— Почему? — спросил Бухановский.
— На знамя меня поднимут. Я изучал Марксизм и Ленинизм.
— Нет! Нет, никто не решится себя сравнивать с вами! Это непостижимо.
— Я знаю, что никто не станет как я! Но будут кривляться и убивать и хвастаться на всю Россию на весь мир!
— А почему никто не станет?
— Вот эта колбаса! Так гадость!
— Почему это хорошая колбаса, дорогая!
— Да не в этом дело, я маленьким во время войны человечину ел. Мать подмешивала.
— Так и в блокадном Ленинграде, тоже случаи каннибализма зарегистрированы.
— Да, нет, дети маленькие не ели. Все больше взрослые. А кто ел, умер!
— Почему, умер?
— А ребёнок от человечны как пьяный и в горячке и умирает в муках. Я помню первый раз страшно мучился. Мне кажется, что я один только и выжил, по этому таким и стал.
Обессилив от страшных картин, которые приходят каждому человеку пре понимание образа Чикатило, когда перед глазами встают растерзанные дети, захлебнувшиеся от ужаса, и страданий, которые бились в агонии, мне приносят баланду.
— Баланда! — раздается стук и голос за стальными дверями.
Я словно протрезвляюсь. В одиночке, только проклятая баланда возвращает вас к жизни. Вы собираетесь, перестаете сходить с ума. В общей сложности, в одиночках в тюрьме Новочеркасска, я пробыл пять месяцев, в четырех камерах, все как на подбор, только черт знает какие.
Посуды у меня нет. Меня приводят в камеры, по всей тюрьме постоянно вынуждая забывать, что — то из личных вещей. Происходит это настолько молниеносно и когда вы совсем к этому не готовы. Тюрьма Новочеркасска, самая великая в представлении ужаса и ада в России.… А если в России то во всем мире, только куда может упасть луч солнца. В Тюрьму Новочеркасска, никогда не падал солнечный свет, только леденящая мгла. Баландер не заглядывает, в открытое железное оконце и протягивает мне пластмассовую зеленного цвета миску пластмассовую одноразовую ложку. И полбулки тюремного хлеба. Хлеб в тюрьмах России только своей фирменной оригинальной выпечке. Сегодня, мягкий, завтра, у вас хлеб превратиться во влажную лепешку. После, завтра вообще как камень. Только пресловутая и легендарная сечка, одна на все времена, с водой и на вкус как вода…
Я беру баланду. И удивляюсь, картошка с мясом. Пюре и приличные кусочки мяса.
Оконце громко и с лязгом клацает. Это бьёт словно током, я вздрагиваю, мои глаза упираются в сталь двери. Словно ногтями какой зверь, выцарапал.
«Приятного аппетита!»
АНДРЕЙ ЧИКАТИЛО
Я ужасаюсь, но ем. Соблазнительно — мясо с картошкой.
Я словно пьяный. Забываюсь. Приятно на душе. От чего-то думаю о Чикатило. В камере Чикатило, только и думаешь об Андрее.
— Как тебе на вкус, Артур? — словно снова оживает и спрашивает Чикатило.
— Хорошо, — отвечаю, я, словно в бреду. -Спасибо!
— Это не мне спасибо, тюремной администрации, большое спасибо.
И Чикатило забрасывает голову и смеется, так как знает весь мир, словно над всем миром, над всей землей.
— Человечина! — говорит сквозь смех Чикатило. — Балдей!
Я холодею и покрываюсь холодным потом.
— Нет, не дети, упаси Бог! Тюрьма Новочеркасска это колыбель чекистов! Всадили пулю в голову очередному кривляке, который называл себя Чикатило.
Я не понимаю
— Что ты на меня так уставился Артур? Да, и поныне расстреливают, и будут расстреливать, только негласно. Знаешь сколько в Новочеркасске эти кривляк, десятки! Только конечно мелкая сошка. Одного ребеночка, двух, растерзают и попадаются. На них дела не заводят, просто расстреливают в течение двадцати четырех часов как по военному времени…
— Как?
— Просто! А знать и никто и не должен! Никто! С ума мир сошел бы! А ты сейчас сойдешь, озвереешь!
— Почему?
— По качену! Ты же начитанный. Догадайся! Почему люди в войну звереют?
— Почему, потом тому, что ненависть к врагу за растерзанных родных и родных людей родины.
— Это да! Но, а медицинский фактор, ты не учитываешь, ты же всю жизнь, Артур, желал быть врачом! Физиология связана, непосредственно с биологией. Мы то, что мы едим!
Меня начинает рвать прямо на грязный пол, отчего он становится в стократ еще более мерзким.
— Пробеливался? — спрашивает, Чикатило.
Смеется.
— А опять ты себе на придумывал, ни немцы, ни русские, не ели мертвых солдат во вторую мировую войну. Да и мертвечина, дрянь! Свежатина, должна быть, чтобы еще теплая была.… Идёт, бой, кровь, ошметки мяса! Весь в крови и человеческом мясе, с ног до головы! Сталинград это мясорубка из котлет немецко-советской дружбы!
— Для чего? — спрашиваю я ужасаясь. — Для чего мне это принесли?
— Все еще проще, чтобы ты озверел! И бросился в следующий раз на сотрудника с тюрьмы или побег учинил, и тебя убили. Ты думаешь, меня просто так целые годы в Новочеркасске в тюрьме держали. Но я не бросался, бесился, только. А, у тебя предки с Сибири, да с Дона, да еще только еще черт только знает откуда? Отобедал человеческого мяса? Захочешь убить! Да, ладно не дрейфь! Пошутил я про человечину. Просто решили побаловать тебя как меня перед расстрелом котлетами накормили. Ну, удачи, тебе! Еще поговорим, спи!
Я засыпаю. В камере Чикатило сплю хорошо. Просыпаюсь, как ни в чем не бывало.
Тихий тук в железное оконце.
— Завтрак! — ровным голосом говорит, баландер.
С чего вы взяли, что люди, которые приносят вам, есть не люди? Люди, в каждом живет человек! Баландер протянет тебе замершему, сигарету, баландер спросит как дела. И улыбнется сквозь слезы. Его призирают, только дураки, люди понимают, что за каждой решеткой в тюрьме есть человек.
Мне дают на завтрак, отварные яйца, масло, сладкий баландерский чай, который в ледяном огне ада, парное молоко. Баландер спрятал, яйца от надзирателя, который стоит у него за спиной, и если увидит, человек, будет, нет, не избит, еще страшней ему продлят срок на месяц, может два, а может и год. В тюрьме, кто пошел и остался работать на тюрьме в прямом смысле резиновый срок. За примерное поведение могут освободить, когда это будет следовать…
Ем.
Андрей смотрит на меня.
— Ты убивал, женщин, детей, потому что не мог себя обуздать? — спрашиваю я тихо.
Андрей задумчив, и молчит несколько минут.
— Нет! Я обуздал и тягу, и страшную черную страсть!
— Тогда, почему?
— Просто! Став извергам, истязателям, я снова и снова видел новый и новый труп, закопанный, где, я проходил в лесополосах. Кого — то изнасиловали и убили. Кого-то ограбили и убили и спрятали. Бандита, маленькую девочку. Их было не счесть. Тысячи, миллионы… Среди них попадались совсем крохотные — младенцы. И мне было уже все равно, но и здесь я раскрыл более страшное и покаянное, смерти миллионов и миллионов не стали для меня оправданием, так было бы наверное легче. Но нет, да именно, я пришёл и сделался таким, что смерть человека, как результат моего садизма для меня больше ничего не значили, я именно что рвал на части, чтобы испытать покой, мой покой стал выше для меня чем все жизни на свете и моя собственная.
Глава восьмая
[justify]Я засыпаю только под утро, но только на короткий час и меня поднимают с рассветом. В больнице на принудительном лечение есть одна удивительная черта, которая не совпадает не с одним другим режимном объекте, где есть четко регламентированный подъем, возможно это то немногое, что действительно можно отнести к здравоохранению и