Чёртова внучка 13 глава

  Коли миновать западной стороной Ерестунов мшарник да пройти оттуда с четыре сотни шагов, выйдешь к Волглому яру, за которым непролазной городьбой разросся ощерившийся злыми колючками шиповник. А прямёхонько за тою живою изгородью и распростёрся  Бесолес – самое сердце чащи, кое лишний раз и упоминать-то вслух опасаются, не то, что хаживать тем краем. И ежели Хозяину Леса где и полагается обитать, то токмо там.
  Вот туда-то и отправилась нонче пропащая внучка Кунигундова. О том, что станет делать, когда нос к носу столкнётся с Дубравным Дивом, покамест не думала. Наточила серп. Сплела оборонный поясок из ядовитых трав. Омыла тело полынью, чтоб заглушить человечий дух и сделаться единой с лесом. И будь что будет.
  Осмотревшись хорошенько, девица сыскала-то узенькую лазейку в кустарнике и на карачках протиснулась в дебри. Не желалось, видать, Лесу пускать свою любимицу в погибельное место. Но как бы он ни впивался крючьями шипов в её платье и волосы, как бы ни драл кожу девичью тернием и крапивой, упорства в рыжей хватило бы и на легион. Вот и пришлось ему пропустить гостью незваную на лихую сторону. Сначала-то ничего особенного не приметила. Да и чем можно удивить живущую почитай что с рождения в глухомани. Сама что лешачка, лесным духом пропитана насквозь. Но чем дальше, тем неприветлевее становилась чащоба. Перво-наперво душно. Прелый воздух забивал ноздри, точно пухом, давил на грудь и клал свои влажные лапы на плечи, делая каждый шаг тягостней вдвое. Да и хищная темень сгущалась всё плотнее, так что Эрмингарда, потеряв счёт времени, перестала понимать день али ночь кругом. В высокой траве, не пересечённой ни единой хоженой тропкой и не примятой ногой ни зверя, ни человека, шуршало да стрекотало, а с верхушек деревьев доносились вздохи неуловимых для ока тварей. Нюх взволновали неведомые ей доселе запахи. И всякий звук, достигающий её ушей, был чужд и страшен. Даже тутошняя мурава смотрелась иноземно, как сон. Не встречалось ей допрежь столь диковиной зелени ни живьём, ни на страницах многотомных ботанических трактатов из Фридлейвовой библиотеки. Единственно знаемым ею цветком в сём чужелесье был притаившийся в затенённых ложбинах подъельник. Его поникшие бутончики, источающие болезненно-бледное свечение в сумраке, унывно клонились к земле близ древесных корней, точно истощённые постом и молитвенным бдением монахини. Рядом с вертляницей среди опавших хвойных иголок и прошлогодней листвы росли сродные ей в своей чахлости цветики с прозрачными стеблями и призрачно-белёсыми венчиками в форме лилий. Вот только пахло от них скверно. Будто бы подгнившим мясом.
  Окутанная вуалью густого тумана Эрмингарда упрямо пробиралась вперёд, хотя всякое её движение давалось девушке через силу, словно вязнет она в трясине. Пытаясь разглядеть хоть слабый проблеск солнечного али звёздного света в высях, она задёрнула голову, но увиденное там ничуть рыжую не порадовало. Ведь небесный купол от её взора сокрыли даже не лиственные заросли, а беспросветный полог паутины, заткавшей собой древесные кроны. Отродясь не видывала она столь непроглядно-махрового полотна и такую бессчётную орду мохноногих ткачей. Так что даже и ей, никогда до сего нелюбви к мизгирям не питавшей, сделалось не по себе. И всё-то они норовили залезть девочке под одежду да без жалости куснуть младое тело. Стряхивая с себя паучье воинство, мелкая попыталась ускорить шаг, но лишь пуще запуталась ногой в курчавой муравушке, обвивающей девичьи лодыжки с навязчивостью почти равной щупальцам её спившегося приятеля. А кругом мелькание теней да блуждающих огней, понуждающее её всякий миг вздрагивать от неожиданности. Не успеваешь повернуть голову, как вот уж примечаешь боковым зрением нечто живое, многоножное и гибкое, споро пробегающее по стволам и оставляющее за собой светящийся след слизи. Вот только не бывает на свете таких крупных сколопендр. А коли и бывают, то Эрмингарде вовсе необязательно с ними встречаться.
  Уже начиная смутно осознавать, что её, верно, сам нечистый попутал припереться в эту дьяволову глушь, рыжая задумалась, а не поворотить ли ей вспять, покуда цела. Да сим же мигом увидала среди туманной полянки странно выделяющуюся среди тутошнего чужеземья животинку. Овечка. Курчавенькая такая. Ну, чисто облачко. И как её, бедолагу, угораздило забрести в гибельное лихолесье? Но едва девица сделала движение ей навстречу, как та неспешно повернула морду в её сторону, и Эрмингарде сделалось дурно. Глаз-то у овцы не было вовсе, а слегка приоткрытая пасть алела кровавыми разводами. Раздувая ноздри и беспокойно дёргая ушами, тварь свесила беспримерно длинный язык и облизнулась, так что стали приметны выпирающие наружу клыки – всякому волколаку на зависть. И драпануть бы девоньке на всех парах прочь от этакой образины, да вот на беду одеревеневшие ножки Эрмингардовы будто намертво к земле приросли. От волков бесперечь убегала, да и не страшилась нимало. А с одного лишь виду таковской мерзости из рыжей вышибло всю её удаль. Существование столь противоестественного дива отрицало все законы здравого смысла и оттого само его лицезрение вызывало тошноту и полуобморочную слабость. Чудище меж тем с томительной медленностью приближалось к юнице. Хоть и было оно незряче, нетрудно догадаться, что его обоняние и чуткий слух не позволят ему упустить добычу. Тем более, что не смеющая дышать добыча явно не собиралась спасаться бегством.
  Однако ж прежде, чем разделяющее их расстояние сократилось до трёх с четвертью локтей, зубастая овца резко остановилась и пронзительно заблеяла, судорожно дёргаясь вперёд, но не двигаясь боле с места, словно что-то мешает ей сделать следующий шаг. Тут-то Эрмингарда и приметила, что ноги и бока чудища стремительно оплетали стебли тех самых кристальных цветочков, которые устилали собой лесной ковёр. Были они настолько бледны, что на первый взгляд их и не усмотришь на фоне пышного руна овечьего. А засим хлипенькие росточки взвились змеями и точно иглы вонзились в плоть безглазой твари, принудив ту истошно закричать. И слышались в том вопле смутные отголоски близкого к человечьему наречия, кое однако, едва ли поддавалось разумению внимающей ему девушке. Как по трубкам цветы высасывали из повалившегося наземь чудовища кровь и из мертвенно-бесцветных становились нежно-розовыми. И вскоре всякий цветик в лощине порозовел, зарделся, разукрасился всеми оттенками багрянца, будто они составляли собой единое существо, кормящееся совокупно их общей поживой. Что же это за проклятое место, коли даже цветы тут хищники.   
  Оцепенение наконец отпустило горемычную искательницу приключений и она рванула прочь. Но вместо того, чтоб припуститься бегом, девочка через силу брела черепашьим шагом, досадливо гадая, что именно затрудняет всякое её движение. Деревья тут росли гуще и теснее. Их трухлявые ветви висли всё ниже, так и норовя вцепиться в огненные локоны забредшей под их кров скиталицы. Пожалуй, Эрмингарда избрала неверное направление, нырнув в эти треклятые дебри. А впрочем, есть ли правильная сторона в сём лютом краю?
  Прислонившись к стволу то ли ясеня, то ли бука, девушка попыталась снять с себя облепившее её лицо и ресницы тонкое вервие паучьих тенет да напряжённо прислушалась. Где-то над её головой приглушённо поскрипывало и скрежетало. Этот навязчивый звук, несхожий с хрустом древесных сучьев, а скорее напоминающий щёлканье садовых ножниц, преследовал её уже слишком долго, и игнорировать его дальше стало невмочь. Собравшись с духом да покрепче сжав в руке серп, Кунигундова внучка возвела-таки взор вверх. И хоть ей казалось, что она уже вполне готова к любым ужасам, с девичьих уст невольно сорвался сдавленный вскрик. На самой нижней ветке сидело нечто подобное исполинскому пауку, из одутловатого туловища которого росла сродная человеческой башка гнусной наружности и восемь костлявых конечностей, кои не можно назвать ни руками, ни ногами. Весь белёсый, словно густо припорошенный пылью али известью, с всклокоченными седыми паклями, он изогнул тощую шею под уму непостижимым углом и изобразил на своей по-старчески сморщенной физиономии чудовищное подобие улыбки, растянув губы с таким усердием, что казалось, его иссохшая кожа вот-вот лопнет от натуги.
  Но сколь бы гадостно ни было это зрелище, Эрмингарда справилась с собой и, выставив вперёд серп, почти не дрогнувшим голосом изрекла:
– Ответь мне, как найти Хозяина Леса?
  Оправдав её надежды, существо оказалось вроде как вполне разумным и говорящим. Нетерпеливо раскачиваясь на ветке, паук заголосил противными для слуха взвизгами:
– Хозяин? Хозяин! Тут Хозяин! Вот Хозяин! Я Хозяин! Всем Хозяин! Всех Хозяин! Леса, неба, воды, гнили, мяса, тьмы, тебя! Твой Хозяин! Всего Хозяин! Хозяин! Хозяин!
– Хочешь сказать, ты и есть Владыка дубравный? – с недоверием уточнила нахмурившаяся молодушка, но отвратительное создание продолжало бездумно твердить одни и те же слова, как зверь, подражающий людскому глаголу без понимания оного.
  Нет, зря она затеяла беседу с этой визгливой дрянью. Не такой уж он и разумный, как можно было предположить. И, конечно же, никакой он не Хозяин Леса. Взирающий из тьмы тих, бездыханен и лишён запаха, а восьмилапое порождение кошмара смердело помоями да падалью и оглушительно клацало двойным рядом чёрных зубов, разбрызгивая окрест себя клейкую слюну.
  Осознав свою очередную промашку, рыжая попятилась было назад, но гигантский мизгирь моментально заметил это движение и, вперив в неё голодный взор блёклых бельм, просипел:
– Куда?! Не туда! Не туда! Сюда! К Хозяину! К Хозяину!
  Не дожидаясь, когда приготовившийся к прыжку монстр на неё набросится, девочка кинулась наутёк. Но плотно столпившиеся деревья замедляли её вымученный бег, цеплялись в неё кривыми ветвями, обвешанными бахромой паутины. И окончательно запутавшись в коварных паучьих сетях, неудачливая беглянка брякнулась плашмя, да и выронила из руки серп. В тот же миг торжествующе гогочущее уродище навалилось на неё сверху и принялось раздирать платьице девичье своими костистыми конечностями. Из хлюпающей и гадостно стрекочущей гортани ей на лицо капала едкая слизь и сыпались горстями пронырливые паучата. Одного из них она насилу сумела выплюнуть из уст, прежде чем тот юркнул ей в глотку. Стиснув зубы и зажмурившись, чтоб уберечься от пакостной жижи, Эрмингарда попыталась отбиться от чудовища, но биение с ним оказалось для неё непосильно. И более всего ужасало, что проклятая тварь, яростно обнажающая её трепещущее тельце, намеревается не просто сожрать девушку, а прежде того совершить над ней нечто сквернейшее. Такой вот позорной гибелью было обречено завершиться её безрассудное путешествие по ту сторону мрака. 
  А потом Эрмингарду будто обдало морозом. Воздух зазвенел, на долю секунды обратившись льдом, и конвульсивное трепыхание осатаневшего лиходея вместе со всем производимым им гомоном обратилось пустотой, безмолвием, ничем. Это уже было. Тогда с Йорундом. Тишина, поглотившая все звуки вселенной, даже биение её сердца. Но на сей раз молчание Леса