Роман Ангелины.

смертное ложе.
— Что-что? Смертное ложе?!
— Конечно. Каждый знатный человек должен приготовить для себя достойную усыпальницу! А для тебя разве не строится гробница?
— Да как-то я об этом и не думала.
— Но так нельзя! Для тебя должна быть сделана самая роскошная усыпальница! И о чём, интересно, думает твой папочка? Да для своей любимой дочери я бы построила самую великую пирамиду!
— Как хорошо, что ты не родилась мужчиной и не стала царём! К тому же, теперь пирамиды не в моде.
— Это правда, сейчас сооружают малые склепы. Но, зато, внутренние убранства их так шикарны, что твоя роскошная опочивальня в сравнении с ними — то узилище, в котором мы навещали опального поэта!
— Да не всё ли равно, как будет выглядеть то место, где истлеют мои косточки?! — равнодушно пожала плечами Ангелина. — Тем более что я этого даже и не увижу.
— Вот потому-то и нужно строить гробницу заранее, чтобы знать, как красиво будешь выглядеть после смерти!
— Смерть не может быть красивой!
— Ещё как может! Ты только представь, госпожа: стены украшены росписью, колонны увиты золотыми цветками, а посредине стоит золотой гроб, в котором лежишь ты, прекрасная, усыпанная драгоценными камнями!
Ангелина и правда очень отчётливо увидела эту картину. Вот она лежит в золотом гробе, бледная, как первый осенний снег, холодная, как бездна Вселенной. И вдруг рядом с этим изящным гробом она замечает фигуру. Это — Роман. Он опускается на колени перед прахом любимой и склоняет поседевшую голову на её ледяное лицо. Но тщетно горячие слёзы пытаются оттаять и пробудить любимую! Роман замирает, деревенеет, и Ангелина знает, что так он будет стоять до тех пор, пока жизнь теплится в нём.
Слёзы вырываются из глаз принцессы и двумя водопадами обрушиваются на тростниковую циновку.
Нуби, принимая эти эмоции хозяйки за восхищение нарисованной ею картиной, продолжает:
— Кстати, сейчас у того номарха, что так огорчился стихами бедного поэта, работает один модный архитектор. Говорят, он создаёт такие великолепные гробницы, что равных им нет! Тебе бы, госпожа, посмотреть на них.
Ангелина уже успокоилась, и траурная картина растворилась в утекающем потоке времени без следа:
— Хорошо, мы завтра же отправимся туда и поглядим, так ли хороши творения того модника. Кстати, Нуби, ты ведь всё и обо всём знаешь. Тот поэт, которого мы посещали, как он?
— Его вчера вечером освободили. Ему велено ехать в Мемфис и жить там неотлучно.
— Что ж, лучше ссылка, нежели гниение в зловонных катакомбах. Выходит, всё у нас получилось! И ты тоже скоро станешь свободной, милая, и выйдешь замуж за своего друга. Но мне показалось, что он гораздо старше тебя. Как ты к этому относишься?
— Муж и должен быть старше. И чем больше разница в годах, тем оно лучше!
— Вот как? Почему?
— Да что взять с сопливых юнцов? У них нет ни положения, ни денег, ни… — Нуби немного потупилась, — ни опыта в делах интимных!
— Ого! — удивлённо распахнула глаза Ангелина. — Тебе нужен опыт мужа именно в этом?!
— А как же? Был у меня один юный воздыхатель. Когда я всё же позволила ему взять себя, он так долго искал пути вхождения в меня, что весь излился желанием прежде, чем я его в себе ощутила! Кстати, в тот, первый раз, я в себе его так и не дождалась!
— А потом? — ушки Ангелины рдели от откровений служанки, но любопытство было сильнее, тем более что сама она в таких делах оставалась ещё абсолютно несведущей.
— Потом я взялась за дело сама, и он быстро понял, что и как нужно делать, чтобы и ему, и мне стало хорошо!
Ангелине так хотелось расспросить поподробнее обо всех нюансах любовного искусства, но язык её не смог извернуться так, чтобы задать подобный вопрос. Вместо этого она спросила:
— Значит, ты считаешь, что муж, который значительно старше, будет любить тебя крепче и… умелее?
— Конечно! А ещё он много лет не станет заглядываться на других, потому что я стану следить за собою. Когда же я начну стареть, он будет уже в таком состоянии, что никого и не захочет!
— А вдруг, он не захочет и тебя?
— Ничего, коль мне нужно будет насладиться мужским телом, я уж кого-нибудь найду для этого!
— Как это безнравственно! — вырвалось у Ангелины.
На это Нуби лишь пожала плечами:
— И что?
— Как что? Если любишь человека…
Но служанка не дала хозяйке договорить:
— Но я-то его не люблю!
«И правда, — устало подумала Ангелина, — что я на неё накинулась? Пусть себе живёт, как хочет. У каждого свои принципы. Главное, что я знаю наверняка: я своему любимому не изменю! Даже если я его не встречу, я никогда и ни с кем не разделю ложе! Я открою великую тайну любви только с ним! Или не открою её вообще!»
 
Что ж, улыбайся, мой читатель, над наивностью девушки! Но ты забыл одно: эта девушка ради любимого бросилась в бездну опасности, презрев саму жизнь! Или ты думаешь, что это я, силой своего воображения, сотворил сие? Нет, и ещё раз нет! Зачем бы я стал желать этой чистой душе смертельных приключений?! Будь моя воля, я бы всё устроил красиво и безопасно, или, скорее всего, я б не пустил в сердце Ангелины эту безжалостную, сумасшедшую, выжигающую здравый смысл любовь!!!
 
X
 
Роман торопливо натягивал на себя простыню и наблюдал за приближающимся номархом. Но не грузного, с солидным брюшком мужчину видел он, а стройную даму, облачённую в белое покрывало. Она была неплоха собой, и лишь безгубый оскал голого черепа да пустые глазницы его немного портили внешность. В руках же дама держала вовсе не косу, как это должно было быть, а огромный нож с запёкшимися каплями крови на явно тупом лезвии.
Роман прикрыл на миг глаза и тряхнул головой. Бескожая дама испарилась, уступив место владетельному папеньке Сати, но некачественное холодное оружие не исчезло, из чего наш герой сделал вывод, что оно предназначено именно для него.
«Что ж, смерть на ложе в соседстве с прекрасной, пусть и нелюбимой красоткой, не так уж и трагична! — пришла в голову Роману оригинальная мысль. — И если у нас с нею что-то было, то это вполне заслуженная кара для меня!»
А номарх, ни слова не произнося, рывком сорвал с поэта лёгкую ткань простыни и, схватив того мощной дланью за его мужское достоинство, взмахнул клинком.
Роман не успел ни испугаться, ни осознать всего происходящего, но зато всё это мгновенно оценила Сати. Она изящной пантерой прыгнула и вцепилась в занесённую над любимым руку номарха:
— Не тронь его! Я его люблю!
Экзекутор, не ожидая такой реакции дочери, разжал руку, и Роман, почувствовав свободу, спешно отполз на дальний край ложа, где его и настиг запоздалый испуг. И там он неожиданно понял, что любовь к жизни в нём ещё не отдала концы, да и сам он, похоже, сейчас не увидит конца своего!
— Папа, выслушай меня! — строго упёрлась взглядом в номарха Сати, и эта строгость ясно говорила о том, что дочь имеет над отцом власть абсолютную. — Я люблю его и хочу, чтобы он стал моим мужем! Я этого хочу больше всего!
— Ты не щадишь меня, дочь! Что скажут при дворе, когда узнают всё? Это же позор!
— Но почему? Ведь он не раб, не прислуга!
— Да, но то, КАК всё это произошло!..
— А кто узнает это?
— Твоя служанка видела вас. И ещё кто-то, возможно, стал свидетелем.
— Так прикажи им, пусть проглотят языки, а ещё лучше — пусть их умертвят! — равнодушно проговорила Сати. — А теперь, прошу, оставь нас одних!
Номарх ласково погладил густые, спутавшиеся волосы дочери и, тяжело вздохнув, вышел из опочивальни.
— Ну, вот и всё! Теперь ты мой! — бросилась Сати к Роману и попыталась обнять его, но он отстранился:
— Как же ты коварна! Как ты жестока!
— Я? Ничуть. Ты более жесток!
— И в чём же моя жестокость?
— В том, что ты мною пренебрегаешь!
Сати вдруг сбросила с себя решимость, словно одежды перед омовением, и в глазах её засверкали слёзы боли:
— Ну посмотри же на меня! Посмотри, ведь я так хороша, как никто другой! Найди хоть один изъян на моём теле! Отыщи хоть одну девчонку, горячее и страстнее меня! Неужели в тебе не разжигают желание эти огромные глаза, эти чувственные губы, эта жаждущая ласк грудь, это лоно, истекающее страстью?! Чего ты ещё хочешь? Кого ты ещё ищешь?!
Сати упала лицом в подушки, и сказочное тело её затряслось от горестных рыданий.
Господи, ну кого же могло оставить равнодушным всё это?! И в Романе жалость к несчастной девушке острой болью взрезала душу:
— Ты прекрасна, Сати, ты прекраснее всех в этом мире! Но есть ещё мир другой, и там живёт та, кто для меня желаннее всех!
Сати оторвала мокрое лицо от подушек:
— Она в царстве Осириса?
Роман запнулся, не зная, как объяснить девушке все нюансы происходящих с ним метаморфоз, но скоро осознал, что это объяснить невозможно, и не только ей, но и самому себе. Тогда он решил всё упростить:
— Да, она в царстве Осириса. И она ждёт там меня!
— И всего-то! — весело воскликнула Сати. — Ты к ней обязательно попадёшь, когда придёт твоё время!
— Но я поклялся только её любить, только ей быть верным!
— Я не понимаю тебя. Она в царстве мёртвых, а мы здесь, мы живые!
— Это всё не совсем так. — Роман окончательно запутался. Ведь, по сути, девушка была права, а он, в её понимании, просто лепил ей какую-то чушь, пытаясь оправдать себя, словно напакостивший донжуанишка!
Сати встала с ложа и, абсолютно не стыдясь своей наготы, подошла к столику, на котором стояли кувшины с напитками. Она наполнила два золочёных бокала тёмно-красной жидкостью и подошла к Роману:
— Выпей это вино, и тебе станет легче.
А поэт и правда внезапно ощутил почти удушающую жажду. Он залпом осушил бокал, но жажда не отпустила, потому что в голове всплыла забытая на время мысль:
— Сати, я прошу тебя, если ты действительно любишь меня, ответь: сегодняшняя ночь, она… было ли что между нами?!
Сати неторопливо пригубила вино и, умело одев на личико наивную робость, проронила:
— Да. И следы этого ты бы мог давно заметить, если б был внимательнее! — и пальчик Сати неторопливо выпрямился, указуя на середину ложа.
Роман, сразу понявший весь роковой для него смысл слов девушки, медленным взглядом проследовал по направлению этого изящного перста. И он увидел именно то, чего и боялся увидеть: небольшое, тёмно-красное пятно с рваными краями, словно это кусок сердца поэта беспощадно выдрали из груди и бросили на это мерзкое ложе!
 
Нет, не верил Роман, несмотря на все явные улики, что мог он даже в пьяном упоении предать свою любовь! Не верил он Сати, ловя в её прекрасных глазах какую-то неестественность, какое-то напряжение! Но только она, и никто другой, могла разрешить ему жить дальше, отпустить его в бесконечно далёкую и неизвестную дорогу, ведущую к любимой! И знал Роман ещё одно: ни за что эта своенравная красавица не скажет правду об этой роковой ночи!
Поэт подошёл к столику и налил ещё вина. Он, как и Сати, тоже не стал прикрывать своё тело, да теперь ему было всё равно. Терпкая жидкость вязко стекла по пищеводу, оставив во рту неприятный привкус, но, то ли вино было очень слабым, то ли безысходность дошла до апогея, Роман не почувствовал никакого эффекта. Он снова уселся