. и умер. (Нет, не понял.)
И всё же улыбнулась:
- Лис, Вы - это Вы, а я... - и отвернулась. И вышла. Но возвратилась: - А сюжет я смонтирую завтра, так что не волнуйтесь. (Жаль, что не понял). - Постоял. Попробовал пошутить. - Да не надо, - отмахнулась.
... Сегодня привел на запись передачи сына:
- Может быть, - наклонился к нему и показал на пульт, - Белла Эмильевна разрешит тебе кнопочки понажимать? – взглянул почти робко.
А у меня как раз голова болит, болит!.. никого бы не видеть, не слышать! И даже его. Но снова поднимается на пульт:
- Вот фотографии архивные… показать бы в эфире.
- Хорошо, покажу. Передайте ассистенту.
Уходит, а я разрешаю Саше