какой-нибудь. Или, всё-таки, залечил кого-то?
- Нет, - искренне ответил Дворкин.
- Да ты не стесняйся, со всеми бывает, - сказал мент. – Я вот, на днях, троих замочил. А потом оказалось, что это делегация из дружественной Армении.
Дворкин посмотрел на него повнимательней. Обычно, менты так не шутят. Нехорошие это шутки, для мента.
Мент перехватил его взгляд своим, - острым, как разбитая бутылка.
Дворкин кашлянул и начал рассматривать свои ногти.
- Это моя территория, - сказал мент. – Со мной дружить надо. Будешь дружить, будет и хлеб насущный. Не будешь дружить, не будет хлеба насущного. И работы не будет.
- У меня касса пустая, - сказал Дворкин. – Я только на смену заступил.
- Да ты что? – мент вскинул брови. – Я с тобой познакомиться пришёл. А не дербанить тебя, голимого. Я милиция, я тебя берегу. И Машку тоже. Но, я ей не скажу, что ты дверь открыл. А ты не говори, что знаешь, как открыть. Мы тут все про всё знаем, но болтать об этом не надо.
Дворкин кивнул.
- Ладно, профессор, поддержу торговлю, - вздохнул мент. – Дай банку спирта и гематоген.
Дворкин обслужил.
Мент бросил на прилавок крупную купюру и, не оборачиваясь, направился к выходу. В дверях он столкнулся с какой-то замызганной девчонкой, лет шестнадцати.
- Ай, прелесть моя, пошли, пройдёмся! – услышал Дворкин и выглянув в амбразуру, увидел, как они удаляются в обнимку вдоль по улице.
Глава 2.
Утро застало Дворкина сидящим с чашкой хорошего, крепкого кофе и покуривающим настоящий, красный «Winstone». Когда он перемещал задницу в пластиковой раковине кресла, в заднем кармане джинсов приятно похрустывало несколько купюр. Меж задранных на амбразуру кроссовок он мог видеть первые лучи солнца, косо падающие в узкую щель пустой улицы. Наступило затишье.
Ночь не оставила ему и получаса на отдых. После ухода мента с его грязноватой спутницей, заслонка уже не закрывалась. Дворкин и представить не мог, что полуночная аптечная торговля может быть столь бойкой. Барбовал, презервативы, шприцы, жвачка, эректил, колдрекс, гематоген, корвалол, гигиенические салфетки, этанол, настойка женьшеня, бинты, пенигра. И пиастры, пиастры, пиастры. За мелкой сдачей не задерживались, кое-кто из особо отмороженных клиентов исчез и без крупной. Мечась между стеллажами и амбразурой, Дворкин почуял отчётливый запах ночной монополии. Лица, лица, лица. Бледные, багровые, окровавленные. Среди них трижды мелькнула первая покупательница. Дворкин сунул ей купюру, оставленную ментом, и попросил купить кофе, нормальных сигарет и чего-нибудь пожрать. Он почему-то не сомневался, что его не обманут. Не обманули.
Однако, подбив к утру баланс, он обнаружил достаточно весомый левый навар и с чистой совестью сложил большую его часть в свой правый карман, обменяв на бумажки покрупнее из кассы. Потом, подумав, вынул из кармана одну бумажку и вернул её Марго. Здесь можно было работать. А предыдущий фармацевт, возможно, вылетел именно за то, что пожадничал.
На ступеньках раздались шаги, и Дворкин вскочил, разгоняя ладонью табачный дым, в двери заскрипел ключ. Но, это оказалась не хозяйка, это была густо накрашенная девица, лет тридцати пяти, которую он уже видел за прилавком прошлым вечером. Коллега, очевидно.
- Хау ду ю ду? – сказала она, улыбаясь ярким ртом.
- Файн, - ответил Дворкин, глядя на её губы.
- Ну, тогда, пошли подобьём бабки, - предложила она.
Бабки они подбили.
- Всё в порядке, - сказала коллега, не обратив внимания на некоторые излишества в кассе. – До вечера. Да, меня зовут Лора.
Дворкин вышел на улицу и прежде чем направиться в свою берлогу, решил познакомиться с районом при утреннем свете. Собственно, знакомы они были давно, юный Дворкин гонял по этим улицам ещё на самопальном самокате, он здесь родился и вырос, но с тех пор много воды утекло и много чего изменилось.
Сам этот город был построен двести лет назад, вокруг железоплавильного завода, который, сам по себе был городом, с немалым населением и немалой площадью, там были свои улицы, переулки и здания двухвекового возраста с гербами англо-бельгийского акционерного общества на фронтонах, туда можно было водить экскурсии или даже возить их на автобусах. В относительно недавние, но уже старые времена, это никому не приходило в голову, да и не с руки было демонстрировать всему миру, что индустриальный центр основан какими-то англо-бельгийскими капиталистами, поэтому, единственными туристами там была местная пацанва. Но, колесо истории, которое нельзя повернуть вспять, как говорили пацанам, тем не менее, повернулось, передавив прежних гегемонов, а новые, даже новых своих рабов пускали за свой высокий забор, не иначе, как повесив им на шею бирку с опознавательными знаками.
От заводского забора городские улицы расходились радиально и относительно параллельно, отчего и назывались, на петербургский манер, - «линиями», поскольку их строители были из Петербурга. Между собой «линии» соединялись прямыми «проездами» в плане однако, имевшими форму многоугольных звёзд, называвшихся «проспектами» и в разное время носивших разные имена, - от «Извозчичьего», до – «Маршала Будённого» и обратно. По мере удаления от центра, углы сглаживались, из краснокирпичных превращаясь в серопанельные и с течением времени переходили в окружную дорогу, возвращающую и место, и время на круги своя.
Ближе к центру время сжималось. Писк соседствовал со стоном. Глухая подворотня – с яркой витриной, зеркальные окна были врезаны в спёкшийся от старости кирпич. Здесь можно было увидеть удивительные гибриды. На первом этаже трёхэтажного особняка – китайский ресторан, на втором, - переехавший с первого, но никуда не девшийся ЖЭК, на третьем, - «Пирсинг.Татоо» и «Нотариус». Или: первый и второй этаж – «Фитнесс-клуб», третий – «Сток. Одежда из Европы», с четвёртого глядят на улицу печальные окна пары затерявшихся во времени квартир. И всё это покрыто ядовито-зелёной или красной металочерепицей.
Ново-старое время с проступающей паутиной склеротических воспоминаний покрывало всё. Бывшая гостиница «Бристоль», бывшая гостиницей «Октябрь», бывшая Управлением гестапо и музыкальной школой, снова стала гостиницей «Бристоль», - с неизменными львами у подъезда.
Под ногами Дворкина чередовались гранитный булыжник мостовой, растрескавшийся асфальт и розовенькая тротуарная плитка, - как отрезки времени. В одном месте, Дворкин остановился перед своим детством. На стене была выцветшая, сделанная чем-то чёрным и абсолютно невыводимым, надпись – «Все на восстановление разрушенных оккупантами шахт!». А поверх неё: «Спартак – чемпион!» и «Хахлы – казлы!!!».
Но, и проследовав по реке времени вплоть до заводского забора, Дворкин не обнаружил в её русле ни одной аптеки или аптечного киоска. За забором время киосков, усталой рекламы, бледных проституток, бредущих с ночной смены мимо суши-баров, тату-салонов и букмекерских контор, заканчивалось. Там простирались гектары и гектары закопченных цехов, паутина рельсов и трубопроводов, рыжие холмы руды и чёрные горы кокса, развалины непонятных сооружений и ядовитые озёра, покрытые вечным смогом. Однако, эта опасная свалка железа, угля и пропотевшего человеческого мяса была когда-то детской песочницей для юного Дворкина. Его нынешнее жилище находилось по ту сторону завода, на «линии», которая, собственно, была продолжением той, на которой он стоял сейчас, - но, в другом конце города и под другим названием. По прямой туда было минут двадцать ходу, если знать ходы, а вкруговую, - больше часа трястись на автобусе. Дворкин ходы знал. Но, память его была отягощена взрослыми запретами. Некоторое время они боролись, Дворкин молодой и Дворкин старый. Победила молодость.
Вы можете нарастить любые заборы. Вы можете напечатать миллионы пластиковых бирок. Вы можете построить светлые офисы, пропускные системы и оснастить их видеокамерами. Вы можете даже посадить вечнозелёные растения там, где они сроду не росли. Но, ничто не помешает русскому человеку пройтись по газону, помочиться перед глазом видеокамеры и пролезть в любую дырку.
Через полчаса Дворкин брёл по своей 2-й Александровке, удивительно напоминавшей, оставленную за спиной, Александровку 1-ю, - только 30 лет назад. Здесь были те же трёх и четырёхэтажные дома, построенные когда-то для тогдашних «белых» и «синих воротничков», та же трамвайная колея и булыжник вокруг неё, но, со времён инженеров в форме и передовых рабочих в картузах, всё невероятно обветшало. Здесь не было яркой рекламы, не было массажных салонов, турецких кофеен и адвокатские конторы здесь тоже не селились, - только вездесущие игровые забегаловки и киоски с водкой и сигаретами по углам. Проституток, правда, хватало, но, так, - за стакан, и не соблюдающих режим работы. Отовсюду глазела едва прикрытая нищета и громко вопила нищая дерзость, которой нечего терять.
Дворкин забрался по деревянной лестнице на свой третий, последний этаж, уже почти засыпая, отпер дверь, оббитую драным дермантином, ввалился в комнату, рухнул на продавленный диван и моментально заснул.
Глава 3.
Он проснулся с первыми лучами заходящего солнца. Другое солнце к нему не заглядывало.
Жилище Дворкина представляло собой довольно большую комнату с высоким потолком и толстенными стенами. Подоконник был настолько широк, что жилец использовал его в качестве письменного стола, - за неимением другого и недостатком света. Ночью, помимо луны, жильцу светила одинокая лампочка в старой, как дом, люстре, остальные пять по очереди сгорели. Дворкин дожидался, когда настанет черёд последней, чтобы начать строить пирамиду из подручных предметов, поскольку со стула до люстры не доставал. А пока, подсвещался настольной лампой, которую таскал по комнате на длинном шнуре, составленном из остатков прежних электроприборов.
Вдоль стен располагались два книжных шкафа раннего советского периода, забитых книгами и всяким барахлом, а также самодельные книжные полки. Книг было много. Часть принадлежала ещё деду Дворкина, некоторые были напечатаны шрифтом с буквой «ять» и отдельные экземпляры снабжены нежно-серыми гравюрами, переложенными тончайшей папиросной бумагой. Дед Дворкина был хирургом и некогда пользовался большим уважением в этом городе, в те ещё времена, когда хирург был одновременно и рентгенологом и кардиологом и педиатром – и гинекологом, в случае нужды. Дворкин пополнял библиотеку безалаберно и таскал её за собой по жизни, когда мог, она освещала тёмные углы его существования.
Аппартаменты дополняли высокая, как щель, уборная с жёлтым от старости унитазом, небольшая ванная комната с чугунной ванной, такой же жёлтой внутри и морщинистой снаружи, а также кухня, достаточная для одинокого холостяка. Или даже двух. На подоконнике в кухне стоял единственный друг Дворкина, - гигантский столетник, вполне соответствующий своему названию и возможно, ровесник их общему жилищу. Дворкин не знал, надо его поливать или нет, но поливал иногда, из уважения. Рядом с ветераном красовались, выстроившись по росту, дворкинские «девочки» - стройные растеньица конопли сорта «Голд Афгани», в гламурных фаянсовых вазончиках. «Девочек» барин
Завтра дочитаю.