Третье утро августа

тут Коцеруба осёкся и тихо выругался: — Да как же, ёлки-палки, тебе сказать-то?!
— Дядя Коль, тебя преследуют умные мысли, но ты быстрее, да?
— А-а-а! – нервно махнул рукой Коцеруба, — слухай сюды, это «Та-та-та-та!» символизирует стучащуюся к нам судьбу. Стучится она в наши жизни: «Та-та-та-та!». В наши сердца: «Та-та-та-та!» Понял?
— Ещё не горячо, но уже сварился, – сострил мальчик.
— А душа-то слышит стук и не открывает. Затаилась! Будто чувствует что-то неладное. А судьба, злой рок, ять, стучит себе: «Та-та-та-та!» Тук-тук-тук-тук. «Открой! – говорит будто, — не откроешь, хуже будет!» А открывать нельзя. Но иная душа — распахнёт вдруг дверь и впустит беду, как тётку родную. И обожжёт злой рок душу. Ошпарит! А уж не убежишь. И бьётся душа с бедой, сражается… И устаёт посерёд этой битвы. Там ведь, знаешь, в симфонии, гобой плачет — такой музыкальный инструмент, духовой, — ой, до чего жалобно плачет! Это душа человеческая плачет. Израненная душа. Отплачет она своё, сил наберётся, в горе закалится и вновь кинется в бой с проклятой судьбой, понимаешь? А судьба клятая с новым испытанием пожалует, и опять своё: «Та-та-та-та!» Тук-тук-тук-тук…

«Сколько ещё мне ждать тебя, окаянный?!» – снова с балкона звала мужа тётя Света.

Коцеруба, отмахнувшись от невидимого слепня, тяжко вздохнул:
— Душа-то выстоит, спасётся, быть может. Но на всю жизнь у неё рубцы от ожогов останутся… Понял, парень? – рослый белорус потрепал белокурую голову Костика.
— Ты к чему это, дядя Коль? – испытующе снизу вверх глянул на Коцерубу мальчишка.
— Не балды ты не понял! – аккордеонист хлопнул Костика по худому плечу. —  Любовь, пацан, — сильное чувство, но оно делает человека слабым. Вот что произошло с твоей мамкой! Не стоило ей… – Коцеруба горько усмехнулся, — в свою душу это козлище, Ваську, впускать. Но такова участь женщины! Судьба-злодейка постучала в вашу дверь. Именно об этом с утра говорил мне Спартак, пять раз подряд оставшийся в козлах. У дураков, знаешь ли, свой умный взгляд на жизнь! – сказал Коцеруба и освободил Костика от своей крупной мозолистой ладони. И прежде чем бесследно раствориться в непроглядной подъездной тьме, дядя Коля громко произнёс: — Ты уж держись, пацан!

...Душным вечером мая, соскочив с велосипеда и уведя двухколёсного коня в стойло подъезда, Костик приметил дядю Васю, шедшего в другую сторону от их дома. Тот пересёк дорогу, не глядя по сторонам, нырнул в арочный проход соседнего дома и выплыл в дальнем углу чужого двора. Пустившись следом, Костик некоторое время следовал за дядей Васей на безопасном расстоянии, рассматривая его крепкую, как у коня, шею, его широкую спину, состоящую из мышечных выступов, и сильные руки. Он нёс сумку-сетку, из которой нагло топорщились сломанные усы зелёного лука, бесстыже выглядывало горлышко водочной бутылки, а также смело выпирал батон копчёной колбасы. В сетке лежала и буханка белого хлеба. Были и плавленые сырки «Волна». Так, минут десять, Костик шёл за посвистывающим человеком, не обнаруживая себя и будто примеряясь к его невесомому шагу. Но как только оба миновали дворы уныло-серых пятиэтажек, прошли гаражный кооператив «Второй дом» и вышли на унылую, безлюдную песчаную дорогу, ведущую через страшный пустырь в неизвестную даль, только тогда Костик поравнялся с отчимом.
— Привет, бродя-я-ага! – протянул Василий. — Ты откуда здесь взялся?
— Шёл за тобой от дома.
— Нютка велела подсматривать?!
— Я сам себе велел, – пошутил Костик.
— Сам подсматриваешь, допитлива дитина? А дивись, у мене від вас секретів немає, – отчим любил перемежать наречия, когда был под градусом. — До тёти Люси иду. Видишь ли, до того как поселиться у вас, я жил в общежитии. А какая там жизнь! Без бабы, без очага и уюта. Нічого хорошого! Я же — лимитчик. Знаешь такое слово? Восемь лет проработал по лимиту… Ну, вот и приютила меня баба Люся. Дуже ладна баба. Всё при ней — борщи, пледы с котиками, галушки… Знаешь, какие у неё галушки?! – от Васи пахло водкой и чесноком. — Во, пацан, які галушки! – отчим широко повёл плечами и ударил сумкой Костика. — Вырастешь, сам полюбишь. В руку не умещаются.

Солнце спустилось к крышам дальних домов. Перистые облака порозовели, и стало прохладно.

— Я до Люськи за вещами. Там пластинки мои остались, книги.
— А ты читаешь книги? – удивился Костик.
— А как же! Или ты думаешь, що Васька дурний?
— Ничего я не думаю…
— Робинзона Крузо уважа-а-ю! – протянул Василий. — Не дай боже опинитися на острові! Страшнее только с Вием встретиться, – отчим резко остановился и качнулся. — Знаешь что, брат, – тихо проговорил он, — нам с тобой поспешать нужно. Вечереет, а к этому-то времени вся нечисть и выползает. Вон, видишь собаку?! – на пустыре, где оказались путники, вдали, близ недостроенного дома с зияющими глазницами оконных проёмов, бежала чёрная собака. На миг она остановилась, будто услышав разговор о себе, принюхалась к чему-то и пропала в кустах за насыпью. — Ты думаешь это собака? – прошептал отчим в зловещей тишине. — Нет, брат, это ведьма, обернувшаяся собакой. Она осматривает свои владения. Вот закатится солнце, выглянет луна — и тут-то собака мигом станет старухой, и вскочит бабка на метлу. Облетит на ней пустырь, пошепчет что-то, погукает, присвистнет и созовёт всех их… – отчим икнул и быстро зашагал по дорожному гравию.
Костик побежал следом.
— Кого созовёт?
— Слуг своих: вампиров, вурдалаков, нетопырей.
«Ну, понёс!» – подумал недоверчивый Костик. — А они разве существуют? – спросил он отчима.
— Да, но только в лунном свете. Я вот в прошлый раз поздно возвращался, при луне, так обступили со всех сторон. И заговорили так… жалобно, что душа моя заструилась из тела. Будто вытекать из меня душа стала, вот!
— Ну, а ты? – спросил Костик, струхнувший лишь только на долю секунды.
— А я их святой водой окропил, – важно ответил Василий. — Вот, видишь, – он тряхнул сеткой, — она всегда со мной: «Московская».
— Ну, ясно, – улыбнулся Костик, поняв по запаху водки, о чём речь. — Ну, и что, всех разогнал?!
— Да разве нечисть просто отгонишь? Так, держались на расстоянии. Прямо как ты полчаса тому назад, когда шпионил за мной.
— Ничего я не шпионил, – обиделся Костик.

Дошли до дома, где и жила Люська. Поднялись на четвёртый этаж. Дядя Вася постучал в дверь без звонка. За ней кто-то нервно и лихо пел под гитару: играла пластинка. На ритмичный стук открыла пышногрудая розоволицая женщина в бархатном халате. Её завивающиеся волосы были распущены. От самой Люськи пахло вином, а из жилища повеяло жареным луком, картошкой и пирогами.
— Вот мы и пришли, Люсенька, – виновато улыбаясь, произнёс дядя Вася и, сердито глянув на Костика, сказал ему: — Ты, братец, на улице попасись. На карусели минуту покатайся, качели заведи, а мне моя подруга мигом пластинки с книжонками упакует.
— Ой, завяжу да с узелко-о-ом! – пропела Люся и оглядела Костика с головы до ног. — Так вот какой теперь сынок у тебя, Вася? Быстро ты его состругал, – под эти слова дядя Вася растаял в пряном жилище, где взвизгивала смешливая тётя Люся.
«Весёлая она, – подумал наивный Костик, — рыжеволосая, румяная и пахнущая вином».

Он долго качался на качелях, ходил по кругу спиной вперёд, одиноко сидя на карусели и отталкиваясь пятками. Лишь только когда стемнело, но солнце ещё угадывалось за алыми облаками на горизонте, Костик поднялся на люськин этаж и постучал. Потом снова побарабанил по двери и только с третьего раза ему открыли.
— А, это ты, сынок, – сказала рыжая в запахнутом халате и, уткнув подбородок в плечо, крикнула в недра жилища: «Василий! Васька, твою мать!»
Выглянул отчим. Был он в привычном своём наряде: семейных трусах и майке. Казался он опьяневшим сильнее, но когда заговорил, хмель мгновенно сошёл с него.
— Слушай, брат, – сказал он с плохо скрываемым раздражением в голосе, — домой пойдёшь ты один. Мамке скажи, что я до ранку допомагати залишуся. Останусь помогать! Люське, вона, книжную полку повесить нужно…
— Две полки! – сказала Люська из-за спины Василия.
— Телевизор в другую комнату перенести…
— Два! – хохотала Люська.
— Дел, видишь, невпроворот.
— Тьма тьмущая! – прыснула Люська.
— И вот, что… – Василий вышел на площадку и, сказав Люське: «Погоди, дуся!», прикрыл за спиной дверь. — Ты же теперь один домой пойдёшь, так?!
— Ну, да.
— Так как же дойдёшь-то?
— Дойду что ли, – сказал Костик растерянно, думая, что зря увязался за чёртовым русином два часа назад, а теперь вот надо идти через пустырь одному.
— А як візьмуть тебе? – на Костика отчим не взглянул ни разу, а смотрел всё в окно, вытягивая шею, как гусь. — Місяць зійде скоро, ось всі вони і вийдуть …
А Костик подумал: «Дойду, обязательно пройду пустырь», – и обрадовался своей решимости.
— Ты вот что, – шевеля усищами, предложил Вася, — отломи две веточки и скрести их. Крест сделай, ниточкой перевязав, и ступай прямо. Неси крест в руке, повторяя: «Христос впереди — я позади!» Иди и громко повторяй. Ни один нечистый не подступит.
— Крест, значит, – ухмыльнулся Костик. — Приплыли!
— Значит, – сухо ответил Жирко.
— Я пионер и крестами не интересуюсь.
— Тогда гляди — домой не придёшь. К мамке не воротишься, – и лицо отчима вдруг стало свирепо и значительно. Костик отвернулся, ничего более не сказав и даже не простившись, побежал по лестнице вниз. Он услыхал женский смех, вновь захрипевшую музыку и что хлопнула дверь.

Теперь он шёл по дороге один. Надвигались сумерки, заря на западе поблекла, домов сзади почти не стало видно, мрачнели только кое-где крыши между клёнами и выдавались телевизионные антенны. Свернув левее от забора, он вышел к кустам, за которыми открывался пустырь. Ещё на подходе к нему, из-за стволов тополей и осин, где-то за шеренгами садового жасмина, на пустыре мерцал огонь. От него долетали до Костика металлические голоса. «Картошку местная шпана печь будет, – весело подумал Сомов, — под гитару со своими девками будут ворковать», – и он самоуверенно сбежал по тропинке в овраг. Выскочив на заросший пустырь и ускорив шаг, к своему удивлению костра он не обнаружил. Побрёл, сбавив темп. Шагая, Костик оглядывался, но не видел ни души. Внезапно, подлетев сзади, что-то ухнуло над его меловой головой, задело молочные волосы и мгновенно скрылось в неизвестном направлении. У мальчика от страха всё похолодело внутри. «Потерявшийся голубь, – решил Костик, — или старая ворона. Но почему ухает?» Не успел он додумать, как что-то чёрное прошмыгнуло прямо перед ним, перебежав дорогу. Он вздрогнул и замер. Откуда-то слева от него — где белели диски бетонных блоков у рвов, до его слуха долетел протяжный вой. И будто кто-то в конце завываний глухо и зловеще засмеялся. Костик в панике пустился наутёк, но, вспомнив советы отчима, метнулся к одному из колючих кустарников, густо залитому лунным серебром, и отломил две веточки, оцарапав руки. Скрестив прутики и сжав их пальцами, он почти бегом устремился к противоположному краю пустыря — туда, где начинались гаражи, и пролегала песчаная дорога, ведущая к дому. Домой он так и прибежал: с прутиками в дрожащих руках.
Ничего не соображая, мальчик прокричал:
— Мама, дядя Вася у Люськи остался до утра!
— Я