ТВОЙ ОБРАЗ

вычеркнули б… меньше и мне работы было бы.  [/i]
Он взял листки, но ничего не ответил. А в конце монтажа снова вошел, сел рядом с нами и я, защищая Белу, сказала ему тихо-мирно:
- Если студии нужен интересный сатирический журнал, то это требует выдумки и многих часов монтажа. И чем интересней, тем больше. - И даже улыбнулась: - Ну, а если - простенький, серенький, то, в принципе, можно записать с одного раза и-и - в эфир.  
- Все понял, - только и буркнул.
А когда пришел и на просмотр, то я услышала от Белы:
- Сергей Васильевич, мне все труднее и труднее работать с Соминым… хотя и интересно, так что прошу и Вас, и главного режиссера… - взглянула на меня, улыбнулась, словно извиняясь: - Пусть Сомин поработает с другим режиссёром.
И он согласился. А после просмотра коротко бросил:
- Да-а... Сделан журнал крепко, интересно.
 
«Через день. 
Я - в студии. Готовлюсь к записи передачу Моховой, но краем глаза вижу: в своей короткой дубленочке входит Лис. Ко мне?.. Да, похоже. И уже пробирается меж камер. Нет, «не замечу» его! Но подходит:
- Здравствуйте, Бела Эмильевна.             
- Здравствуйте. (И даже не взгляну, мне же некогда, не видите, что ли?)
И, продолжая говорить оператору, слышу:
- Тут приехали с пивзавода… Где та мутная бутылка пива, что в «Козьме» показывали… в последнем?
- В холле, на окне, - буркнула.
Повернулся, ушел… Задушить, удавить, растоптать прежнее! Ведь и он так решил... И после записи в холле выплёскиваюсь перед ассистентами, операторами: не хочу работать с Соминым!.. пусть сам режиссирует своего «Козьму»!.. пусть работает с другим режиссером! А в голове металось: а может, не надо вот так… направо, налево, - всем?.. А в душе билось пойманной рыбкой: а как же, как же теперь - без него?»
 
Пыталась я тогда переубедить Белу, - «Сомин - лучший журналист, попробуй еще и еще раз, будь уступчивей.», - но было похоже, что она окончательно решилась на разрыв. Да, честно говоря, и я поняла, что «творческого коллектива» у них уже не получится, поэтому стала лишь иногда давать им возможность поработать вместе на других передачах, в которых режиссуры было мало. Ну как было окончательно терять из виду свои «объекты наблюдения», которые теперь и стали героями моей повести?
  
«Уже с неделю с Лисом не сталкивались, лишь как-то мелькнул во дворе, когда пробегал в гараж. Подумалось, курточка-то на нём какая дурацкая, да и брюки... и ах, как же плохо, что заметила это и что сердце не дрогнуло.
... Теперь лишь изредка бывает в курилке с операторами, а сегодня на летучке сидел, уткнувшись в воротник дублёнки, молчал, и ни разу не взглянул в мою сторону. А завтра пишет «Козьму» с Ирой Кустовой… Даже не подошел, не спросил: почему, мол, она, а не Вы? Значит, и с его согласия Сергей Васильевич назначил её. Обидно. Но что ж, пусть так и будет. Зато спо-окойненько!
... На последней летучке Сомин был обозревающим и разнес мою передачу о художниках вдребезги: скучно всё это... для чего нужны такие передачи?.. да и выступающие «сидели в студии не эстетично. Я ничего не ответила, а председатель Комитета Корнев подытожил: 
- Конечно, какие-то частные замечания по передаче можно делать, но чтобы так?..  Ведь мы обязаны знакомить зрителей с нашими художниками.
Я-то думала: если Лис не решится окончательно порвать со мной, то передачу предложит отметить, но вот… Зато отметили её другие, а его «Козьму» нет. Правда, ненавидящая меня Ильина попробовала это сделать, - журнал, де, на этот раз был интересный и ход был найден новый, лучше, чем во всех предыдущих выпусках, - на что Корнев, оборвав ее, усмехнулся:
- И что Вы хотите этим сказать?"
 
Помню, как тогда моя ассистентка спросила меня:
- А почему Бела Эмильевна отказалась от «Козьмы»? Все удивляются...
Стала объяснять ей: не сработалась, мол, с Соминым, чувствовала себя рядом с ним униженной, как режиссер. 
- Очень жалко, - ответила. - Ведь его авторы говорят ему, что зря отказался работать с Тур, а он: «Но зато я свободен»! От чего свободен?
Нет, не сказала ей «от чего», но тогда же опять подумалось: жаль, очень жаль, что так и не сумел Лев Ильич принять независимый характер лучшего режиссера, а предпочёл послушную посредственность. И вот мой небольшой отрывок из записи того времени:
«Смотрела очередной «Клуб Козьмы Пруткова», сделанный Соминым с Кустовой. Как и всегда, проблемы он взял острые, тексты написал с сарказмом, но его собственная режиссура!.. Импровизированные обсуждения сюжетов так называемыми «членами жюри» в постановочной части журнала были длинны, не интересны и сбивали ритм передачи. Жаль, что сатирический журнал будет теперь хуже, ведь Бела не станет ему говорить, что – лучше, что - хуже, да и на летучке… знаю!..  не выступит против него».
 
«И всё же мучительно ревную его к Кустовой! И до сих пор всё висит во мне вопрос: почему молча принял её, а не подошел, не спросил: «Бет, как же так?..» Между прочим, принял её и в свой кабинет, когда переехал в новый корпус, а значит… Сегодня я подошла к ней, предложила
- Ира, по графику на меня записан «Прямой провод» Сомина, но, наверное, он хотел бы и его делать с тобой. Давай махнемся на «Новости»? – и улыбнулась искренне.   
- Ладно, завтра спрошу у него, - ответила на улыбку.
А он на другой день и пришел, и сел в уголок:
- Здравствуйте, Бет, - сказал тихо, взглянул… тихо. (Ну, совсем прежний!)
Но я, даже не повернувшись к нему, буркнула буднично и тускло:
- Здравствуйте, Лев Ильич.
- В среду... у нас с Вами... «Прямой провод»… 
- А что, разве не у Кустовой… с Вами? - развернула «Литературную газету».
Резко встал, подошел к двери, взялся за ручку:
- А что... разве… каждый редактор работает только с одним режиссером?
- А что... разве… каждый режиссер…не с тремя редакторами?
- Да вас, режиссеров, дефицит! – бросил ехидненько, а я… 
А, может, сбросить обиду и эдак заговорить с ним легко, запросто? Но даже не повернусь в его сторону, а он присядет:
- Бет, - скажет тихо, - надо художнику табличку заказать: Фомин С. В. (Господи, жалко-то его как!)
И улыбнусь:
- Как?.. Фомин С. В.? Записываю.
Сидит, молчит, смотрит на меня. (Ну что, что еще сказать? Может, просто уйти?)
И поднимаюсь:         
- Пойду... к художнику... заказывать вашего Фо-ми-на эс, точка, вэ.
И потом в студии буду долго переставлять на пюпитрах заставки, и даже приостановлюсь в холле у телевизора… Ушел? Нет, сидит. И чтобы не молчать… Ну как же мучительно с ним молчать!.. спрошу о фильме «Покаяние»*. Нет, ещё не смотрел.
- Что так? 
- Некогда было.
- Плохо, когда некогда. (Глупо-то как!) 
- В субботу пойду.
- А-а, ну тогда... (Нелепо-то как!)
И опять - пауза. Но входит Жучков, садится за стол, начинает что-то писать. Пишет… но ведь наблюдает за нами! И тогда не выдержу:
- Домой уйти что ли?
И Лис вдруг повернется, выйдет. (Да нет, сейчас вернется!) И входит, проходит мимо, (А я уже читаю «Литературу»), спрашивает у Жучкова:
- Володя, когда поедешь в командировку? Хочу к тебе пристроиться. – Но подходит и к моему столу. (Да взгляните хотя бы, Бет!) А я – еще внимательней! (Лис, дорогой мой Лис, ну, пожалуйста, не надо!) Постоял... помолчал, побарабанил пальцами по краешку стола, повернулся, вышел.»
 
Сожалею ли я о том, что не слышала тогда от Белы вот таких, похожих на запись, признаний?.. Да, может быть её откровения и помогли бы мне теперь в написании повести, но в то же время… Ведь истинное, конкретное ограничило бы полёт моих домыслов, которые теперь подсказывает авторская интуиция.
 
«У меня с Соминым - «Прямой провод». До эфира еще далеко, и он все шатается по коридору, стоит в курилке, а я...  Даже из-за стола не выйду! Да, приросла к нему… и буду сидеть, читать. Но заходит Сергей Васильевич и мы уже говорим о фильме «Покаяние». Несколько раз заглядывает и Лис, звонит кому-то, а я всё - о фильме да о фильме с Афроновым. Но, наконец, Сергей Васильевич уходит и теперь мы с Лисом - одни. Ну и что?.. И достаю лист бумаги, начинаю писать письмо тетушке. Да, мне срочно, прямо сейчас надо написать это письмо. Но слышу:
- Бет, в апреле хочу провести «Прямой провод» (Хочет работать со мной и в апреле?), но полностью из студии, - сидит за столом и пальцами постукивает по крышке своего дипломата. – И чтобы все желающие со своими вопросами к нам приехали.
- Ну что ж... – и-и пишу! (Вот, хотя и мешаете...) Можно попробовать, - бросаю всё же взгляд в его сторону и отворачиваюсь к окну, смотрю на берёзку, с которой у меня давняя дружба. (Господи, глупо-то как!) Но снова - к нему:
- А вдруг никто не придет? (Видите, я только – по делу!)
А он вдруг встает, подходит к окну и тоже смотрит на мою берёзку. Что прячет в глазах?.. Но через минуту садится. Перебрасываемся несколькими фразами о «Прямом проводе», опять замолкаем. (Как же горько-сладостно вот так… одним, рядом!) Но уже снова пишу письмо, а его кто-то окликает. Вышел. И когда прохожу в студию, вижу: сидит в холле, смотрит телевизор и грызет сухарик. (Жалкий какой!)
 - Лис, у меня там чай… - бросаю на ходу.
- Нет, спасибо, - смотрит вопросительно.
А в студии, на репетиции, когда будет садиться с выступающим за стол и Роза с пульта по громкой связи вдруг крикнет оператору: «Федоров, иди смотреть перегон сюжета для Москвы!», то я вздрогну, взгляну на Лиса и он… Он поймает мой взгляд, отзовётся!.. на какие-то секунды мы будем вместе, вместе!
А в эфире будет сидел вялый, тусклый... Жаль его до слез! Ведь знаю, чувствую: и эта, еще кое-как связывающая нас нить… то бишь, «Прямой провод», вот-вот оборвётся.»
 
Да нет, не хотела я, чтобы между ними оборвалась «связующая нить», - как можно?.. ведь не только мне она была нужна, но и Беле, я чувствовала это, ибо тогда частенько стала она рассказывать мне о Сомине, но, естественно, без откровений, в которых укрывались бы фразы вроде этой: «Он поймает мой взгляд, отзовётся!.. и мы на какие-то секунды будем вместе, вместе!». Да я и не ждала подобных признаний, ибо знала: она не сделает их. Ведь как раз ЭТО и было у нас общее, - хранить на самом дне души свою влюблённость и не доверять никому, - прикосновение иной души может разрушить очарование, и оно исчезнет, как тот самый тальк с крыльев мотылька.
 
«Сидим с Ниной и монтируем сюжет к «Новостям», а она вдруг, без всякой связи говорит:
- Сомин вчера просматривал архивную пленку и говорит: «А этот сюжет мы еще с Белой Емильевной делали...». И вздохнул. Ну, я и спросила: не жалеешь, что разошлись? А он помолчал, а потом: «Зато Кустовая делает всё, что скажу.» и рукой махнул. - Помедлила, улыбнулась, взглянула: - А ты… не жалеешь?
Но я бросилась искать нужный план и заговорила о монтаже.
... Я – в студии. Но входит Татьяна:
- Бела Эмильевна, Вас к телефону.
Иду, и в трубке слышу его приглушенный голос:
- Бет, Вы завтра едете снимать дискотеку?
- Да, Лис, еду, - вдруг почти кричу: - Но Вы мне дали какой-то глухой телефон, по которому не могу дозвониться до этой самой дискотеки.
И говорю, говорю о съемках, о том, что могут сорваться из-за машины… Как же радостно слышать его голос! И он не перебивает меня, молчит, но вдруг сама замолкаю на полуслове... Что это я? И тут же слышу:
- Бет, что же Вы замолчали? Говорите, говорите... Вы слышите меня, Бет? 
- Да-да, слышу, слышу!
Сердце-то как бьется!
- Начало дискотеки в семь... в семь, - уже и он кричит там,