Итого:
четыреста рэ... Округляя, пятьсот на руки и разбежались!..
Сумма получилась громадной, но Чекороно возражать не хотел.
Обещал через неделю вернуть, - не вернул! Так что приходилось
пенять только на себя.
- Завтра на этом месте верну...
- Что?! - Благодетель стремительно вытянулся, зазвенел
расстроенной гитарой.
- Завтра? Так сопливо выгляжу? За что берешь, щенок? - Вокруг
них предусмотрительно образовалось кольцо. Человечки ждали
новых зрелищ, но через них уже начали просачиваться милицейские
фуражки. - Жду там за гаражами...
Благодетель первым ретировался с площади.
Долгое пребывание на ярком солнце значительно истощило
энергетические запасы Чекороно, подзарядиться же среди месива
человеческих тел было невозможно, поэтому он, не мешкая, стал
выбираться из толпы в указанном благодетелем направлении.
Тот наливал яростью глазные яблоки - два спелых плода в еще
младенческой окружающей бахроме фруктовых деревьев. Ковырял
каблуками землю, брызгал слюной.
- Шалишь, Итальянец! Или деньги на бочку, или...
"Что или? - мелкий смешной человечек угрожал, - что или?!"
Чекороно перемешивал два, по отношению к нему чувства:
брезгливое, - к полосатой мокрице на отсыревшей стене и,жалкое,
к беспомощному, случайно вылезшему на свет, ночному существу.
- До завтра!
Он отвернулся, но не успел сделать и шага, как почувствовал
глухой удар в спину. Оглянулся. Благодетель, словно перед
камерой фотографа застыл в ожидании "птички". "Птички" не
было... Тогда он ошалело перевел глаза на лезвие ножа, крови
тоже не было... Сделал шаг назад, ощупал пальцем острие, жадно
принюхался к окружающему воздуху...
Чекороно присел на песочную кучу, сразу почувствовал в себе,
вместе с растекающейся по всему телу силой, необыкновенную
злость, испытанную им в последний раз еще в Афганистане.
Поднялся, вплотную подошел к благодетелю и с силой, на которую
только был способен, бросил ребро правой ладони в то место,
откуда торчала выгнутая наружу ключица.
Чекороно не ощущал чужой боли, не испытывал жалости: ничего
не чувствовал, он слышал только знакомый хруст пересохшего
хвороста под ногами.
* * *
Ободренный кивком секретарши / как никак свой человек!/,
Сидырыч тихонечко вкатился в кабинет Николая Ивановича.
Буковые, пролаченные панели под самый оконный верх; ловко
выделанный потолок; мягкий ковер, который никак невозможно было
обойти, чтобы не наступить на него ногами; министерский стол
крестом - все это поднимало в его глазах авторитет хозяина
апартаментов под самую хрустальную люстру.
Кто-то невидимый так же сильно сжал Сидырыча, как и он
собственный картуз, развернул полубочком к стоящему у двери
мягкому стулу, заставил застыть воском после первой же,
произнесенной им фразы.
- Здоровечка желаю, Николай Иванович...
Застыть то, Сидырыч, застыл, но дислокацию и стратегию
расставил по своим местам верно.
"Хваткий мужик...- развешивал он Николая Ивановича на
собственные крючочки, - сумел в жизни устроиться. И дача, и
квартира, и машина "Волга", и место доходное, при уважении, и
вот пассия, молодой не отказался бы, и даже сын объявился... И
опять же: ни алиментов тебе, ни беспокойства. Где деньги... -
так всегда заканчивал свои рассуждения Сидырыч, - там и счастье
- вся формула в этой жизни..."
Николай Иванович вышел из-за стола навстречу, как к старому,
доброму другу: с широко разведенными в стороны руками:
- Вот и Сидырыч объявился... Сколько лет! Сколько зим! -
усадил его силой в кресло напротив себя, - Что привело-то,
Сидырыч, а? Какие проблемы? - Николай Иванович знал о цели его
прихода: Леночка предупредила, но сейчас он пытался дословно
восстановить в памяти его слова об Афганце. Сидырыч хоронил
Володю МАлинина, и тогда, накануне разграбления могилы, что-то
произошло. - Что? - Николай Иванович понимал: имел дело с
мудрым пескарем, поэтому решил не торопить событий. - На работу
решил к нам, а? - грубо схитрил он.
- Та не... - Сидырыч деланно замельтешил по карманам. - Бабы
все! С харчами туго... Сходи и сходи... Не откажет, пристали,
Николай Иванович, а коли и откажет, так и беды не будет. Другие
как? И мы так! - наконец выудил откуда-то изнутри рубахи
сложенный листок, развернул. - Сказали обязательно пригласи
Николая Ивановича в зеленый зал, на первое мая, и вот, что б в
грязь лицом не ударить, не хуже других-то, понаписали тут...
Николай Иванович мельком пробежался по записке.
- Ну что ж, надо, так надо. Помогу. Леночка завтра конкретно
скажет... А, говорите, дочка замуж выходит, за... если не
ошибаюсь, Вовика?
- Очень даже, да, за него. Хороший паренек. - Сидырыч,
кажется, только сейчас разговорился от души. - Не курит, не
пьет! Родители - не чета нам! А че! Им с нами не жить...
Николай Иванович нашел момент подходящим.
- Вовик! А того Афганца помните, тоже Володей звали,
Малининым...
Сидырыч вновь съежился и вдруг, на это Николай Иванович
никак не рассчитывал, упал к нему лицом на колени, разрыдался
плаксиво, по-бабьи.
- Ой-ой-ой! Прости меня, Иваныч, ой прости! Сукина сына!
Виноват! Виноват! Но видит Бог... не хотел... не знал, что
сыночек то ваш, а то бы все на духу... Кто ж знал? Жена все:
посадят, да посадят... и посадили бы, а я ни причем. Грех взял
на душу! Ночами не сплю...Здоровье расшатал... А тебе, Иваныч,
все расскажу, знаю... поймешь...
* * *
Николай Иванович все понял. Смотрел из-за окна на резво
пересекающего площадь Сидырыча, совсем непохожего на
скомканного, смятого старикашку, сидящего перед ним всего лишь
минуту назад. Он не осуждал его. Сидырыч жил: заботился о своем
гнезде, о своем потомстве. Подобные хлопоты Николаю Ивановичу
еще только предстояли. " А Володя Малинин? - Володя Малинин
погиб... Факт однозначный!" А остальные звенья, которые можно
было выстраивать в какой угодно последовательности не
привносили в понимание этого факта ничего определенного.
От бесконечного перетряхивания злополучной цепочки Николай
Иванович смертельно устал. Он убеждал себя в том, что не было
огородной одежды, не было шляпы, а появление хулигана на его
даче объяснял рядовым явлением,- не проходило ночи, чтобы в
дачном поселке не было подобного ЧП. "Ну даже все было и не
так, - тогда как? Что остается делать, что предпринимать?
Кричать на весь мир, требовать расследования. Допустим нет его
в могиле... убедились. Кому от этого будет легче? Матери?
Ничего страшнее придумать нельзя. Обществу? Ему плевать и не на
такие памятники! Для чего живые вообще хоронят мертвых? Для
себя и только для себя! - боятся смерти, прогнозируют и боятся
собственной смерти. Каждый человек, хороня другого,
присутствует на собственных похоронах. Загляни поглубже самому
преданному материалисту, самому оголтелому атеисту и
обязательно! найдешь там надежду на вечность собственного духа.
А о бренном теле должны заботиться живые, авансом отрабатывая
свое будущее погребение... Вот так! Нет Володи... а о могилке
сына есть кому позаботиться..."
* * *
Вначале свечи горели по одной, затем по две, по три, и
теперь горели сразу все,- комод был залит красными язычками.
Луна добросовестно, из ночи в ночь, укладывала стопку свежих
свечей, причем в очередной раз стопка значительно увеличивалась
в сравнении с предыдущей, но ее все равно не хватало. При
первой возможности она устремлялась к дому матери Чекороно и
всегда находила там тлеющие огарки. Сегодня она вновь неслышно
прокралась за ее спину и ... вдруг отчетливо услышала слабый,
но требовательный голос.
- Не надо... Хватит! Больше не надо...
" К кому она обращалась? ко мне? Но я не видима ею. - К
Богу?.. Да! Она обращалась к Богу..."
Прижимала дрожащими руками икону, умоляла.
- Забери меня... Хочу к Володечке моему! Сейчас
хочу...Помоги мне...- затихала, истово крестилась, снова
прижималась к образу. - Забери меня.
Ее взгляд упал на новую стопку свечей, только что уложенную
Луной. Она застонала от непереносимой боли, раскачиваясь из
стороны в сторону осторожно поставила икону на прежнее место.
Ее движения постепенно стали приобретать уверенность и силу.
Она распрямилась, деловито осмотрелась по сторонам. Вышла в
коридор, накинула на дверь щеколду, вернулась... минуту
простояла гордо, скрестив руки на груди.
- Прости меня, Боже! За басурманство прости...
Решительно выдернула пробку из стоявшего у ног бидона,
прошлась по комнатам, щедро разливая жидкость по всем углам;
облила себя, подняв бидон над головой и уже последние остатки
плеснула на раскаленный до красна комод...
* * *
Бархатный коридор с оригинальными пузырчатыми светильниками
на стенах имел две большие резные двери с массивными бронзовыми
ручками. Одна - налево, другая - направо. Обе несли на своих
плечах бесплотные, сработанные равнодушной рукой, тяжелые
короны - "голубой зал", "зеленый зал". Двери без устали
приветствовали друг друга, - хитрили, пытались выведать за
спинами друг друга то, что по долгу своей службы должны были
скрывать от посторонних глаз. Делали это скорее по привычке: не
могли они оставаться посторонними при стольких летах совместной
работы,- работы скучной, однообразной и неприметной, в
пенящемся через край ежедневном коктейле из шаркающих подошв,
голосов, музыки, и непримиримых, в своей самостоятельности,
запахов.
В разгар вечера кто-то проявил инициативу: распахнул двери
настежь. Оба зала, коридор, люди, звуки сразу объединились в
одно облако вокруг двух румяных супружеских пар.
Впервые за последние месяцы Сидырыч позволил себе
расслабиться. Он с удовольствием сбросил с себя гнетущую
тяжесть забот с плеч и теперь непривычно ощущал усталыми ногами
вес только собственного тела. Осторожно приземлился на стул
рядом с Николаем Ивановичем.
- Вот оно как... К концу стало быть все...
Николай Иванович не отвечал, пристально всматривался в
супружеские пары, приходил к выводу: если бы в мире сейчас,
вдруг, начала править справедливость, то она бы, непременно
поменяла женихов местами. А если бы высшая справедливость! То
вместо Лешки должен был стоять и не Вовик совсем, а Володя
Малинин - его сын. Только где она - эта высшая справедливость?
И что она вообще из себя представляет? Он неожиданно для себя
обратился к Сидырычу:
- Что такое справедливость, знаешь?.. Сидырыч поджал губы,
несколько раз понимающе тряхнул головой, с ответом не спешил.
- П-понимаю о чем вопрос... Скажу вот как! Давно было...
Появился в деревне нашей дьячок бывший, сдружился с отцом, угол
поначалу у нас снимал. По вечерам долгие разговоры водили, и
рассказывал он тогда историю... Жил был народ. Нормально жил,
хорошо. Но стали его одолевать болезни. Болеют все от мала до
велика. Что делать? Посоветовались, решили пригласить на помощь
мудреца. Вот так мол и
