– Измену будут называть нарушением социальный дистанции, вопиющим фактом недолжного исполнения женой своих обязательств перед государственным мужем, как будет значится лицо, зарегистрированное через институт брака мужем этой нарушительницы всех видов дистанций.
– Нарушение долговых обязательств назовут переоценкой ценностей.
– Оскорбление прерогатив человеческого самовыражения, естественно, не приемлемо, но адвокатам ведь тоже нужно кушать и для них и в этом случае будет создано окно возможностей, с применением в данном случае оправдания для обвиняемого в виде медицинского заключения – сей факт произошёл по причине дисбаланса зрительного нерва моего подзащитного.
В общем, человек неправомочен сам отвечать за свои проступки, когда он есть подневольный социальный базис, носитель заложенных в него природой страстей и рефлексии. И он, по сути являясь рабом своих страстей, коим он беспрекословно должен подчиняться, как на этом настаивает его животная природа, если он хочет жить, и плюс он является инструментом в руках природы, кто через него и проводит свои эксперименты, тогда с какой это стати за всё проводимое природой должен нести ответственность и отвечать. Так что все вопросы к человеческой природе.
Вот новая реальность законотворчества, с социальным базисом и надстройкой в виде ума-разума вместо интеллекта. – Подытоживает свои наставления Константу уважаемый человек, похлопывая Константа по щеке, как знак своего одобрения Константа.
– И смотреть в мою сторону Констант даже не будет, когда перед ним раскрываются такие перспективы. – Помрачнела в мыслях Присци, видя, как Констант, прикрываясь пускаемым дымом, принялся строить между ними дымовую стену отчуждения.
Констант же, как же правильно на его счёт догадывалась Присци, сейчас был далёк от неё в своём соображении, куда он допускал сейчас через затяжку дыма некоторые рассуждения о насущном.
– Что есть двойные стандарты? – задался вопросом сам к себе Констант, и чтобы значит, объективно рассмотреть этот вопрос, не стал сбиваться с мысли привлекательными видами Присци, несущими в себе определённый стандарт качества, как бы не цинично было её рассматривать в таком фокусе интерпретации. Которые себе могут без возражения со стороны позволить только люди, ограниченные в своём волеизъявлении служебным контекстом своих отношений с человеком. Так к этим людям относятся: сперва упоминаются те, кто поверхностно к ним относится – служители высшим дисциплинам жизни, послушники чужой, вселенской воли, затем те, кто взял на себя обязательства заниматься и лечить внутренний мир человека буквально – лекари и медики, и не в последнюю часто бывает очередь, кто бы мог подумать кроме них сперва, то это самые откровенные на выражения, с необходимым цинизмом в своём словесном и таком поведении, люди законодатели. В числе которых, Констант и себя видит.
– А это есть неподчинение единомыслию, – Констант пустился в дальнейшие рассуждения, – это категории упорства и как по мне, то упрямства ума, зацикленного на одном статично-тупиковом положении эгоцентризма, – после меня нет ничего, я альфа и омега этого состояния факта реальности, догма, – без своего развития в перспективе. Что, может быть, было верно только на первом этапе становления человечества, когда ему нужны были реперы направлений и опоры, чтобы на них опираться в своём движении вперёд. А слово, как начало начал было самой значимой для него опорой (как идентификатор свой-чужой для начала).
Сейчас же, когда человек укрепился и занял свою нишу в этом мире, времена требуют от него движения вперёд, развития. Что невозможно без переосмысления себя и своего значения для себя и мира вокруг, аудита всего что есть и нет, анализа закономерностей, правил и регуляторов, которые собой определяют мироустройство и поддерживают его в устойчивом положении, но при этом они консервативны ко всякому изменению, что в себе заключает всякое движение, и тем самым становятся тормозящим прогресс фактором. И здесь без вариантов. Если мир не хочет застояться, – а это путь к деградации и последующему разрушению, – а хочет двигаться вперёд и развиваться, он должен кардинально пересмотреть стабилизирующие только на настоящем участке времени правила, регламенты и законы, собой регулирующие реальность. И начинать нужно с пересмотра значений осмысления реальности – понятий, положений и значений определений мира человеческой объективизации.
– А это задача глобального масштаба. – Глубоко и даже тяжко выдохнул из себя воздух, наполненный не только концентратом никотина, но в его состав также входила оксидно-азотная смесь из состава его переживаний. При виде чего Присци, а скорей, под нажимом своего звукового нерва, чья чувствительность была не пример всем остальным её органам коммуникации и злоупотребления с внешним миром сильнее и выше, для которого не укрылось сквозящее в этом выдохе сильнейшей душевное переживание по скрытому поводу Константа, поддалась своей природной изначальности, и опять всякого оптимистичного себе надумала насчёт Константа.
Кто в глубине себя ещё борется с этими вызовами к нему прогрессивного времени, и пытается в себе отстоять хотя бы право на самостоятельность выбора для себя решений – быть или не быть ему прогрессивным человеком. И Присци готова ему в этом сложном деле оказать всяческое содействие, если он, конечно, об этом её попросит.
Но Констант даже в её сторону не смотрит, а у него есть ещё что додумать. – Боюсь, что без поддержки заинтересованных людей, дело с места не сдвинется и одного срока пребывания в числе избранных не хватит. – Что и говорить, а умеет масштабно, с перспективами и обоснованиями своей необходимости быть в числе когорты избранных, мыслить новая поросль политикума, в частности Констант, ставя перед собой сперва, а затем обязательно и перед остальными людьми, столь сложные и нетривиальные задачи.
И только буквально настроился Констант подумать над тем, как он будет оберегать человечество, как его перебивает Присци, озвучив то, что она сразу хотела сказать по заходу в кабинет, но была на полуслове перебита глубокомысленным видом Константа.
– К вам посетитель. – Говорит Присци, видимо решив таким образом оказать помощь Константу, кому серьёзность лица, хоть и к лицу, но ей ближе его улыбчивость и всё такое.
А Констант, как только оказался так перебитым Присци на полмысли, в результате чего он чуть было не соскочил со своей руки подбородком, которым он на неё упёрся, чтобы с большим удобством размышлять о недоступных обывательскому соображению высокопарных вещах и задачах, стоящих перед ним, то тут же одумался.
Ну а как только он таким образом был приведён в чувство реальности, где при любом неосторожном действии ты запросто можешь разбить себе нос, а может и того трагичней случится, запросто можно вывернуть челюсть от соударения со всего маха об стол (не зря самую высокую скорость решились измерять махами), и это всё наводит на весьма глубокие и печальные мысли, – человек ещё подчинён существующим в этом мире закономерностям, и один закон всемирного тяготения чего стоит: он способен один разбить все потуги человека на свою самостоятельность и независимость мышления от той же гравитации (и здесь на стороне гравитации и всех этих законов трения, мешающих человеку спокойно передвигаться, как бы это не прискорбно было осознавать, стоит не только человеческая отсталость, невежество и неграмотность, а целые конгломераты и структурные образования топливно-энергетического сектора экономики, для которых на первом месте всегда стоит прибыль и жадность, а уж затем всё остальное; вот и они будут считать законным то, что отвечает их целям. И значит закон всемирного тяготения и того же трения, верен и не нуждается в пересмотре, если они отвечают задачам накопления капиталов этих монстров энергетической индустрии), – то Констант, отложив на потом все эти жутко трагичные мысли, – мир всё-таки логичен и пока что закономерен, а это идёт в разрез с моей новой идеологемой: мир абсурдомерен и его логичность строится на принципах алогичности, двойственности, – вспыхивает в досаде.
– Ну вот, – нервно одёргивается на себя Констант, – не успел как следует вступить в должность, осмотреться и хоть как-то освоиться, а уже идут просители. И поди что ещё с требованиями? – вопросительно так посмотрел на Присци Констант. Кто уже видела этого первого его посетителя – просителя, и определённо может сделать на его счёт выводы.
Но Присци как-то неожиданно для всех вдруг встаёт в позу и не понимает этого вопроса Константа. – А кто его знает. Пойди разбери, что у них на уме. – Делает корёжащее внутренний слух Константа заявление Присци. И как это понимать Присци Константу? Типа он сам должен во всём разбираться и решать тут вопросы. Что-то такое положение дел Константу неожиданно начинает не слишком нравится. Правда, не без присутствия со своей стороны интереса к этому, первому всё-таки для себя посетителю. А любопытство такая задиристая и бесподобная штука, что она заставляет подверженного ею человека наплевать на все опасности и сложности в будущем для себя, и пойти на поводу этому бессознательному очевидно стремлению к познанию и знаниям.
В общем и по сути в любопытстве нет ничего такого плохого, но отчего-то раз за разом и чуть ли не буквально всегда оно доводит человека до самых предельных значений и границ актуальности, за которыми уже нет ничего, одни воспоминания своего потерянного рая прошлого.
[justify]Вот и Констант, сам на том не настаивая, а лишь подавшись своим рефлексам эрудированного человека, для кого всякие знания не просто интересны и информативны, а они есть для него хлеб насущный в связи с новыми обстоятельствами его жизни – он избранный и должен быть в курсе всего актуального и сейчас происходящего, раз Присци ведёт себя так странно и по большому счёту не профессионально, – она явно поддалась чувствам, – и не идёт навстречу ему, то он сам разберётся с этим, однозначно, не рядовым