меняла свое название даже для
взрослых: становилась "Дерибасовской". Она первой в городе
примеряла на себе американские джинсы, первой прослушивала
японские магнитофоны и первой демонстрировала импортные
возможности, расположенного на ней универмага. Чекороно знал ее
до мельчайших подробностей, но не знал в какой конец ему
направить свои отечественные ботинки. "На ловца и зверь
бежит!"- воскликнул бы он на этом месте года два назад, но
сейчас... - Что делать ему сейчас? ". На него надвигалась
одноклассница - Наташа! -столько лет просидели за одной партой.
Она как всегда пропеллером раскручивала на руке яркую сумочку.
Времени на размышление не оставалось и Чекороно не осознано
сделал шаг в сторону: перегородил ей дорогу.
Она "разочаровательно", как будто выходила к доске,
округлила глазки.
- Вам что?
Ну что ей мог сказать Чекороно? "Что?" Но сказал, удивляясь
отстраненности своих дум от произносимых слов:
- Девушка! Давайте познакомимся...
Она отступила назад, критически осмотрела его с ног до
головы. Чекороно видел, как в ее глазах разгорался гомерический
хохот, но она продолжила вполне сдержанно:
- Английских шпионов у меня еще не было...
А Чекороно мог бы напомнить ей слова, которые она шептала
ему на ухо во время проводов в армию: "Вернешься, увидишь! Я
тебя обязательно отобью у Ольги!" Не узнала...
- Спасибо тебе, девушка!
Она хмыкнула и вновь завертела свой "дерибасовский"
пропеллер... А ведь Чекороно не шутил, он действительно
благодарил ее за то, что она не узнала. Есть надежда: не узнает
мать, не узнает Ольга. А это значительно упрощало ему жизнь...
"Жизнь? Не жизнь теперь... Тогда что?.. Тогда... упрощение
решения поставленной задачи!" Снова дохнуло ненавистным
"афганцем".
Тропинка к родному дому явно не дружила с лопатой, тонкой
ниточкой в одну стопу, ныряла мимо безразличной калитки через
щербатый забор сразу к крыльцу.
Серые обветшалые наличники на окнах, сколотый с одной
стороны шифер - крыша худая, как раз над его комнатой; за
стеклами черные провалы без единого цветочка на подоконнике.
Над трубой слабый дымок -"жива мать!"
Знакомо стукнул засов; недовольно запела дверь и... на
крыльце появилась - мать. Его мать! Только очень маленькая!
Только очень худенькая. С черной косынкой на голове. И очень,
очень белая, как нетронутый снег. Мать! Его мать!
Чекороно всем телом подался вперед, но она вовремя, ох как
вовремя! Отановила его вопросом:
- Вам кто нужен? Смотрю из окна, а вы стоите и стоите...
- Я че-че... - но тут же спохватился, вытащил паспорт из
кармана, медленно, еле справляясь с волнением прочел:
- Афанаскин Георгий Валентинович...
- Паспорт? Я и так верю. Вы ошиблись, я дом продавать не
буду...она развернулась, чтобы скрыться за дверью.
- Мама! - он видел как дрогнула ее спина.
Что он наделал! Он и ее погубит! Но через мгновение был
спокоен.
- Мама Володи Малинина? Я служил с ним...
Она чуть задержалась на пороге, но...не остановилась, не
обернулась, скрылась там, внутри коридора, и уже оттуда
донесся, как ему показалось, безразличный голос:
- Проходите...
Чекороно не один раз проигрывал встречу с матерью.
Подготовился к тысяче неожиданностей: нащупывал в кармане
коробочку с нитроглицерином,- "у нее такое слабое
сердце",загодя проверил исправность телефона-автомата, "окраина
пока добежишь до него",- проиграл даже отказ от гостеприимного
чая, настоянного на мяте. Ко всему подготовился, но не к
равнодушию." Не могла она забыть, не могла! Ей очень плохо..."
Две ступеньки на крыльце вторили в такт его мысли: "Пло-хо..."
Она указала на лавку у окна, а сама села за стол, на свою
традиционную табуретку, чтобы удобнее было управляться с
самоваром. Самовара не было, не было и Ольгиного стула, а его
стул стоял... с накинутым на спинку еще до армейским пиджаком.
Чекороно хотел сесть поближе, но остановленный ее дрожащей
рукой, опустился на прежнее место.
- Вы такой немолодой. Наверное офицер?.. Она не смотрела на
Чекороно: смотрела немигающими глазами в окно; не смотрела в
окно, смотрела дальше: за улицу, за дома напротив. Чекороно
понял: она смотрела в никуда.
- Я сегодня вернулась от Володи...
После ранения он не написал ей ни одного письма. Ни ей, ни
Ольге. Своей рукой писать не было сил; чужой не доверял. Знал -
плохи у него дела. " О смерти, конечно, сообщили, а в
могилу...- он теперь не сомневался в этом - снова накидали
камней..."
- О человечки! - простонал Чекороно, но она, к счастью, не
слушала его.
Ее слова устремлялись в след за взглядом, и ей не было
сейчас дела ни до Чекороно, ни до его рассказов. Он затих,
вслушиваясь в бледный, без капельки окраски, голос.
- Хорошо ему там... Оградка, памятник обещали. Леша
внимательный такой просил фотографию для музея... Что Бог не
делает - все к лучшему. Я одной ногой к нему собираюсь, а там
отец все-таки...
"Отец? - Было. Было еще чем удивить Чекороно. На вопросы о
нем она всегда отвечала коротко: "Нет у тебя отца. Мать есть! А
отца не было и нет!.."
Она, не останавливаясь, продолжала завязывать узелок за
узелком.
- Присмотрит думаю... Красивый был, добрый. И сейчас такой.
Полный...и директор. А я страшненькая такая была, одна в доме,
и на миру, осталась. Мама умерла, а отца как и Володя, не
видела. А Николай Иванович, тогда еще Коленька, на практику
приехал, у меня квартирантом был. Уехал, а я и рада... Не знал,
что Володя мне остался. Одной мне... Так и жила... Хорошо
учился, учителя встречали довольные. На одежду сам
зарабатывал...
Неожиданно голос ее пропал. Бескровные губы периодически
обнажали скупую щелку между собой, смыкались, застывали на
какое-то время, словно набираясь сил, и с дрожью, от великого
напряжения, снова отталкивались друг от друга, не издавая ни
единого звука - единственные живые движения на восковом лице.
Чекороно слышал недовольное брюзжание лавки под собой,
слышал и другие звуки населявшие этот дом: были и знакомые, на
которые и внимания то раньше не обращал, но засевшие, теперь
это очевидно, крепко в памяти; были и новые, удивительные - от
мерцающей свечи в углу перед иконой...
Темные, проникающие под высоким лбом глаза оживлялись
красно-желтым огоньком, раскачивались вслед за ним, увлекая за
собой и всю многостолетнюю мудрую голову, обугленную
неотступным раскаленным солнечным диском. Два перста требовали
тишины и умиротворения. И мать покорялась им - беззвучно
шевелила губами.
День за окном неуклонно менял свой облик: еще белый у самого
снега он постепенно серел и поверх крыш уже ни в чем не мог
удержать на себе скользящего взгляда. Тени вокруг Чекороно
наезжали друг на друга, сплавляясь в одну густую и тревожную
гущу. Слегка выступающая на ее фоне, фигура матери отталкивала
от себя возможные вопросы, а против его главного, занесенного
еще с порога: "Об Ольге?" - казалось восставал каждый предмет в
доме, каждая его частичка, каждая трещина...
Чекороно нарочито громко прокашлялся. Мягко запели в ответ
оконные стекла; огромный медный таз на стене, из года в год
терпеливо ожидавший своего золотого времени: поспевания ягод в
саду, ответил глухим старческим колоколом; свечной огонек
заметался в предсмертной агонии, готовый при малейшем
неосторожном движении сгинуть навсегда. Сгинуть валы без единого цветочка на подоконнике.
Над трубой слабый дымок -"жива мать!"
Знакомо стукнул засов; недовольно запела дверь и... на
крыльце появилась - мать. Его мать! Только очень маленькая!
Только очень худенькая. С черной косынкой на голове. И очень,
очень белая, как нетронутый снег. Мать! Его мать!
Чекороно всем телом подался вперед, но она вовремя, ох как
вовремя! Остановила его вопросом:
- Вам кто нужен? Смотрю из окна, а вы стоите и стоите...
- Я че-че... - но тут же спохватился, вытащил паспорт из
кармана, медленно, еле справляясь с волнением прочел:
- Афанаскин Георгий Валентинович...
- Паспорт? Я и так верю. Вы ошиблись, я дом продавать не
буду...она развернулась, чтобы скрыться за дверью.
- Мама! - он видел как дрогнула ее спина.
Что он наделал! Он и ее погубит! Но через мгновение был
спокоен.
- Мама Володи Малинина? Я служил с ним...
Она чуть задержалась на пороге, но...не остановилась, не
обернулась, скрылась там, внутри коридора, и уже оттуда
донесся, как ему показалось, безразличный голос:
- Проходите...
Чекороно не один раз проигрывал встречу с матерью.
Подготовился к тысяче неожиданностей: нащупывал в кармане
коробочку с нитроглицерином,- "у нее такое слабое
сердце",загодя проверил исправность телефона-автомата, "окраина
пока добежишь до него",- проиграл даже отказ от гостеприимного
чая, настоянного на мяте. Ко всему подготовился, но не к
равнодушию." Не могла она забыть, не могла! Ей очень плохо..."
Две ступеньки на крыльце вторили в такт его мысли: "Пло-хо..."
Она указала на лавку у окна, а сама села за стол, на свою
традиционную табуретку, чтобы удобнее было управляться с
самоваром. Самовара не было, не было и Ольгиного стула, а его
стул стоял... с накинутым на спинку еще до армейским пиджаком.
Чекороно хотел сесть поближе, но остановленный ее дрожащей
рукой, опустился на прежнее место.
- Вы такой немолодой. Наверное офицер?.. Она не смотрела на
Чекороно: смотрела немигающими глазами в окно; не смотрела в
окно, смотрела дальше: за улицу, за дома напротив. Чекороно
понял: она смотрела в никуда.
- Я сегодня вернулась от Володи...
После ранения он не написал ей ни одного письма. Ни ей, ни
Ольге. Своей рукой писать не было сил; чужой не доверял. Знал -
плохи у него дела. " О смерти, конечно, сообщили, а в
могилу...- он теперь не сомневался в этом - снова накидали
камней..."
- О человечки! - простонал Чекороно, но она, к счастью, не
слушала его.
Ее слова устремлялись в след за взглядом, и ей не было
сейчас дела ни до Чекороно, ни до его рассказов. Он затих,
вслушиваясь в бледный, без капельки окраски, голос.
- Хорошо ему там... Оградка, памятник обещали. Леша
внимательный такой просил фотографию для музея... Что Бог не
делает - все к лучшему. Я одной ногой к нему собираюсь, а там
отец все-таки...
"Отец? - Было. Было еще чем удивить Чекороно. На вопросы о
нем она всегда отвечала коротко: "Нет у тебя отца. Мать есть! А
отца не было и нет!.."
Она, не останавливаясь, продолжала завязывать узелок за
узелком.
- Присмотрит думаю... Красивый был, добрый. И сейчас такой.
Полный...и директор. А я страшненькая такая была, одна в доме,
и на миру, осталась. Мама умерла, а отца как и Володя, не
видела. А Николай Иванович, тогда еще Коленька, на практику
приехал, у меня квартирантом был. Уехал, а я и рада... Не знал,
что Володя мне остался. Одной мне... Так и жила... Хорошо
учился, учителя встречали
