"Только
вернутся от туда не все... - у Николая Ивановича сжалось
сердце. - И сын не вернется..."
К стыду своему он ни как не мог вспомнить ее имени: имени
матери его сына. Сокурсники тогда завидовали ему: и ухожен был,
и обласкан. А он уехал и забыл о ней; так и не узнал, что
родился сын.
"А может быть не мой?.. Нет-нет! Она бы навета не позволила.
Гордая была. Да и сроки совпадают, на год старше дочери. А
почему была да была? Она и сейчас есть! Лешка говорил, что она
с кем-то приезжала... С кем? С мужем? С ребенком? Одинокая
была... Нет! Только не муж!" Он не мог объяснить своей
уверенности, но чутье вряд ли его подводило. "Не хорошо: ни
разу, за столько лет не вспомнить, материально не помочь. Ну
это и сейчас не поздно... Нужно не хорохориться, а подробнее
все выяснить у этого шалопая."
На том и порешил. Лешка встретил его как ни в чем не бывало,
без тени обиды за утреннюю встречу.
- Леша! - Николай Иванович устало опустился в кресло
напротив него. - Не буду я сентиментальничать, сам должен
понимать, - видя его противоположные потуги, постарался
опередить, - и тебя прошу не делать этого. Расскажи мне о них,
только так, чтобы не пришлось задавать вопросы. - Ты понимаешь
меня?
Лешка понимал.
- Ну я утром прямо с поезда к вам, от них. А еще раньше,
тогда, они сюда приезжали. Мать и Оля... Оля его школьная
подруга, с первого класса с Володей учились. Мы к этому времени
постарались: ограда, цветы,- как положено. Уголок в школе
одиннадцатой организовали... Как ответственный поехал к ним.
Мать Володи все при свечах сидит, разговаривает что-то про
себя, только губами шевелит. Ну Оля - школьная подружка,
аклималась немножко, бывает поплакивает... Мать еще в прошлый
приезд про вас разузнала, видела вас, говорила, что могилу сына
решила вам поручить. Это мне все Оля рассказала, мать то все
молчит и Олю перестала к себе подпускать, свихается потихонечку
старушка.
Лешка развел руками, показывая, что мол с него больше взять
нечего. А Николай Иванович, уткнувшись лбом в уложенные на
столе кулаки, молча и молчал... От предложенного стакана воды
тоже отказался молча.
Уходило драгоценное время, а Лешка не знал как сдвинуть эту
"старую калошу" с места. "Настрогал детишек по всему Союзу -
возмущался он - теперь корчит из себя папу Карло". Наконец
решил открыто распрощаться: поднялся из-за стола, но Николай
Иванович опередил его.
- Помню я тот случай на кладбище... Тогда, насколько мне
известно, трупа так и не нашли...
Старый хрыч умел бить под дых. Стройная Лешкина система
имела единственный изъян. О нем должен был знать только
определенный круг лиц, но не директор "живопырки - тоже мне
предприятие"... Теперь этот директор становился папой и картина
обещала приобрести совсем другой колер. Решение принималось не
Лешкой (ответственность будут нести другие!), но это могло
повлиять на его отношения с Ольгой тем более накануне свадьбы.
- Ну почему же, - замямлил Лешка, пытаясь предугадать
дальнейший ход разговора, - нашли... Не произвели только
опознание, но все факты на лицо...
- Впрочем... - к нескрываемому облегчению Лешки Николай
Иванович ухватился за свою папку, - это уже не имеет никакого
значения.
- Конечно! Мать была тогда при смерти. Пожалели ее, а о
ваших... - Лешка все-таки не утерпел, чтобы старика не
поставить на место, - о родственных связях мы тогда никакого
представления не имели.
Он специально подчеркнул - "мы"-, чтобы тот подумал с кем
имел дело.
* * *
"Была ли ночь позади? - не мог Николай Иванович ответить на
этот вопрос, потому что пытался ответить на другой. - Кто
приходил к нему в огородной одежде? Допустим, могли быть
совпадения, но шляпа... единственный в городе экземпляр."
Вторым свидетелем, после Леночки, был Капитан; Николай
Иванович специально столкнулся с ним в проходной.
"Поджало значит с вагончиками, и заметался..." - решил тот.
- Пролетариат нужно вовремя слушать, начальник, а не
воротить носом. Пропал... Ищи теперь ветра в поле! - отчитывал
и не узнавал Капитан своего директора.
В цехе он сравнит его с побитой собакой, а тут сжалился.
- Меченый он! Николай Иванович! Загребли значит. Такие не
долго своими ногами ходят...
* * *
Лешкин телефон молчал, да и что он мог добавить ко
вчерашнему разговору. "Нужно обязательно, - решил Николай
Иванович, - съездить к Володиной маме. Удивился казенному
звучанию предлагаемого адреса: предстояла поездка в дом, где
родился его сын, к женщине, которая... Он не знал как назвать
женщину, незаконно... родившей ему сына. Ужаснулся этому -
"незаконно". "В чем собственно противозаконность? В том, что
сын получил фамилию матери? Малинина? Да! - он вспомнил ее
фамилию, - Малинина! А звать? Звать?.. Варей ее зовут!" Николай
Иванович снова набрал номер телефона. Лешка оказался на месте.
- Скажи, как парня зовут? Ну да, Афганца! Володя Малинин! Я
так и думал... А мать? Не помнишь? Не Варя? Да-да! Варя!
Конечно Варя! Знаешь, я собираюсь к ней сразу после
первомайских праздников. Раньше не могу, демонстрация и прочее,
а после праздников сразу... И вот что Леша... О родственных
отношениях до... сам понимаешь, полного выяснения было бы
преждевременно... Спасибо! Спасибо! Ну до свидания!..
Не верил Николай Иванович Лешкиному обещанию. "Поплывут
теперь сплетни по городу!" Перед ним возникала еще одна задача:
подготовить к скандалу семью. "Но как это сделать?"
* * *
Лапа срезала толстокожему клиенту родинку на шее; пудрила
кровоточащее место и густо кропила ранку собственными слезами.
Клиент оцепенело вслушивался в ее всхлипывания, пытаясь
определить чрезвычайность происшедшего. А ей хотелось побыстрее
с ним разделаться, чтобы излить свою душу Ленке. "Конечно
Ленке, кому же еще, подружке по несчастью... Та - дура, тоже
имела виды на этого гаденыша... Первого мая свадьба в кафе. Не
предупредил, не позвонил... А может Маринке позвонить? Та бы
поняла, да тоже выходит замуж за Вовика и тоже первого мая."
Больше Лапа не могла сдерживаться, отпустила клиента,
разразилась мощно и ухабисто, на весь зал...
Позвонила. Ленка была в курсе. Поревели вдвоем: осудили и
заклеймили гаденыша, сошлись на том, что "Бог шельму метит", и
что будет и на их улице праздник.
* * *
У Лешки было прекрасное настроение, и основания для такого
настроения были. "Папаша, что значит рыльце в пушку, притих и,
кажется, совсем не собирался ерепениться". Оставалась одна
проблема - Лапа. Этот "бизон" мог выкинуть любой финт и Лешка
прорабатывал варианты - один за другим.
Ситуация осложнилась совсем неожиданно: Маринка свою свадьбу
устраивала в том же кафе, что и Лешка, и Лапа, независимо от
его приглашения - становилась нежелательным свидетелем, поэтому
подлежала "нейтрализации" еще до свадьбы.
Ровно в пять вечера Лешка был у парикмахерской.
Лапа хотела пройти мимо, но он перехватил ее на лестнице.
- Лапа... Поговорить надо... - поймав на себе, мечущий
молниями взгляд, он заговорил еще более кротко. - Не сердись...
Неделю так был занят, зато выколотил тебе место в салоне... В
отдельном кабинете, как ты и хотела...
Уж очень грубо работал Лешка, - "внахалку", - но Лапа
клюнула на приманку.
- Точно?
- Обижаешь Лапочка. Конечно точно!
Она запоздало спохватилась, убыстрила шаги.
- Гаденыш ты, Лешка! Даже не пригласил...
Он забежал спереди, уперся в ее плечи руками, сделал голос
негодующим.
- Как ты могла подумать? Думаешь из-за салона пришел,
позвонить мог. Именно и пришел для того, чтобы пригласить на
семнадцать ноль-ноль , в голубой зал!
- Хитер... Я и без твоего приглашения в зеленом буду...
- Да ты пойми... - Лешка выпускал предпоследний козырь. -
Друг мой из деревни будет, с тобой хочет познакомиться, а я ему
квартиру постараюсь... если жениться... - он переводил дыхание,
так быстро пришлось "выпуливать" заготовку. - Пойми...
Видел: дошло. Уж он то ее до последнего волоска знал.
Главное вселить в женщину надежду на замужество и победа будет
обеспечена.
- Да?.. - Лапа что-то мучительно прокручивала в своих мозгах.
И это "да" Лешка предусмотрел: оно было у него в портфеле.
- Через неделю свадьба?.. Я не успею приготовиться. Платье
месяц как не сошьют...
И тогда Лешка выпустил свой последний козырь; взял ее за
руку, игриво пробежал глазами по ее фигуре.
- То, что надо. Японское. Красное как мечтала...Здесь! При
мне!
- Правда? - Лапа снова была Лапой. - Побудем сегодня вместе,
а? В последний раз, а?
Лешка с радостью согласился.
* * *
Шоссе, измочаленным до крайности половиком, обреченно
провисало между согбенных от непосильного напряжения старых
сосен, казалось только и ожидало какой-нибудь тарахтящей
"козявки", чтобы заколыхаться под ней всем своим дряхлым
казенным телом в попытке освободиться от залежалой пыли. Пыль с
удовольствием приходила в движение, клубилась над дорогой,
добираясь до макушек самых высоких деревьев. Красный город
надолго исчезал из виду.
Чекороно входил в него по этому шоссе второй раз. Узнавал
его и не узнавал; без скользкой наледи, без снежных сугробов, -
весенним, с бумажными разноцветными гвоздиками, знаменами,
пионерскими галстуками, портретами и барабанами. Избранные тети
и дяди вальяжно раскачивали над головами пухлыми ладонями,
слепые динамики однообразно вколачивали в головы демонстрантов
мощное "да здравствует!" порождая в ответ совсем хилое "ура..."
Первомайская демонстрация была в самом разгаре.
На плечо Чекороно сзади легла чья-то рука, требовательно
заставила развернуться. "Благодетель?"
Благодетель пьяно вихлял полусогнутыми ногами, поочередно
выбрасывая в стороны руки, - рисовал "Лезгинку". В тоже время
его колючие глаза независимо от движения головы постоянно,
подчиняясь спрятанному за нечесанными волосами "Гироскопу",
держали под прицелом переносицу Чекороно.
- Итальянец! Чилентано! Здрасте голубчик... Объявились, не
запылились. А мы и так, и сяк... думали захо-омутали. А он при
импорте, красавчик!
Чекороно только сейчас вспомнил об утерянном, вместе с
одеждой, паспорте. Благодетеля интересовали прежде всего
деньги, которых тоже не было. Оставалась надежда на Луну.
- Сколько с меня?
Благодетель просиял.
- Мужской разговор. Вот это я понимаю. Итого... Итого...
Четыре... нет пять... пусть три, три недели в январе, четыре в
феврале, четыре в марте... - все пальцы на его руках оказались
загнутыми, пришлось перейти на вторую руку. - Четыре в
апреле... Всего пятнадцать недель. По Малинину-Буринину, как
любил говаривать мой отчим, сто пятьдесят рубчиков! Плюс, как я
понимаю, утерянный паспорт, еще две сотни. Триста пятьдесят. Ну
и символическая в честь праздника, неустойка...
