Третье утро августа

«горько!». Много было выпито и съедено, однако на столе бутылка водки сменяла другую, и пёстрая закуска не заканчивалась. Потом дядю Колю заместил катушечный магнитофон «Маяк-202» с бойкими ритмами и звонкими голосами зарубежной эстрады. Мужчины тяжко шаркали подошвами, женщины стучали каблуками, обнимались радостные люди, и веселье не спадало, а только становилось всё слышнее во дворах к вечеру. Все вокруг знали: гуляли у Анны Сомовой, взявшей фамилию мужа — Жирко. Всем было весело, и только у Костика было тягостно и уныло на душе. Сердце в нём сжималось от обиды, что, не спросив его и так быстро забыв о папе, мама вышла замуж.

Василий поселился в их доме навсегда, и Костик очень скоро узнал о том, что стал Василий Жирко — так скоро занявший папино место — ответственным квартиросъёмщиком. Однажды, вернувшись из школы, Костик обнаружил, что аквариума в квартире больше нет.

…Аквариум был мастерски сооружён его отцом. Тот сверху надстроил систему освещения для рыбок и подачи воздуха. От компрессора воздух проходил по трубочке, а из насадки игривыми пузырьками поднимался вверх к водной поверхности. Папа Игорь художественно оформил аквариум, создав водный пейзаж с камешками, ракушками и водорослями. Рукотворный прудик сверкал и очаровывал своей красотой, и Костик его обожал. Он мог подолгу сидеть возле него на стуле. Включив освещение, разглядывать рыбок, царственно и вальяжно ходивших в чистой воде. Наблюдать, как замирали меченосцы под листьями лимонника; как двигались гуппи и парами гуляли боции в ажурных листьях кабомбы; как обмахивали себя плавниками, словно веерами, две гурами, открывая жаберные крышки; как пронырливо юлили радужницы и восхитительно вальсировали неразлучные вишнёвые барбусы под развесистым перистолистником; как прятались в гротах и ракушках неоны. Костик следил за размеренной жизнью рыбок, и ему слышалась их болтовня. Иногда он ногтем скрёб по стеклу, и рыбки внезапно вздрагивали, уходили к противоположной прозрачной стенке и уже оттуда, пугливо и дружно таращась на Костика, будто говорили: «Па-па-па, – неспешно шевелили ртами рыбки, — па-па-папа». Они произносили имя своего бога, – воображал себе Костик. Он также размышлял об их безмятежной жизни. О том, что их защитник — папа Игорь — не допустил к ним ни одного врага, и они жили беззаботно. Ничто не угрожало им появлением какой-нибудь агрессивной рыбки, стремящейся захватить их водное пространство. И самое главное, чему Костик завидовал — рыбам не приходилось ходить в школу. Ведь у них нет школ, и им не нужно было учить математику, выполнять домашние задания, и они — все эти барбусы, гуппи, неоны — не знали о Полине Николаевне — сварливой старой деве с жестокими чертами характера, допущенной преподавать в школе математику и ставшей руководителем его класса.

Однажды, сидя у аквариума, в отражении стекла увидел он дядю Васю в его белой майке и семейных трусах. Василий, всегда ходивший по квартире босиком, спросил:
— Рыбки нравятся, хэ-а?!
Костик ничего не ответил.
— Игорёк аквариум-то сделал? Папашка твой?
— Папа.
— Ну-ну, – хмыкнул Вася и, подойдя к аквариуму, накрошил в воду хлеба: «Гуля, гуля!»
— Не надо! – запротестовал мальчик, — рыбки этого не любят.
— Да кто их спрашивает?! – ухмыльнулся шофёр. — Знаешь нашу поговорку: «Хліб відкриває рот всякому?» – дядя Вася, считавший себя русином, часто говорил на странном наречии.
— Не знаю.
— Узнаешь ещё! А скажи мені ось що, – Жирко выкатил сизый квадратный подбородок, — этих дурацких попугайчиков, небось, тоже папаша приволок?
— Мы с папой их покупали. На Птичьем рынке. Они-то, кстати, любят хлеб.
— Обойдутся! – отрезал Василий и сощурил глаза, взглянув на птичек, — дурні птахи.

В среду, по возвращении из школы раньше обычного, Костик не обнаружил аквариума на своём месте. На освободившемся столике лежал рыхлый ворох журналов. Сначала мальчик подумал, что аквариум переставили, поэтому-то он и не увидел его с порога, войдя в квартиру. Но он насторожился, когда не услышал привычного верещания попугайчиков. Мама Аня была дома и ходила по квартире в глубокой задумчивости.
— Мама, где рыбки?!
— Костенька, милый, ты не сердись на дядю Васю, – быстро заговорила Анна Ивановна, опустившись перед сыном на корточки. — Дядя Вася, делая утром зарядку, нечаянно разбил гантелей стекло аквариума…
— Немає більше рибок, брат, – самодовольно сказал Вася, также бывший в этот день дома. Он выглянул из комнаты.
— А попугайчики где, мам?!
— Я їх виписав з квартири, – усмехнулся Василий. — Нехай на волі поживуть, верно, мать?
Анна Ивановна, грустно улыбнувшись и втянув голову в плечи, сказала:
— Ничего, сынок. Потом новых рыбок купим.
— Не надо мне новых, не надо! – Костик выбежал из квартиры и прыгнул в лифт.
Он не нашёл аквариум у мусорных баков близ дома и обрадовался, решив, что его цинично разыграл отчим. Но, поднимаясь по лестнице, обнаружил каркас аквариума за трубой мусоропровода. Железные прутья были изогнуты, словно по ним били кувалдой. Но птичьих клеток не было и здесь.

…В апреле мама Аня оказалась в больнице. Дядя Вася не навещал её, а Костика в отделение больницы не пускали. Он ранее слышал слово — гимокология, но не понимал его значения. И вот теперь в гимокологии находилась его мама.
— В гинекологии баб лечат, – пояснил ему Некрасов, отличавшийся знанием некоторых аспектов взрослой жизни. Он, например, знал глупое слово «аборт» и понимал, для чего мужчины используют презерватив: «Чтобы девчонок не рождалось!» – уверял сверстников Некрасик. Тётя Маша из двадцать третьей квартиры объяснила Костику особую причину пребывания матери в больнице: «Братик или сестрёнка у тебя осенью родится, вот маму твою и положили на сохранение». Это известие порадовало и успокоило Сомова, ведь его маму Аню теперь надёжно охраняли.

Анну Ивановну выписали из больницы в конце апреля. Муж не встретил её, и, вернувшись домой, женщина почувствовала себя одинокой и была молчалива и печальна. Она казалась осунувшейся, а взгляд её был потерянным. В глазах, запавших в глазницы, больше не отражалось ни единой искорки света. Щёки казались впалыми, а над ключицами виднелись глубокие ямочки. Василий ходил по дому хмурым, что-то бормотал себе под нос и всё время по-кошачьи фыркал. Когда он смотрел по телевизору хоккейный матч, то лицо его было бессмысленным и будто застывшим, как у слепого. Иногда Костик слышал, как дядя Вася на кухне разговаривал с мамой:
— Хотела бы родить — родила бы! Какие там ещё узлы?! На что ты мне теперь такая? Баба без матки, как корова без вымени!
Мама закрывалась в ванной и плакала, а Вася водил пивной кружкой перед телеэкраном и комментировал матч:
— Вам нужно бы шары поотрезать, твари ленивые! Устроили мне фигурное катание, а не хоккей!

Во дворе дома, где жил Костик, оставивший себе фамилию Сомов, частенько сплетничали старухи на лавочках. Неизбежно эти разговоры достигали слуха мальчика, стоило им с мамой миновать болтливых соседок: «Васька, чёрт такой, легко вошёл в их дом, как ложка в сметану», «Анька, видать, втюрилась по самый горох» и «Сдала Анюта как-то резко, знать, не сладко жить ей с новым муженьком». И Костик пытался понять смысл этих разговоров. Прежде, ещё до свадьбы, Анна Ивановна, проходя мимо рядов лавочек у входа в подъезд, как солдат сквозь строй, могла в шутку спросить пожилых сплетниц: «За чьи яйца, старые курицы, переживаете?» И слыша в ответ «Здравствуй, Аня, здравствуй. Хорошо выглядишь», — бодро шла к остановке, гордо вскинув голову. Теперь же, весной, по прошествии нескольких месяцев жизни в новом браке, минуя болтливых бабок, она отвечала им на приветствие «Здравствуй, Аннушка!» только так: «И вам туда же!» и рассеянно брела к автобусной остановке, будто на одеревенелых ногах, понуро склонив голову набок.

По выходным дням за столиком у забора одичалого грушевого сада мужчины играли в домино. Стук костяшек и хриплые возгласы «рыба!» или «козёл!» ветер периодически разносил по двору. Подсев к аккордеонисту дяде Коле, мальчик горестно вздохнул.
— С нами сыграешь, мелюзга? – предложил дядя Витя из квартиры №23. — Только мы играем не на интерес, ты учти.
— Откуда у меня деньги, – ответил догадливый Костик, подумав: «С вами начнёшь играть — без штанов останешься!»
— Ну, тогда, стручок, просто смотри, – предложил ему Спартак.
Своё прозвище дед Семён получил давно, будучи сотрудником хладокомбината «Пищевик». Он, заядлый болельщик футбольной команды «Спартак», всегда говорил динамовцам: «Спартак — мясо, так и есть. Но попробуй его съесть!» Если деда Семёна спрашивали о внуке: «Дома ли Сашка?!», то он всегда отвечал так: «Нет, ребёты, Сашки нет. Саш гуляет свой велосипед». Спартака во дворе считали городским изумком, но с ним общались и играли в домино, часто оставляя в козлах. С ним выпивали все, и он, «поймав муху» обожал рассуждать о жизни. Он-то и подметил грусть в глазах Костика, присевшего на лавчонку у стола:
— Не по душе тебе, парень, новый папка?
— Ай, – выдохнул Костик и махнул рукой.
— Эй, Аккордеон Баяныч, – Спартак кивнул Коцерубе, — кто там из великих про судьбу насочинял?
— Отстань, – огрызнулся дядя Коля.
— Что? Без баяна не герой? – не отставал юродивый Спартак, — тогда слушай, парень, я сам тебе расскажу. Один музыкун…
— Композитор. Бетховен, – уточнил Коцеруба.
— Вот-вот, верно. Так он сочинил композию…
— Симфонию.
— Симфоню с номером…
— Не слушай его, пацан, – дядя Коля принялся перемешивать костяшки. — Да, был такой композитор, Бетховен. Написал произведение — Симфония №5. Называют её «Симфония судьбы». Ты должен был слышать. Её первая часть называется: «Аллегро кон брио».
— О, даёт, Баяныч, кабриа!..
— «Быстро с огнём» значит или «оживлённо с энергией». Первая часть начинается так: та-та-та-та, та-та-та-та!

«Коль, а Коль! Долго я тебе кричать буду?!» – тётя Света с балкона звала мужа обедать.

— Всё, мужики, амба! – встал из-за стола Коцеруба. — Стоп рыбалка! – так обыкновенно говорил долговязый пятидесяти пятилетний белорус, в прошлом преподававший музыку в московской спецшколе и сам когда-то окончивший музыкальное училище по классу аккордеона. — Пойдём-ка, Костик, – сказал он и положил огромную руку на плечо мальчика.
Они неспешно направились к дому.
— Итак, симфония №5, значит… Я тебе про всё произведение говорить заумно не буду, но не даром симфонию так и назвали: «Симфония судьбы», – Коцеруба покосился на Костика. — Тема судьбы повторяется в начале первой части и затем развивается по нарастающей. Звучит, конечно, и побочная партия — как фон, понимаешь, но в дальнейшем он постоянно возвращается в басах струнной группы… г-м, — хмыкнул бывший преподаватель музыки, подумав о том, что мальчишка мало что поймёт из сказанного. — Понимаешь, этот робкий фон вновь быстро сменяется мотивом судьбы, который звучит у всего оркестра. Здесь весь драматизм произведения, понимаешь?
— Стараюсь, – ответил Костик.
— Старайся! – подхватил дядя Коля. — Музыкальный драматизм нарастает ко второй половине первой части, достигая бурной кульминации на неустойчивой гармонии… Будто огонёк мерцает… Allegro con brio, –