Чёртова внучка 13 глава

только голод. Это его единственный способ любить. Но, возможно, остаться живой станет для тебя горшей участью. Быть исключением из правил почти то же самое, что подвергнуться проклятью.
– Он не Тот. Нет, он… иное. – промямлила девочка, зябко передёрнув плечами под её колючим взором.
– Он? О, Эрмин… Так я угадала. Что же ты натворила? – сокрушённо прошептала Ингигруден.
– Я… я ничего… не творила… – жалобно оправдывалась мелкая, и сама понимая, что вляпалась в какие-то неприятности.
  Ничего не натворила? Ну да, всего лишь попёрлась прямиком в Бесолес, чтобы поглазеть на Хозяина Леса. Вот только то, что она в итоге нашла на свою голову, не имеет названия и даже само не может объяснить, чем является. Мало ли тьмы таится в дубраве. Но она однозначно пробудила там что-то недоброе. Ещё не хватало, чтоб за ней по пятам начал таскаться неупокоенный мертвец. 
– Ингигруден, прости меня, пожалуйста. – повинилась Эрмингарда, взяв подругу за руку и ласково приложившись к ней губами. – Мне не стоило затевать этот разговор. Я не хотела причинить тебе боль.
– Само твоё существование уже боль для меня. – не глядя на неё, обронила та.
– Что?! – изумилась рыжая и глаза её мигом наполнились слезами.
  Кикимора наконец-то обратила прямой взор на малую свою приятельницу и потеплевшим тоном молвила:
– Ты не так поняла мои слова. Забудь об этом. И нам не стоит возвращаться к этим темам. Чему быть, того не миновать. Похоже, я не смогу уберечь тебя от предрешённого судьбой.
  Получив вместо желаемых ответов лишь ещё больше вопросов, Кунигундова внучка пришла к выводу, что разговоры не всегда помогают постичь истину. Она не только не разгадала сокрытых от неё тайн, но ещё и ненароком ранила любезную ей душу.
  Так не в этом ли источник скорби, что присно сопровождает Ингигруден? Отвергнутая жертва. Единственная из выживших. Вернувшаяся после встречи с Тем. Печать одиночества на ней. Неприязнь, что питала к девушке даже близкая её родня. Разгульное поведение, которым она словно бросала вызов жителям дубравы, да и самому Лесу – дьявольскому жениху, пренебрёгшему ею. 
  Утомившись от бесполезных слов, девушки вымученно приникли друг ко другу. Болотница с безглагольной колыбельной на устах по-матерински баюкала у груди свою хиленькую непутёху, покуда у той не слиплись глазки. И как ни была Эрмингарда взбудоражена их речами, усталость взяла над ней верх, спровадив ведьму внучку за дальние дали, в царствие снов, грёз да кошмаров полночных. Взирая на спящую, кикимора хмурила брови и кривила тонкую бечеву губ. А ведь их общую кручину можно так бесхитростно разрешить. Взять, да и придушить малявочку во сне. И никому из них боле не придётся страдать. Самой Эрмингарде в первую очередь.
  Укутав рыжую в мшистую шаль, расшитую первоцветом, Ингигруден вышла за порог. Шаг её был тяжёл, ноги вязли в прелой земле. Словно Лес не рад ей. Али ей самой отсель опостылел вековечный сей острог. Идти далече не пришлось. Искомое двигалось ей навстречу. Льдистый свет луны жёстко подчёркивал каждую тень. А он и был сплетением теней. Искривлённо-угловатая фигура влекла самоё себя будто через силу. Словно при каждом шаге у него переламываются и заново срастаются кости. То опускается на четвереньки. То вновь неумело пытается изобразить из себя человека.
  Окостенев от неожиданности, болотница глядела во все глаза и никак не могла понять, что видит пред собою. Идущий был вовсе не тем, что обычно следовало за Эрмингардой. Он, как и говорила мелкая, нечто совсем «иное». Никогда не виденное Ингигруден прежде. Но будто знакомое. Или… это было слишком давно? В самом начале начал. Прежде, чем они стали лесными.
  Сердце горело так, что впору разбить грудную клетку, лишь бы высвободить его из тесного узилища, где оно бьётся пленённой птицей. Подхватив с земли увесистый сук, девушка попыталась преградить ему путь. Но он, излучая ледяное безразличие ко всему сущему, даже не обратил на неё внимания. Прошёл мимо, вперив мертвенно-сверкающие звёзды зрачков в никуда, и едва не задел её рукой, от которой веяло кладбищенской стынью. Осознав, что существо бредёт в сторону её жилища, где сейчас покоилась ведьмина внучка, кикимора бросилась за ним следом. Однако ж ей никак не удавалось его нагнать – уж слишком размашисто он шагал, пересекая овражики и ручейки с проворством дикого зверя. 
– Уходи. Уходи. – сдавленно твердила болотница, не сводя взора с его согбенной спины.
  Но неверным эхом отдавались в её ноющей груди обратные сему слова.
  Уж близ родного её торфяника Ингигруден неловко споткнулась от спешки и, подвернув ногу, растянулась на траве. А лихое создание в един прыжок оказалось у входа в пещеру. Насилу подавила вскрик. Рванула вперёд. Но он даже не пытался зайти внутрь. Замер, точно идольский истукан. Лишь поводил носом, принюхиваясь. И дрожащая его длань то неуверенно тянулась вперёд, то вновь опускалась. Резво опустившись к земле, костлявый верзила что-то положил на траву и, ускользнув к ивняку, вмиг растворился в черноте ночи. Никогда доселе кикимора не видала столь диковинных цветов, кои принёс пришедший из мрака. Снежно-белое крылышко единого лепестка, составляющего собой весь бутон, сворачивалось пастушьим рожком, из недр которого выглядывал жёлтый язычок. А внутри пышного букета притаился ослепительно сверкающий перстенёк с крупным камнем розовато-кровяного оттенка. Вот только драгоценное кольцо покоилось меж цветов вместе с отгрызенным пальцем прежнего своего владельца. Сколь бы ни была Ингигруден крепка духом, это зрелище вызвало у неё оторопь. Дрожа от негодования, подхватила она с земли проклятые дары и направилась к топи. Но даже когда их поглотила жадная трясина, девушка не почувствовала облегчения. Обсыпанные бусинами росы цветы оставили на пальцах изморозь, а на душе – липкую плесень страха. Откуда-то из темноты Тот, невидящий её в упор, устремлял взгляд сквозь неё, сквозь стены пещеры к спящей. И что бы Ингигруден ни сделала, ей нипочём не удастся скрыть от него свою малую сестричку.
  ***
  Пробудилась Эрмингарда в одиночестве. Но у ложа её поджидало приготовленное заботливой кикиморой угощение. Хотя девочка предпочла бы любым лакомствам общество родимой подруги. Недобро вышло, что она разворошила память Ингигруден своими глупыми расспросами. И ведь ничегошеньки этим не добилась, только попусту разожгла своё любопытство. А у ней и без того голова кругом. Стоит ли ей затевать сызнова поиски Хозяина Леса? Имеет ли Тот что-то общее с явившимся ей на выручку вурдалаком? Али они нечто совершенно разное по своей сути? И что ей теперь делать с этим чёртовым Эмеролем? Нешто вдругорядь попытаться его убить? Однако после того, как он представился ей, нападать на него было бы как-то невежливо с её стороны. Безымянное чудище это одно. Но то, у чего есть имя, должно также обладать и душой. Кто-то же нарёк его так. Для кого-то, возможно, он был дорог. Когда-то давно. Ещё при жизни. Интересно… каким он тогда был?
  Что за тягостные мысли. Можно подумать, рыжей мало своих хлопот. А ведь ей ещё надобно разобраться с ведьмами, прежде чем те разобрались с ней. Эти стервы в любой миг могут устроить девочке какую-нибудь новую подлянку. Но, так или иначе, а домой-то топать придётся. Неплохо бы поглядеть, не угомонилась ли её тронутая бабка.
  А едва Эрмингарда приблизилась к родному терему, как ей навстречь выскочила вся проклятущая троица вещих сестёр. Напряглась девонька, насторожилась. Глазом скользнула по сторонам в поисках оружия на случай их нападения. Скачущая впереди прочих дылда-Асфрид вдруг широко раскинула свои руки-грабли и с идиотским оскалом до ушей завопила:
– А вот и наша красавушка пожаловала! В самую пору! В самую пору!
– К верному часу воротилась, ягодка!– вторила ей Адельгейд, едва не снеся рыжую с ног. –  Знать, судьбинушкой так велено! Наконец-то выпало счастье на долю нашей сиротинушки!
– Эй, чего вам надобно? Отвалите, бесовки! – раздражённо вскрикнула юница, с опаской шарахаясь тормошащих её ведьм.
  Их показное радушие пугало шибче, чем откровенная брань да побои. Одна лишь Кунигунда не находила в себе силы подыгрывать товаркам. Злобно кривя губы в судорожной попытке улыбнуться, Эрмингардова бабка прошипела:
– Да шо ж ты, распустёха, вечно чумаза да нечёсана? Таковской пачкуньей токмо ворон в огороде пужать. Не срами меня пред гостями!
  С сим словом каргам сплюнула себе на ладонь да принялась старательно утирать лицо внучкино, будто та вымазана сажей.
– А ну, пусти! – взвилась рыжая, отбиваясь от такого мытья. – Совсем уже сдурела, старая?!
– Ты, бестолковка, не ерепенься. Бабусечка-то, вестимо, о благе твоём радеет. – усовестила её чернозубая Асфрид. – Тя, зачупаху, недурно бы и приукрасить ради торжества нонешнего.
  Сказав это, белобрысая нахлобучила девушке на макушку корявый венок из сорных трав, а толстуха-Адельгейд, поддакивая ей, стала оправлять девичье платьюшко да всё, негодяйка, норовила опустить пониже на ней вырез, дабы выставить на всеобщее обозрение те телесные части, кои, собственно, внимания не заслуживали вовсе.
– Да отцепитесь вы от меня, вонючки! – заорала во всю мощь молодица, вырываясь из их рук. – Какие к чёрту гости?! Какое торжество?! Сами торжества свои справляйте! Без меня!
– Как же без тебя, лапушок, когда ты и есть главная виновница нашего празднования? – возразила на то Адельгейд. 
– Пляши, конопушка! Ликуй, недоросточка! – зареготала Асфрид. – Невесть за каковские заслуги сподобилася наша маляха радости нечаянной. Отдаём мы тя, кучерявая, в замужество. Нашёлся охотник и по нашу лисоньку. Быть тебе отсель не дивчинкой булдыжной, а мужней жинкой.
– Ч-чего? – упавшим голосом брякнула Эрмингарда и взъярилась, точно с дюжину бесов в неё вселилось. – Да щаз, разбежались, поганки! Какое к чёрту лысому замужество?!
  Засим мелкая залилась отборной бранью и от души оплевала ненавистных грымз, однако ж, ни то, ни другое не помогло ей отделаться от них. Словно бодливую козочку, волокли её вещуньи прямиком к дому, подгоняя затрещинами и пинками. Когда же им удалось втащить младую бунтарку в светлицу, у той на минутку-другую ажно дар речи пропал от жути. Рыжая, конечно, уже смекнула, что её ничего хорошего не ждёт. И всё ж к такому готова никак не была.
  За столом сидело двое. Первое существо мужеского пола, видимо, и являлось обещанным ей женихом. На расплывшейся харе свиной пятачок, глазки меньше горошин, щетина на щеках да плешь на макушке. Весь из себя точно гора сала, обтянутая парчовым кафтаном, что едва не лопался по швам от натуги. А над его уродливой башкой вился целый мушиный рой, вероятно, привлечённый густой вонью, что источала эта туша. Рядом с ним сидело нечто не менее безобразное. По взлохмаченным куделям цвета помоев и нелепо-вычурному платью, облегающему бугристые телеса, можно было смутно догадаться, что это женщина. Хотя её физиономия была грубее булыжника и ещё боле щетиниста, чем у сидящего сбоку. А гаже всего в ней были торчащие изо рта кривые клыки, намекающие на недальнее родство с людоедским племенем. 
– А вот и наша невестушка! – весело объявила Асфрид, пока рыжая ужасалась