довольные. На одежду сам
зарабатывал...
Неожиданно голос ее пропал. Бескровные губы периодически
обнажали скупую щелку между собой, смыкались, застывали на
какое-то время, словно набираясь сил, и с дрожью, от великого
напряжения, снова отталкивались друг от друга, не издавая ни
единого звука - единственные живые движения на восковом лице.
Чекороно слышал недовольное брюзжание лавки под собой,
слышал и другие звуки населявшие этот дом: были и знакомые, на
которые и внимания то раньше не обращал, но засевшие, теперь
это очевидно, крепко в памяти; были и новые, удивительные - от
мерцающей свечи в углу перед иконой...
Темные, проникающие под высоким лбом глаза оживлялись
красно-желтым огоньком, раскачивались вслед за ним, увлекая за
собой и всю многостолетнюю мудрую голову, обугленную
неотступным раскаленным солнечным диском. Два перста требовали
тишины и умиротворения. И мать покорялась им - беззвучно
шевелила губами.
День за окном неуклонно менял свой облик: еще белый у самого
снега он постепенно серел и поверх крыш уже ни в чем не мог
удержать на себе скользящего взгляда. Тени вокруг Чекороно
наезжали друг на друга, сплавляясь в одну густую и тревожную
гущу. Слегка выступающая на ее фоне, фигура матери отталкивала
от себя возможные вопросы, а против его главного, занесенного
еще с порога: "Об Ольге?" - казалось восставал каждый предмет в
доме, каждая его частичка, каждая трещина...
Чекороно нарочито громко прокашлялся. Мягко запели в ответ
оконные стекла; огромный медный таз на стене, из года в год
терпеливо ожидавший своего золотого времени: поспевания ягод в
саду, ответил глухим старческим колоколом; свечной огонек
заметался в предсмертной агонии, готовый при малейшем
неосторожном движении сгинуть навсегда. Сгинуть навсегда и
унести душу той, которая питала его жизнь. "Да! Да! - Чекороно
уверил себя в том, что это горела душа его матери. Рядом лежала
стопка нетронутых свечей. - Весь ее жизненный запас! Погаснет
огонек и не станет матери..."
Чекороно осторожно вышел из дома.Ночь просыпалась звездами,
собачим лаем, серебряным хрустом запоздалых прохожих.
Тяжела ноша сына, опередившего невзгодами свою мать.
* * *
Луна привычно катила по наезженной, за тысячи лет, колее:
над морями, горами, реками, лесами, над пустынями и
коробочками, сотворенными маленькими слабыми человечками.
Человечки размножались и упорно передвигали свои коробочки в
нехоженные места, заставляя и ее, Луну, привносить коррективы в
привычное прочтение земли. Иногда они ее раздражали, и тогда
она несла им много горя: сжигала их, топила, отбрасывала далеко
назад. Но проходило время и человечки снова начинали
передвигать в нехоженные глубины свои коробочки и Луна
вынуждено смирялась с ними - казалось до поры, до времени - но
потом привыкала.
* * *
Шло время; Луна катила и катила по наезженной за тысячи лет
колее.
Внезапно один из ее лучиков ощутил волнение, заискрился,
вынуждая обратить на себя внимание. Внизу вышагивал..."кто бы
мог подумать? Чекороно!" От нее не могли укрыть его ни кепка,
надвинутая на самые уши, ни огромные темные очки, ни, до самой
макушки, высокий воротник.
"Чекороно!"
Два противоположных чувства удерживали ее от каких-нибудь
действий. Она соскучилась по любимому Чекороно, давно не видела
его: с того момента когда ее вечные враги - тучи надолго
зависли над тем местом, где он родился, и где все усилия ее
пробиться к нему обрекались на неудачу. "Приблизиться к нему,
приласкать? Нет и нет! Как он мог?" Его конечно же, привела
сюда обыкновенная человеческая слабость. Она предупреждала:
человечки погубят его... Оправдывались ее худшие опасения. Она
понимала, что всегда успеет расправиться с ним за
предательство, поэтому и решила позволить ему высказаться в
свое оправдание.
Луна соскользнула на землю, направилась навстречу, заставляя
все к чему она прикасалась возгораться голубым сиянием.
"Пусть только попробует не заметить меня!".
Чекороно не только заметил ее, но и проявил столько радости,
что Луна засомневалась в своем решении. Он был искренен, не
скрывая своих чувств подхватывал каждый ее лучик в отдельности,
нежно прикасался губами.
- Наконец-то! Лу-на! Как я рад встретить тебя здесь!
Она старалась не поддаваться его обезоруживающей ласке.
- Как ты мог Чекороно?..
- Я знал: ты будешь недовольна; но тебя так давно не было, а
мне необходимо было появиться, и я уверен, что приехал вовремя.
Тут моя мать. Понимаешь? Мать!
Вот уж чем Чекороно не мог пронять Луну, так это своими
родственными связями. С них то как раз и начинался конец ее
прежних друзей, подобных Чекороно. "Нет!" Не эти признания
хотела она услышать от него.
Чекороно словно прочел ее мысли.
- Ты не беспокойся. Я никогда! Никогда не вернусь к этим
мерзким человечкам...
- Что ты сказал? - Луна боялась ослышаться.- Человечкам?..
Она не могла, да и не хотела скрывать радостного блеска
своих глаз. Яркие всполохи соскользнули с ее ресниц и небо,
озаренное бесчисленными искорками, заиграло всеми цветами
радуги.
Собаки дружно задали такого гвалту, что разбуженные
человечки захлопали дверями домов и затаращили свои удивленные
глазки на необыкновенное чудо, о котором будут вспоминать всю
свою оставшуюся жизнь, и начинать будут свои комментарии
словами: "Впервые в жизни!"
"Какой жизни? Их мелкой, предательской, человеческой жизни!"
Луна подхватила Чекороно на руки, закружила вдоль улицы; она
простила его - любимого Чекороно! И гордилась своей
прозорливостью; еще одной удачей на пути полного завоевания
Чекороно.
Но к утру он снова заставил ее насторожиться.
- Клянусь! Никогда больше сюда не возвращаться, но...исполни
пожалуйста мою просьбу...
Нити из прошлого были еще довольно крепки и она понимала:
обрубить их одним разом ей было не под силу.
- Слушаю тебя, Чекороно...
- Я о матери! В последний раз, - он заискивающе пытался пой-
мать на себе ее взгляд. - Понимаешь?..
Луна сторонилась, говорила сухо и отчужденно:
- Слушаю тебя, Чекороно...
- Крыша совсем прохудилась. Отремонтировать бы... Или лучше
сделать так, чтобы ей всегда было тепло. Ты ведь можешь, да?
Чекороно долго и сбивчиво говорил о доме, снова и снова
сбивался на дырявую крышу, словно полнота человеческой жизни
зависела только от нее, затем просьбы приняли конкретный
характер: отремонтировать крыльцо, забор поднять и покрасить в
салатовый цвет, побелить по весне яблони и подрезать их,
вскопать огород, посадить картошку, заготовить на зиму
варенье...
Луна откровенно зевнула ему в лицо, скроила скучающую
гримасу, но он, увлеченный мелкими житейскими подробностями,
продолжал завязывать на бесконечную невидимую ниточку все новые
узелки. Тогда она демонстративно отвернулась в сторону;
Чекороно срезался на полуслове, замолчал, обожженный
иллюзорностью своих надежд. Он только сейчас, по-настоящему,
ощутил ту черную, бездонную пропасть, которая пролегла между
ним и прошлым его миром. Ее можно пощупать пальцами: сырую,
скользкую, гибло-холодную, словно стенки давно заброшенного
колодца. Ее можно попробовать на язык: горько-соленую,
вызывающую неприятный озноб во всем теле. Можно втянуть в себя
ее плесневой запах, вызывающий головокружение... Лишь небольшую
часть из того, что принадлежало ему в прежней жизни Чекороно
мог воспроизвести в своей оскудевающей памяти. Ее полки
опустошались, от теперь уже ненужного хлама, заполнялись новой,
Post mortem, информацией.
Но мать еще жила в Чекороно.
- Послушай! - его просьба зазвучала скорее требованием. - У
нее там, перед иконой, горстка свечей. Ты можешь сделать так,
чтобы она никогда не кончалась?.. - Чекороно властным движением
развернул Луну лицом к себе. - Так сделаешь или нет?!
Луна нервно высвободилась из его рук.
- Для те-бя сде-ла-ю. Че-ко-ро-но... - говорила жестко:
отдельно впечатывала во внимание Чекороно каждый слог. - Но
подобная просьба будет по-след-ней!
Чекороно согласился.
Расстались холодно, до следующей ночи.
Утро нехотя разбредалось по городу. И нехотя, и неуклонно. И
не было силы, способной остановить заведенный порядок вещей,
пришедший в город из бесконечности и уходящий в ту же
бесконечность. И заводили человечки накануне будильники из
расчета в обязательное завтрашнее утро. И просыпались. И
скапливались у светофоров по обе стороны улицы, чтобы по
команде спешно обменяться сторонами и приступить к
изготовлению... колбасы и булок: левая сторона - колбасы,
правая - булок, или наоборот. И затем обменяться половинками и
быть счастливыми. И быть несчастными, потому что на соседней
улице уже появился сыр, а еще дальше, непостижимо! Из Бразилии
привезли кофе... Обмен усложнялся, и ложился человечек на час
позже, и заводил будильник на час раньше, из расчета в
обязательное завтрашнее утро.
* * *
Незаметно для себя Чекороно оказался у дома Ольги.
Встреча не обещала ничего хорошего, но он твердо решил, что
это будет последним нарушением заповеди Луны.
Уличные фонари погасли; погас свет и в ее окнах, в дверях
подъезда появилась знакомая фигурка. Она нисколько не
изменилась, пожалуй чуточку пополнела, стала женственней. Все
тот же взгляд: как бы вскользь и безразличный. Впрочем и он,
чуточку пополневший, вернее с паузой, за которой спрятался,
быть может, интерес.
- Ольга?! - Чекороно останавливал ее вопросом.
Из-за угла вываливал свое грузное тело автобус и она в
нерешительности заколебалась. Он почувствовал: автобус брал
верх, поэтому выпалил по-военному, скороговоркой:
- Лейтенант Афанаскин!
Взял под козырек. "Зачем?" Произведенный матерью в офицеры,
по-настоящему, входил в роль? Увидев ее испуганные глаза,
смягчился.
- С Володей Малининым был там...
- Да?!
Старательно подготовив себя к этой встрече, и найдя у матери
подтверждение худшим своим опасениям, Чекороно вновь оказался
безоружным. "Что значит - "Да?" Вопрос это или подтверждение?
Если подтверждение, то чему? Тому, что давно расставлены все
точки и теперь отпускаются, приличествующие положению
реверансы? Сейчас бы выдвинуть вперед ножку с ботинком на
туфельке, согнуться в пояснице, подобострастно взглянуть на нее
поверх седого парика и в сдержанном взмахе чуть коснуться
правой рукой ее полы. Так что ли? Вместо лейтенанта Афанаскина!"
Чекороно искал ответы на ее лице. Ольга же опустила глаза к
земле; ему казалось она хотела закопать их поглубже в снег.
- Вы у его мамы были?
- Был...
Он выцарапывал из своей памяти мельчайшие детальки, прик-
ладывал их к лицу, удивляясь их фотографической точности. "Да,
она совсем не изменилась".
- Еще вчера был...
Они прошли в скверик, и только тут
