прозвучал откуда-то свысока «Марш Мендельсона». Всех присутствующих пригласили подняться на сцену. Полная женщина с огромной красной папкой в руках монотонно прочитала вступление, подолгу задерживаясь в конце каждого предложения. Сказали друг другу «да». Одели друг другу кольца. Жестоким приговором прозвучало в воздухе безликое: «Прошу считать вас мужем и женой»...
– Ну что, «жена», пошли? – С едва уловимым оттенком раздражения выпалил Саша и, неуклюже взвалив руку на плече невесты, потянул ее к выходу.
Та, невпопад что-то хихикнув в ответ, вприпрыжку посеменила за ним, изредка бросая косые взгляды на всех присутствующих.
Алина, не сводя с них взгляда, все так же стояла у входа в зал и, словно во сне, смотрела им вслед, пока они не исчезли за толстой деревянной дверью ЗАГСа. Она не помнила, как вышла оттуда, как под каким-то предлогом избавившись от усиленного внимания Наташи со Светой, пришла домой. Дома было пусто и тихо. От заслонявших солнце деревьев в квартире стоял небольшой полумрак. Не было слышно ни пения птиц за окном, ни шороха ветра, ни шелеста листвы. Будто все живое вокруг утонуло во мраке произошедших событий. Все смолкло и замерло в траурном молчании того дня. Алина медленно прошла к себе в комнату и опустилась на стул. Из-под, покрывавшего стол, толстого куска стекла, с черно-белой фотографии, все так же, привычно улыбаясь, смотрело на нее изображение Саши. Каким красивым он был, каким близким и далеким. Как давно это было! И, казалось, еще совсем недавно… Как давно он сидел вот так, на краешке оконной рамы, совсем недавно отстроенной школы… Как давно он крепко обнимал ее, находясь с ней рядом, только ей одной даря свою улыбку, бездонную глубину своих синих глаз… Кажется, совсем в другой жизни, в другом мире, в том сказочном, волшебном мире любви, куда далеко не каждому дано зайти и, где, казалось, суждено было им быть вместе. Но, словно под действием каких-то злых чар, дорогу в тот хрупкий, сказочный мир преграждала теперь огромная пропасть. И не было пути назад. Ни мостика, ни бревнышка, по которому можно было бы вернуться туда. Алина осторожно достала из-под стекла его фотографию. Слегка провела рукой по его изображению, словно навсегда прощаясь с ним, и медленно разорвала на две половины. Две огромные, горячие слезы - маленькие предательницы ее души, обжигая щеки, медленно скатились вниз. Словно во сне, бережно сложив друг с другом две половинки фотографии, она достала из верхнего ящика стола толстую стопку его писем. «Прощай», – словно в забытьи, одними губами произнесла она и медленно разорвала пополам первое письмо. Маленькие слезинки медленно катились из глаз, каплю за каплей унося за собой ее чувства. «Аленький мой…», – словно во сне повторяла она его слова. Рваными огрызками письма безмолвно ложились на стол. Кровавые капли некогда горячей любви обжигали ей грудь, не щадя ее душу, опустошая тело. Мелкие осколки фотографий черно-белым пеплом оседали вниз унося за собой частички памяти тех дней. Все вокруг было тихо. Тихо и пусто.
* * *
Чем дальше убегало время, день за днем монотонно отсчитывая часы и минуты, тем Алине становилось все тяжелее. Это была уже не та веселая, жизнерадостная девушка, полная романтических грез и радужных надежд. Которая каждое лето встречала рассвет на берегу Байкала, беззаботно бродила по широким ромашковым полям, не уставая любоваться причудами природы, всем сердцем радуясь всему новому, неизведанному. Душа, которой, могла летать, воспарив над всем окружавшим ее миром. Теперь ей было все безразлично. Жизнь вихрем неслась мимо, унося от нее радости и беды повседневной суматохи, оставляя взамен лишь вакуум серого равнодушия. Словно по мановению чьей-то жестокой, твердой руки, она вдруг очутилась в самом начале длинного темного коридора. Будто кто-то свыше вновь вмешался в ее судьбу и, поменяв свет на тьму, безжалостно втолкнул в это безжизненное пространство и, сказав: «иди», крепко запер за ней двери. И она, не в силах больше противоречить этому голосу, медленно брела в темноте, молча опустив голову, ничего не понимая, не слыша ни одного шороха, ни стука. Вокруг нее уже не было ни розовых облаков, ни прекрасных поющих птиц, лишь серая пустота окружала ее теперь. А в душе было все черно и выжжено, словно некогда прекрасный сказочный замок, где, не зная забот, парила ее душа, сгорел и медленно дотлевал сейчас, оставляя за собой лишь сизую пелену тумана, да маленькие, больно ранившие грудь, догоравшие угольки головешек. И теперь она медленно брела вдоль черных, безжизненных стен, не в силах противостоять этой давящей пустоте. Где-то далеко, впереди маячили отблески чуть видневшегося света. Она ускоряла шаг, пытаясь идти быстрей, превозмогая жуткую боль, старалась приблизиться к его манящим лучам, обещавшим выход на волю, на свободу. Но с каждым новым движением свет все так же удалялся от нее. И она, замедлив шаг снова тихонько плелась дальше. Иногда она замечала что-то вроде небольших ответвлений - комнат, что находились по обе стороны коридора. То плотно закрытые и темные, то слегка приоткрытые, из которых, сквозь дверную щелку пробивались теплые мягкие лучи, то распахнутые настежь и залитые ярким манящим солнечным светом. От плотно закрытых веяло холодом и отчужденностью, и все было тихо внутри, ни шороха, ни стука, ни одного сказанного, пускай даже шепотом, слова. Из приоткрытых, словно отголосок далекого весеннего ветерка, долетали шумные разговоры, веселый детский смех или же едва доносившийся до нее таинственный шепот. Но все они были уже заняты, и ей туда вход был закрыт. Да и она старалась обходить стороной эти комнаты. Худая, бледная, с израненной душой, она не хотела, чтобы кто-то увидел ее, узнал ее такой, молча ходившей по пустым коридорам судьбы, уже почти отчаявшейся найти выход. Вот она поравнялась с настежь открытой дверью, за ней не было видно очертаний каких-либо стен, лишь яркий свет, не теплый, не холодный, заливал ее. Посреди комнаты стоял, держа в руках гитару, и весело улыбался ей, проходившей мимо, Володя. Высокий, красивый. В таинственной светящейся дымке, окутывавшей его крепкую, спортивную фигуру, ярко вырисовывался его правильный греческий профиль. Он стоял и протягивал Алине руку. И она могла войти туда, войти и остаться вместе с ним, и больше никогда не бродить в этих мрачных потемках. Она знала: он будет очень милым, заботливым, добрым... Он будет водить ее в походы, с палаткой, на байдарках… Сидеть ночью с друзьями у костра и петь под гитару веселые песни. Он будет нежно любить ее, она же отвечать ему заботой и лаской. Может быть, у них даже будут дети… Но он никогда не сможет заполнить ту невыносимую пустоту, которая тяжелым камнем сдавливала сейчас ее душу. И Алина молча шла мимо...
Вот другая дверь, чуть прикрытая, за ней виднеются два стройных силуэта на фоне того же яркого света, один - знакомого ей парня, другой - милой, стройной девушки. Ее хрупкий стан сливается с его сильным и крепким. Она нежно обнимает его. А он, отвечая ей тем же, искоса, с нескрываемым любопытством смотрит на проходящую мимо Алину. И Алина знает, что может зайти туда и сделать так, чтобы та, другая, которая так нежно обнимает его сейчас, заняла ее место в этом коридоре тьмы, а сама - остаться в той комнате. Но что же из этого выйдет? Алина вдоволь поиздевается над ним, крутя его чувствами, как только сможет, за себя, за ту боль, что ей довелось испытать, за боль этой девочки, что так сильно любит его и за тот наглый, любопытный взгляд, которым он провожает Алину, будучи в объятиях другой. А потом уйдет. Уйдет обратно во тьму, все с той же пустотой внутри, разве что словно кольчугой окутанной тонкой паутиной озлобленности. Но сможет ли она после всего этого найти свое счастье? Увидит ли она снова тот мерцающий свет впереди себя? И поможет ли ей эта обретенная кольчуга ненависти на пути к нему?
Счастье! Где оно? Оно, ведь, не может быть темным. Оно должно быть светлым, как солнечный лучик, который щекотал ее сонное личико на рассвете, когда она была еще маленькой девочкой, как сверкающие капельки росы на только что распустившихся бутонах. Но те комнаты, которые открывались перед ней, тоже были светлыми. Однако, это был совсем не тот свет, в нем не было тепла. Он был холодным и чужим. А главное, он не мог избавить ее от невыносимого, безжалостного вакуума, что завладел ее душой, опустошая, ежечасно съедая каждую ее клеточку, гулким эхом отзываясь на каждый шаг, каждый вздох, каждое слово. И если и есть где-то счастье для нее, оно впереди, где-то там, в конце коридора, в едва пробивавшихся лучах, на свет которых шла Алина. Все медленнее и тяжелее были ее шаги. Все труднее было передвигать заполненное пустотой тело. Хватит ли у нее сил дойти до него...
Эта пустота. Неумолимая, бесплодная, беспощадная. Она давила, пожирая всё: мысли, чувства, слова, как бездонный колодец. Лена недавно сказала ей: «Аля, ты за последнее время сильно похудела. От тебя одни глаза остались…». Да, действительно, это была уже не она, а безжизненная невыносимо сдавливаемая изнутри оболочка ее тела. Где-то там в глубине томилась ее душа. И так хотелось скорее, сейчас, немедленно разорвать эту глупую оболочку, выпустить оттуда весь скопившийся там вакуум, который давил день ото дня все сильнее и сильнее, с каждым часом, нещадно пожирая ее, и тем самым позволить душе снова взлететь в высь к теплу и солнцу.
Алина встала и медленно вышла из своей комнаты. Тихо прошла мимо Наташи, уютно устроившейся в кресле перед телевизором, увлеченной каким-то новым американским боевиком, и прошла в прихожую. Из соседней комнаты доносилась громкая ругань матери и ворчание бабки, которые выясняли детали пропажи очередной старушечьей ценности. Алина оделась и, на вопрос матери «Куда ты?», ответив, «Пойду, немного прогуляюсь», вышла из квартиры, захлопнув за собой дверь.
Она медленно шла вдоль засыпанной снегом аллеи, мимо уснувших до весны диких груш, не обращая внимания на опускавшуюся на город темноту ночи. Вдоль дороги зажглись фонари. На площади, за остановкой светились ярко украшенные, предновогодние витрины магазинов. В десяти шагах от нее, по заснеженной скользкой дороге проносились машины с уже зажженными фарами. Алина стояла и заворожено смотрела на них. «Как они быстро несутся вперед... Я уже так не могу. Почему? Я словно прикована к земле, будто кто-то держит меня, не разрешая лететь вперед, разрешая лишь медленно ползти следом. Это бесчеловечно... Жестоко... И боже! Как это тяжело! Это дикая пустота! Вот если бы выпустить ее наружу, освободиться от нее. Но как?». Алина снова посмотрела на мчавшиеся по дороге машины, – «Может они мне помогут...»
Она медленно прошла через широкий покрытый снегом газон, отделявший пешеходную зону от проезжей части, мимо уснувших на зиму деревьев, и остановилась у обочины, как раз в месте, где начиналась низенькая ограда, идущая до стоявшего перед остановкой светофора. Загорелся «красный» и машины начали осторожно тормозить по скользкой от снега проезжей части. «Нет, так они не помогут мне…» – мелькнуло в голове у Алины. И она тихонько стояла и ждала, когда вновь загорится зеленый свет, и
