Третье утро августа

­­­Утром, в начале седьмого часа, в палате одноэтажного деревянного корпуса лежал на кровати у самого окна одиннадцатилетний Костик Сомов — пионер второго отряда. Ему не спалось. Проснувшись рано, он тосковал по родителям, дому и плакал тихо, уныло и, казалось, бесконечно. Его губы дрожали, рот кривился, а подбородок мелко трясся. О стекло билась неугомонная оса, бог знает когда залетевшая в палату, а за окном густел туман — подобно дымке над морем — и ложился на окрестные леса и луга.

Ещё вчера впервые в жизни Костик оказался в пионерском лагере, куда шумной вереницей въехали раскатисто сигналившие автобусы с зажжёнными фарами и флажками на крышах кабин. В автобусах сидели пионеры, и были они в белых рубашках, красных галстуках и алеющих на головах остроконечных пилотках. За пару часов до прибытия, ещё в Москве, на площади у ДК «Измайловский» Костика провожала мама с сестрой. И теперь, глядя на осу, вспомнил Костик, как к нему подошла Анжела и сказала:
— Ну что, уезжаешь?
— Да, – вздохнул мальчик.
— Давай-давай, – Анжела едко улыбнулась. — А знаешь, мы завтра улетаем в Евпаторию.
— Куда? – удивился Костик.
— На юг, тебе говорят. Пока ты будешь в лагере тухнуть, мы будем купаться, загорать…
— А-а ремонт? Как же ремонт?

Анжела была семнадцатилетней девушкой — дочерью отчима от первого брака и сводной сестрой Костика. Спустя некоторое время, после того как мать мальчика вышла замуж, Анжела обосновалась в их квартире. Костю решили отправить в пионерский лагерь ради его же пользы, о чём мать и сообщила ему: «Знаешь, милый, нам предстоит отремонтировать квартиру. Это дело хлопотное. Что тебе у взрослых людей под ногами крутиться и дышать краской, побелкой? Ты у меня — аллергик, дачи у нас нет, так что, славный мой, ты едешь в пионерский лагерь. Не возражай! Мы быстро управимся с ремонтом, недели не пройдёт, как мы тебя заберём домой. А пока, на время ремонта, поживёшь за городом, с ребятами будешь в лес ходить, на речку».

И теперь перед самым отъездом в пионерский лагерь Анжела весело сообщила оторопевшему брату:
— На юг летим.
— А как же...
— Хох, рассмешил! Какой ремонт, голова ты садовая? – и скривив рот, девушка добавила: — Хотя надо сказать, дядя Гера кое-что собирается сделать в своей новой комнате — в той, где ты раньше жил…
— Почему «жил»?
— …Обои поклеит, конечно. Потолки побелит. В особенности на кухне, где вы до нас потолок неизвестно чем закоптили.
— Что значит в «своей» комнате? – оторопел Костик, изумлённо глянув на сестру.
— И да, ещё тебя обрадую: после смены ты попадёшь в школу-интернат. О прежней школе забудь! Будешь жить в интернате, – глаза девушки сверкнули, — и мы тебя подолгу видеть не будем. Конечно, иногда приезжать домой ты будешь, но только и-но-гда.
— Что ты говоришь?! – выкрикнул Костик и стал растерянно, беспомощно искать свою мать взглядом.
— То я и говорю: жить ты с нами больше не будешь. А в твоей комнате теперь будет жить дядя Гера, папин брат. А ты нам — никто.
— Прекрати, не говори так! – глаза Костика влажно заблестели.
— Да, вот уж у мамаши своей спроси. Глянь, как шкандыбает. Сдала твой чемодан с барахлом и теперь сюда топает…
— Не говори так о маме, дрянь! – сквозь слёзы крикнул мальчик и кинулся навстречу матери.
— Приятного вам общения, драгоценные родственнички! – крикнула Анжела вдогонку Костику и, сильно виляя бёдрами, направилась к ближайшему киоску «Союзапечать».

Костик, плача и сотрясаясь всем телом, прижался к матери.
— Мама, мама, что она говорит!
— Успокойся, милый. Кто говорит? Что? – насторожилась женщина.
— Анжелка, она сказала…
— Тихо, дорогой. Что, чего она тебе наговорила? – мать платком сыну утирала слёзы.
— Сказала, что вы завтра летите на юг и…
— Какая ерунда!
— …меня с сентября сдадут в интернат!
— Дурочка такая, наболтала тебе глупости всякие.
— Не глупости, мама, не глупости! – не унимался Костик.
— Ну, родной мой, ты так плачешь. Я не могу этого видеть.
— И дядя Гера поселится в моей комнате, – мальчик совершенно раскис.
— Вот дурища какая. Такое наболтать моему сыночку. Не плачь. Она наврала.
— Ничего она не наврала! Это правда, я знаю.
— Ещё ничего не известно, славный мой… Мы с дядей Васей — твоим новым папой…
— Никакой он мне не папа!
— …говорили о Суворовском училище, куда, возможно, ты мог бы вскоре поступить. Это не интернат, милый, а прекрасное училище… Но ещё ничего не известно…
— Известно! Вы за меня всё уже решили! – протестовал мальчик. — Я не хочу ни в какое училище.
— Тебе сейчас нужно успокоиться. Ты едешь в пионерский лагерь, на при-ро-ду. Будешь за городом пока мы… – и женщина осеклась.
— Пока вы будете на юге.

В холодной, сырой палате корпуса для мальчиков, где разместился отряд из тридцати ребят разного возраста — от одиннадцати до пятнадцати лет — теперь находился Костик. Ночью мальчик спал плохо. Его сон был прерывистым и тревожным. Костик часто пробуждался от храпа незнакомых ему сверстников, вздрагивал, если кто-то из них кашлял во сне. Но больше всего его пугали ночные вскрикивания пионеров и когда некоторые из них рычали, скрежетали зубами и разговаривали во сне.

Оса на окне не унималась, и Костик подумал: «Вот она, существо с маленькой головкой, ходит по стеклу и, подобно гимнасту на кольцах, совершает обороты вперёд. Она жужжит и напрасно жалит стекло. Потом, устав, падает вниз, чтобы вновь карабкаться по скользкой поверхности — всё ради того, чтобы пролезть между деревянными оконными рамами и навсегда остаться в этой стеклянной ловушке. Как глупо! А ведь у этих насекомых есть поразительное сходство с людьми». Мой Костик читал когда-то где-то, что осы тоже обладают довольно сложным строением организма, который включает в себя большое количество мышц и множество сочленений, и все они контролируются высокоразвитой нервной системой. Благодаря этой особенности осы быстро перемещаются в воздухе, успешно выслеживают добычу и легко избегают опасностей. И теперь, вспомнив всё им прочитанное прежде, Сомов подумал: «Всё же, как и люди, осы могут быть склонны к риску. Их постоянно влечёт забраться куда-нибудь, вляпаться в нечто такое, откуда потом — как из стакана с соком — невозможно выбраться». Костик был весьма рассудительным ребёнком. Думаю, что будь он взрослым, скажем, восемнадцатилетним юношей, то о людях, чьи поступки удивительно напоминают поведение ос, рассудил бы следующим образом: «Для каждого человека судьба готовит своё испытание — уникальную ловушку, независимо от её названия: будь то Эверест или Марианская впадина, Сахара или Антарктида, полёт на воздушном шаре или прыжок с парашютом, активное творчество или пассивное бездействие, вовлечённость или равнодушие... Всё это лишь разные варианты ловушек, предназначенных для определённого типа личности. Только тот человек, кто не поддаётся влиянию рока, способен избежать критической ошибки». И добавил бы: «Но где же он? Кто такой и как его зовут? Увидеть бы его воочию!» Но Костик был школьником четвёртого класса и не рассуждал так глубоко.

Ещё до прибытия в лагерь, в одном из новеньких туристических «Икарусов», произошла с Костиком неприятная история. Сидевший рядом с ним парень — единственный из всех, на ком не было ни белой рубашки, ни галстука с пилоткой, — тайком выкурил сигарету, чуть ранее выпив пива из бутылки, которую раздобыл неизвестно где ещё до отправления. И его проступок остался бы незамеченным Сергеем и Ольгой, сидевшими впереди салона, если бы зелёная бутылка с ошмётками густой пены на стенках не скатилась во время движения к первым сиденьям, где её и обнаружили вожатые. Бутылку двумя пальцами поднял Сергей. Выпрямившись под потолок, он прошёл по проходу к тем местам (словно всё давно знал), на которых сидели Костик и его сосед — молчаливый, довольно крепкий юнец мрачного вида. Здоровяк взглянул на подошедшего вожатого исподлобья, цокнул языком и холодно улыбнулся. Одет парень был в клетчатую безрукавку и шорты. На вид ему было пятнадцать лет, хотя многие дали бы ему все восемнадцать. Он был рослым, широкоплечим и мускулистым подростком. Свои мощные кисти иногда просовывал под мышки, скрещивая руки. Никто из вожатых не обращался к нему по имени, и казалось, они избегали его прямого, смелого и вызывающего взгляда. Также Сергей и Ольга старательно игнорировали его возгласы, и некоторых из них, вроде «Эй!», «Алло, гараж!» или «Кис-кис-кис!», будто не слышали. И именно этот угрюмый молчун совершил проступок, неподобающий советскому пионеру. Но почему-то не его, а Костика подошедший вожатый обвинил в употреблении алкоголя и курении:
— Так, твоя бутылка? Как фамилия? – строго обратился к Костику Сергей.
— У бутылок нет фамилий, – ответил за Костика «стеклянный» сосед.
— Повторяю свой вопрос. Фамилия!
— Дзержинский, – сострил мрачный парень.
— Галстук. Снима-ай га-а-лстук! – проревел вожатый.
Галстук был подписан «К. Сомов», но Сергей прочитал вслух: «Касомов».
— Так, Касомов, всё с тобой ясно…
— Что со мной ясно? – растерялся Костик.
— Пиво любишь, да? Ну-ка, – вожатый наклонился к лицу мальчика, как для поцелуя, и мгновенно отпрянул. — Ты ещё и куришь! Оля! – крикнул своей спутнице, — Касомов у нас ещё и курит!
Ольга, тяжко поднявшись со своего места, вяло пошла вдоль прохода. И все пионеры, казалось, стали выворачивать свои утиные шеи ей вслед. Все, чудилось Костику, теперь смотрели на него одного.
А Ольга, подойдя к Сергею, томно спросила:
— Ну, что тут у тебя?
— У меня?! – удивился вожатый. — У нас ЧП, Оленька! Пионер пьяный.
— Кто? – девушка зевнула в кулак.
— Вот, полюбуйся. Касомов.
— Послушайте, – возмутился Костик, — вам всё равно кого ругать?
— Галстук я у тебя забир-р-р-аю, – сурово сказал Сергей. — И ещё: на всю неделю ты, Касомов, лишён кино. Это значит, что после девяти вечера для тебя трубят отбой. Такой теперь у тебя индивидуальный распорядок дня: после ужина — баиньки.
— И не забудь сказать о пионерском собрании, – вставила своё соображение сонная вожатая.
— Всё верно, – подхватил Сергей, — будем обсуждать твой проступок, Касомов, на пионерском собрании отряда с последующим обсуждением на совете дружины…
— Дай только до места добраться, – пробубнила Ольга.
— Вот именно. Мы возьмёмся за тебя, – и вожатые поплелись вдоль прохода к своим местам. Бутылку унёс Сергей, держа перед собой и продолжив вращать горлышко двумя пальцами, презрительно и искоса посматривая на зелёное стекло. — И, конечно, обо всём расскажем твоим родителям! В этом можешь быть уверен, Касомов! – обернувшись, крикнул Костику вожатый. И снова в сторону мальчика обратились красные пилотки.

Вспомнив поутру вчерашнее происшествие в автобусе, Костик снова заплакал тихо и уныло. По скулам и щекам заструились слёзы, и они — искренние и напрасные, были горячими и даже жгучими в это холодное утро, третьего августа. Мальчик смотрел в окно, за которым вновь пошёл дождь, забарабанив по металлической крыше домика. В корпусе, где Костику предстояло провести целую смену, не было нормальных удобств: клозет под деревянной крышей и умывальники с холодной водой находились на улице. А здесь — в палате, где от сырости в