ТВОЙ ОБРАЗ

двери. Нет, не «слышу»! А позже столкнулись в коридоре:
- Прощайте, Бет! – тихо бросил, проходя мимо. (Значит, всё же понял меня? Значит, тоже…)
И сердце моё оборвалось. Ответить ли на «прощайте»? Нет, пока не могу. И улыбнулась:
- До свидания, Лис. – А через шаг оглянулась: - Но прощайте... если хотите.
И все же снова и снова пытаюсь вызвать грёзу: мы танцуем танго в пустом зале!.. Но она быстро размывается, тает, и вот уже кажется: никогда не соткать её вновь.»
 
Да, как раз тогда начиналось их противостояние и в другом – в главенстве одного над другим, - и Бела всё чаще стала рассказывать мне о том, что Сомин, как журналист, хочет подчинить её себе, на что она… ну, конечно же!.. никогда бы не согласилась.
 
«Сложно с ним стало. Вчера, на монтаже, я:
- Лис, этот эпизод... с мальчиком, рисующим на заборе, никуда не монтируется, вставьте какую-нибудь фразу, чтобы вписался.
- Нет, не буду, - буркнул тихо, но упрямо.
Чуть позже, при просмотре синхронна, я:
- Наташа, здесь не должно быть паузы. Надо вырезать.
- Нет, не надо вырезать, - он.
- Лис, за подобное режиссер отвечает.
И начали спорить, я встала из-за стола:
- Ну и монтируйте сами.
И монтировал. И плохо смонтировал, да и синхрон со стихами Козьмы записал с каким-то шипением, о чём и сказала на просмотре:
- Синхрон с браком… как накладка.
- А мне нравится, - взглянул с вызовом.
- Тогда хотя бы предварите его текстом, что, мол, голос нашего неподражаемого Козьмы прозвучал в записи начала века, тогда зритель примет.       
- Подумаю, - бросил заносчиво.
Но ничего не сделал, да еще и упрекнул: «Ай-ай-ай, Бела Эмильевна, я же Вам сценарий еще в понедельник отдал, а Вы только сейчас мне это говорите.» Так что похоже: хочет, чтобы и я была у него на побегушках, как его окружение, поэтому маску передо мной… нет, забрало опускает всё чаще и чаще, а оно с лязгом захлопывается.
... В пятницу писали «Козьму» и до обеда, и после. Часто ошибались ассистенты, звукорежиссер, Сомин нервничал, злился, - не видеть бы его таким!.. И за выходные написала ему письмо: «Хотелось быть с Вами на равных, но... Если будете подавлять, то вместе работать не сможем.» Но порвала. Попробую сказать «вживую», хотя разговаривать с ним стало трудно. Грустно, конечно, грустно, что так и не получился у нас «творческого союза». Помешало другое?»
... Снова стал здороваться с протяжным «а», как в былые времена, вот и сегодня вошел с улыбкой:
- Здра-авствуйте, Бет, - сел за стол напротив, взглянул, помолчал, а потом: - Может, всё же поедете со мной на съемки, ведь у Вас сегодня нет передач.
- А зачем? - тоже улыбнулась: - Ну, поеду… ну, сниму что-то… ну, а потом Вы и смонтируете по-своему.
Качнул головой:
- Зачем же Вы так… ну?  (Да, ему тоже больно.)
И встал. И подошел к моему столу, а я:
- А как же ещё, Лис? - И смотрю на него снизу… и пауза уже висит, но опускаю глаза: - Да и в кино хочу сбежать, на Балаяна «Храни меня, мой талисман». Посмотрели?
Нет, он ещё не смотрел, но:
- Ну, если фильмы Вам дороже, ближе, то… (Взглянул-то как!..)
И повернулся, вышел. А мне вдруг подумалось: не пошел ли к Афронову жаловаться, что, мол, режиссер отказалась ехать на съемки и хочет в кино... Ах, плохо... как же плохо, что так подумалось!»
 
Вспоминаю… пытаюсь вспомнить Беллу того времени. Да, была она часто грустна и замыкалась даже от меня, но всё же говорили мы о Сомине, говорили, но не о таком, как пишет в этих листках.
 
«Понедельник. Его холодное «здрасьте» при встрече.
Вторник. На ходу, в коридоре:
- Бела Эмильевна, может, закажете субтитры художнику на «Прямой провод»?
Среда. Депрессия. Да и болит, опять болит голова. Сижу в кабинете одна. Вошел, сел за стол напротив, разложил сценарий:
- Сейчас... экземпляр Вам отдам. (А лицо-то светится! Лис, не надо! Нет у меня больше сил.)
И говорю тихо, чтобы пригасить этот свет:
- Лев Ильич, Вы – психолог. (Лис, помогите расстаться!) Скажите, что делать, если тоска, и всё - не так и все - не те, когда душа распадается и ни-и-как её не собрать? (Понял, о чём я?..)
Взглянул, помолчал:
- Такое и со мной бывает. Тогда стараюсь один… или с друзьями напиться.
А я - почти со слезой:
- А если и пить нечего, и друзей нет?
- Тогда терпите… как я.
- Ну, что ж… (Спасибо, Лис, и на этом.) - Помолчала, улыбнулась, открыла ящик стола: – А, может, за неимением вина и чай поможет? Помните у Блока: «Авось, и распарит кручину, хлебнувшая чаю душа»...  
 - Можно и чаем, - не отказался.
И сидел, листал сценарий… а лицо всё так же светилось. Но вошел Павловский, стал давать ему советы, как в студии лучше посадить ассистента с телефонами, каким планом его давать, а я заваривала чай, помалкивала, но… Интересно, а что ответит ему Лис? И вдруг услышу:
- Что ты мне советуешь? – бросил резко, - у меня свой режиссер есть. (Лис, дорогой Лис!..)
Юрка сконфузился, что-то забормотал, вышел, а я аж вспыхнула:
- Ну, Лис... благодарю.
И он вдруг схватил трубку, набрал какой-то номер, бросил её, раскрыл подвернувшийся под руку журнал, листает… Да что ж он так? И как ни в чем не бывало спрашиваю:        
- Вам чай в чашку или стакан?
- В стакан. Ведь вы же хотите из чашки?
- Да нет, мне всё равно, - улыбнулась.
Одну вафлю – себе, две – ему...
- Почему мне две?
- Вы, мужики, прожорливее, - снова улыбнулась.           
Ничего не ответил, хрустнул вафлей… Кто-то приоткрывает дверь, заглядывает, кто-то входит, выходит, а мы пьем чай, и он одной рукой поглаживает стакан, другой - листает журнал. Ах, как же счастливо!.. вот так, вдвоем! Но никак не могу в этой, нашей тишине глотать чай, хрустеть вафлей. И поднимаюсь… ухожу в студию.
... Вчера записывали сюжеты к журналу, и он был мягок, уступчив, да и сегодня… Его знакомый художник принес эскизы заставок, я сказала, что не нравятся, а он лишь плечами пожал, но когда один совсем забраковала, услышала возмущенное:
- Бела Эмильевна!..
Подняла ладонь, словно защищаясь от него и шепнула:
- Тихо, тихо.
И сразу успокоился, заговорил мягко, крадучись.
- Лис, - улыбнулась, отблагодарив, - ну почему бы Вам всегда таким ни быть? - Не ответил и стал беспорядочно перекладывать листы. - Слышите, что говорю?
- Слышу, слышу - буркнул в стол.
 ... Был в командировке и сегодня, когда только что пришла на работу, словно ворвался в наш кабинет:  
- Здра-авствуйте, Бет!  
А рядом-то - Жучков, напротив – Юрка, поэтому бу-уднично так ответила:  
- Здравствуйте. – И взглянула (Лис, не надо так… при всех!) - Не отпечатали еще сценарий?
И он… А он сразу и угас:
- Сегодня. После обеда. Будет у Вас, - словно забралом клацнул и вышел.
Не понял. Обиделся… И потом слышала: ходит, ходит по коридору, пощелкивая пальцами у наших дверей, но не заходит. Да, обиделся. 
... На другой день - летучка. Вхожу, когда уже началась. Пустое кресло - только рядом с ним. Сажусь... Даже не кивнул! Сидит рядом, опустив голову, и за всю летучку - ни слова! (Лис, да что с Вами?) Потом сталкиваемся в коридоре, - не лицо, а маска отчаяния. И чуть позже, когда спускаюсь из АСБ, вижу: стоит в курилке, уткнувшись носом в поднятый воротник куртки и смотрит в окно... вернее, в бывшее окно, теперь заложенное... Смотрит в тупик? Подойти бы сейчас к нему, сунуть руки под куртку, прижаться щекой к лохматому свитеру…       
- Лис... (Нет, не могу пройти мимо... такого!) Вы собираетесь завтра на съемки «Козьмы»?
- Да, - и жалко улыбнулся. (Спасибо, что подошли.).
- А меня с собой возьмете? (Может, этим помогу?)
- Да, конечно. (Как же благодарен, что подошли!)
Но снова - вымученная улыбка. А мимо нас ходят, посматривают, рассматривают... а я говорю и говорю, что надо, мол, записать перебивки, заказать музыку его другу-композитору… (Ну да, Лис, не о том я, не о том!), а он стоит, молчит, смотрит в пол. Но когда на какое-то время остаёмся вдвоём, поднимает глаза:
- Надоело...  – и смотрит опустошенно. - Все надоело! (Не могу больше так!)
- Ничего, Лис, ничего… (Такое - и со мной...)
И тут рядом останавливается Мохеева, затягивается сигаретой, с улыбочкой посматривает на меня, на него.
- А я новые эффекты на пульте нашла, - маскируюсь. (Наблюдает она за нами, Лис!) И теперь рисунки можно вставлять с титровальной приставки.  
- Я тоже кое-что нашел. (Да, я вижу.)
Нет, не уходит Мохеева. И тогда подхожу к двери, берусь за ручку. (Ну, я пошла, Лис, не хочу… при ней.)
- Если поеду на съемки, (Да-да, конечно.) обязательно найду Вас. (Спасибо, что подошли.)
И вечером, подъезжая к дому, выхожу на две остановки раньше, иду по краю оврага. Снег, снег... первый, тихий, благостный… для меня!.. Снег, снег, мягкие шаги в нём, мягкие звуки над ним, и удивительная объемность всего, что вижу!.. А, может, того, что соткала вокруг Лиса и нет?.. Но до отчаяния всё еще хочу: пусть будет!
... Странно, то, чем томилась душа накануне, почти растворилось. Может, те, что вчера ходили возле нас и рассматривали, разнесли, растащили ЭТО своими взглядами? А ведь завтра - Новый год! И как же грустно, что упрятался в тень «мой хрустальный замок!»...
Передачи у меня нет и я, получив зарплату, иду к троллейбусу… а на остановке - Лис с кем-то незнакомым. Поклонился слегка, улыбнулся. Жалко улыбнулся. Но не подошел. А мне как быть? И отвернулась, отошла чуть дальше. Потом он - на «первый», я - на «четверку». Разъехались... в Новый год.
 
«Один Ваш день из множества-множества других». И это – написанный и записанный на магнитофон текст Сомина, с которым он пришел, когда в холле отмечали день рождения Белы. Помню, что перед этим я предложила отдать выпуск её новостей другому режиссеру, но она отказалась: «Нет, не хочу томиться бездельем даже в мой день.», и после выпуска спустилась из аппаратной, а мы встретили её аплодисментами.  
 
«Я сразу увидела Лиса. Он сидел напротив моей большой фотографии на лице у него было таким... словно только что случилось какое несчастье. Но достал из-под стола магнитофон, включил запись, и когда все смеялись, даже не улыбался… будто неприятную обязанность выполнял. Зачем тогда приходил? А в конце сунул мне в руку вот эти листки, встал и ушел. И только дома, перед сном, прочитала: 
««Один Ваш день из множества-множества других…»
Режиссер (садясь за пульт): И что сегодня пишем?
Телеоператор (выходит из-за ширмы, за которой играл в «козла»): Опять?
Режиссер: Совсем озверели!
Режиссер: Где сценарий передачи?
Редактор (входя): На машинке. И через двадцать минут будет готов.
Режиссер: Как через двадцать?.. У нас уже тракт!
Редактор: Да не в этом дело!
Электротехник: Через десять минут даю камеры.
Телеоператор (выходит из-за ширмы, за которой играл в «козла»): Это еще зачем?
Режиссер: Заставка готова?
Ассистент: Какая заставка?
Режиссер: Та, что я две недели заказала… как…
Режиссер: Кому?
Режиссер (жмет на кнопку тихой связи): Видео аппаратная, вы готовы? (Молчание) Эй, там, в видео аппаратной?! (Снова молчание) Аппа-а-ратная!
Видеоинженер (появляется на пороге аппаратной): Чего вы кричите? Думаете, я глухой?
Режиссер (виновато улыбнувшись): Вы готовы?
Видеоинженер: А что?
Ассистент: Кому-у?
Режиссер: Что кому?
Ассистент: Ну, ту, что заказали?
Выступающий (из студии, робко): Уже говорить?
Телеоператор (уже из студии, по тихой связи, тихо, в наушники): Ты еще будешь тут выступать!
[i]Звукорежиссер (поднимаясь из-за пульта): У меня микрофон не работает.