post mortem

на мелкие куски и не был  навсегда  развеян
на  семи  ветрах.  Курсант  снарядом  вошел  в   ее   сердце   и
взорвался,-не  в  воображении,  не  выдуманно,-   по-настоящему.
Когда его не выпускали в увольнение  она  приезжала  к  училищу,
чтобы пристально всматриваться в его голубые глаза  и,  просунув
руку через чугунную ограду, ощущать его гладкую кожу.  Привозила
ему пирожных, ничего не требовала взамен,  а  когда  им  все  же
удавалось оставаться наедине, она уступала его  настойчивости  в
самый последний момент. И планы они строили  реальные:  двадцать
пять лет отдать, никуда не денешься, на"точку"  куда  пошлют,  а
потом всей семьей, с маленькой дочкой и взрослым  сыном,  купить
домик с фруктовыми деревьями и окнами на море.
  Вызова с точки она так и не дождалась, от сына избавлялась  в
одиночку.  "Все  мужчины  мерзавцы!  -  она  не  в  первый   раз
приходила к такому выводу, -  начиная  от  отца  и  кончая  этим
комсомольским активистом".
  Отец оказался легким на помине: входная дверь  застонала  под
напором его каблуков, и мать, причитая, замешкалась как  всегда,
с неподатливым замком.

                             * * *

  Ровно в назначенное время Капитан втащил Чекороно  в  кабинет
к  директору.  Судя  по  тому,  как  секретарь  предупредительно
открыла перед ними дверь он был здесь на особом положении.
  - Николай Иванович! Вот он добрый молодец! Мы тебе с  ним  по
нескольку  вагонов  в   день   выкинем   без   простоев.   Плати
только...Он протолкнул вперед Чекороно. - Без  документов  пока,
а кадры ни в какую!..
  - Ну что ж,  придется  уговорить.  Слегка  лысеющий  директор
оторвался  от  бумаг...,  чтобы   внезапно   остывшими   глазами
приклеится к Чекороно. Реакция его была неожиданной, -  Чекороно
связал  ее  с  огромными  темными  очками,  на   которые   вчера
раскошелился.   Связал,   и   засомневался.   Директора   скорее
интересовала  скомканная  в  его  руке   шляпа.   "Предательский
экземпляр!"  Чекороно  решил   сегодня   же   заменить   ее   на
какую-нибудь неприметную кепку.  Директорский  взгляд  скользнул
на пальто, туфли, надолго уперся в стол.
  Капитан занервничал:
  - Говорил тебе вчера! Два вагона только так! Зойка визжит  от
радости!
  Наконец директор решительно сжал ладони в кулаки.
  - Без документов не могу!
  - Да мы вчера!.. - снова загудел  капитан,  но  наткнулся  на
еще более решительное:
  - Все! Разговор окончен! Я занят!
  Капитан обиженно  засопел  в  затылок  Чекороно;  в  приемной
виновато развел руками.

                             * * *

  Звонок директора показался  ей  особенно  резким,  и  длинным
настолько, что успел  поджать  упругим  комком  живот  к  самому
горлу. Предстоял крутой разговор, но она  подготовилась  к  нему
основательно.
  Последнее объяснение и  все!  Пусть  он  катится  к  чертовой
бабушке со своими претензиями.  Она  свободный  человек!  вольна
собой распоряжаться и тот же Лешка, если и  не  женится,  то  уж
работу подходящую, на сто рублей то, всегда подберет. Не зря  же
при начальстве ошивается.
  Она попыталась встать из-за стола,  но  ноги  послушались  не
сразу. Значит  она  волновалась.  "Почему?  Глупо!"  Она  сейчас
решительно войдет и в ответ на его  перекошенные  губы  попросит
чистый листок бумаги, чтобы тут же написать заявление об  уходе.
Проходя мимо зеркала, специально скосила  глаза  в  сторону:  "И
так сойдет!" Просчитала в уме до пяти, вздохнула, и  перешагнула
порог кабинета.
  Николай Иванович внимательно всматривался в  ее  лоб,  словно
под челкой пытался  разглядеть  Северную  звезду.  Его  рот  был
странно обыкновенным: чуть  приоткрытым,  -  и  совсем  не  было
оснований требовать листок и ручку. Леночка решила выждать.
  - Ну и как дела? - наконец он разродился.
  - А у вас как? Как дочка, жена? Похудела наверное  от  тоски?
- Леночка пошла в наступление. Инициатива сама  собой  оказалась
в ее руках. "Пусть только попробует прицепиться ко мне!" - А  вы
наверное и перинку взбили к приезду!
  Он поморщился.
  - Я не о том...
  - И я не том!
  Наступал подходящий момент и она  побольше  набрала  в  грудь
воздуха, чтобы выпустить вместе с ним трагическую заготовку...
  - Как тебе, этот в очках? - он опередил ее.
  Леночка от  неожиданности  поперхнулась.  Оказалось,  что  он
совсем не был в курсе,  и  теперь,  получалось,  кто-то  шил  ей
дохлого очкарика. Ситуация складывалась тривиально  традиционной
и прозрачной: ей предстояло говорить правду и только правду.
  - Я его вижу в первый раз  в  жизни!  -  она  рассмеялась,  -
опять нашептали, - а ты и поверил!
  - И ты, - Николай Иванович словно не слышал ее вопроса, -  не
обратила внимания на его пальто, ботинки?..
  - Ой! - у  Леночки  от  прежнего  настроения  не  осталось  и
следа, - да зачем мне такой урод!
  - Ботинки были летние, неужели не узнала?
  - А летом в валенках шлендать будут. Такой  уж  контингент  у
нас.
  Он остался доволен ее ответами, подошел,  поцеловал  в  щеку,
вдруг спохватился:
  - Что же я! Смотри, - вытащил из шкафа сверток с  парфюмерным
набором для женщин. Пластмассовая коробка в его  руках  заиграла
веселыми  зайчиками.  -  Тебе!   К   Новому   году!   Правда   с
опозданием...
  -  Такая  роскошь!  Франция?!  -  она  готова  была  потерять
сознание, - польская? Все равно! Такая прелесть!  -  повисла  на
шее Николая Ивановича.
  Николай Иванович  слушал  ее  горячие  признания,  настраивал
себя на приятный вечер, - уж сегодня  то  она  постарается,-  но
никак! никак не мог избавиться от тревоги,  вошедшей  сегодня  в
кабинет  вместе  с   Капитаном,   и   этим,   очкастым   парнем.
Скандальная история с разграблением кладбища  самым  невероятным
образом втягивала его в свою воронку. И Новый год, и  машина,  и
дача, и огородная одежда,-"Хорошо, что Лена не узнала ее",-да  и
сама Леночка - все стягивалось в единый, вокруг  него,  узел,  и
как его разрубить Николай  Иванович  не  знал.  Снять  трубку  и
позвонить в органы - дело не сложное, но ему не пятнадцать  лет,
чтобы совершать такие опрометчивые поступки. Неизвестно: во  что
это может вылиться, в его то положении.  "Тут  думать  и  думать
надо... А впрочем, чего тут думать! Не видел, не слышал,  ничего
не знал. Попробуй докажи обратное!"

                             * * *

  Проводница с облегчением взмахнула рукой; электровоз  крякнул
и бесшумно тронул за собой понурые вагончики. Через  минуту  они
судорожно задергаются на рельсовых ухабах,  а  пока  внимательно
всматривались в клетки запыленных окон вокзала.
  Желтый вокзал. Родной вокзал.
  Задолго  до  рождения  Чекороно,  вокзал  успел   обзавестись
небольшим городком с кирпично-деревянными, одно и двух  этажными
кислыми  домами.  Дома  неряшливо,  по-купечески,  наседали   на
бескровные, разбитые улочки, лишали их  солнечного  света  и  те
хирели, хирели, хирели...
  А церковь, наоборот, молодела и сейчас гордо парила  золотыми
луковицами над всем миром, не  страшась  многоэтажных  спичечных
коробок,  успевших  проглотить  в  отсутствие   Чекороно   часть
футбольного пустыря.
  Изнасилованная   бессмысленными   лозунгами     привокзальная
площадь  стыдливо  озиралась  по  сторонам  глазами  передовиков
производства. Деревья бездельничали, и только  мешали  бурлацкой
работе электрических столбов.
  Из глубины площади вытягивалась вверх  стела  с  нацарапанным
челом скорбящей  матери.  У  ее  подножия  рвался  на  кумачевые
лоскутки  огонь.  "Вечная  слава   павшим   за   Родину!"-прочел
Чекороно. В последний раз он был здесь с Ольгой, не знал  тогда,
что  и  ему!  Владимиру  Малинину,  уже!  воздвигнута  стела.  И
лежащие сейчас у его ног цветы предназначались ему тоже.
  В  ушах  заново  зазвучал  вопрос   умненькой   девчонки   на
плацкартной полке к, истекающему жиром,  патриоту:  "Скажите,  в
каком человеке  вы  находите  больше  личного  мужества,  в  том
который погиб в Афганистане, или в том, который сел в тюрьму  за
отказ воевать там?" Ох! Какой вопросище поднял этот стебелек,  и
так запросто! С патриотом все было ясно,-Чекороно и  не  осуждал
его,- но когда сам попытался  проверить  ее  вопрос  на  себе  -
растерялся. Изо всех сил пытаясь отогнать  его  от  себя,  вдруг
понял: он давно уже зрел в нем. Еще там в Афгане.  Но  там  было
проще; там был  жив;  там  была  надежда.  Теперь  все  осталось
позади, но вопрос и сейчас оставался  острием  финки  в  ладони:
молчаливой болью кричал. " Нет Володи Малинина!  Есть  Чекороно!
И все равно! И все равно!" Он боялся  ответа  на  него.  В  купе
выручила та же девчонка."Красною кистью рябина зажглась,  падали
листья, я родилась..." А здесь выручать некому:  здесь  один  на
один с собой - сегодняшним, один на один с собой - вчерашним.
  Их группа из шести человек была отрезана от дороги  шквальным
огнем. Оставалось два пути:  первый  -  в  ущелье,  сомнений  не
было, там была засада; второй - заминированное  поле.  Лейтенант
безжалостно  указал  автоматом  на  второй:  "Малинин   вперед!"
Команду  подавал  не  лейтенант,-  он  произносил  ее:   команду
отдавали пять пар застывших, настороженных глаз. И он...  пошел,
не глядя под ноги, кожей ощущая ту точку  на  небе,  откуда  мог
появиться спасительный вертолет. И в тот  момент,  когда  точка,
на самом деле, стала превращаться в него,  горячая  сила  у  ног
бросила его к вертолету навстречу...
  Так повторил бы он сегодня  то  заявление  на  имя  военкома:
"Прошу  направить  меня  для  прохождения   срочной   службы   в
Афганистан? Или нет? Повторил бы или нет?"
 От нового порыва ветра огонь расщепился и  Чекороно  увидел  в
нем явную,  кривую  усмешку  холенного  майора.  Чекороно  часто
видел ее во сне, обнаженную  до  цинизма:  "дурак  ты,  парень!"
Майор был прав, но почему-то, в такие  минуты,  Чекороно  всегда
хотелось  представить  его  глаза,  наверное  для  того,   чтобы
заглянуть  в  его  нутро.  "Для  чего?"  Не  майор   оболванивал
Малининых: он только складывал их в стопку и проставлял  номера.
"Если не майор, тогда кто?" Ноги сами принесли его к военкомату.
  Те же папки с фиолетовыми  звездочками  на  обложках,  та  же
стойка, делящая пацанву на тех кому повезет и кому  нет,  те  же
майорские погоны,  но  между  ними  совсем  другое,  неподвижное
лицо. Белобрысый паренек тянул поверх голов листок в клеточку.
  - Товарищ майор! Товарищ майор! В Афганистан, заявление  кому
подавать?
  Он трепетал листком и вытягивал в ниточку и без того  тонкую,
с синими прожилками, совсем розовую шею; и Чекороно,  неожиданно
громко, и для себя и для окружающих, крикнул:
  - Дурак ты, парень! И так загребут! Хоть не обидно будет!..
  Толпа  притихла,  а  ставшее  вдруг  негодующим  лицо  майора
отклеилось от алфавитного ящика.
  - Кто такой? Фамилия?!
  - Да пошел ты!.. - Чекороно развернулся и  быстро  сбежал  по
лестнице. "Такой и в вдогонку припустить может..."

  Улица Ленина так старательно притягивала свои  концы  друг  к
другу, что пауз между заборами, заборчиками,  углами  домиков  и
зданий, практически не оставалось,  а  переулки  с  переулочками
перетягивались пешеходными бечевками где-то на  заднем  плане  и
назывались "задками".  Городской  парк,  с  заросшим  посередине
прудом, был  по-стариковски  неподвижен,  упрям  и  несговорчив,
зато школа, щедрая своей молодостью, осеменяла  ее  в  считанные
минуты. По воскресениям улица